Ворошиловский стрелок - Виктор Пронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Лучше бы подольше не приезжали.
— Почему?
— Что я им скажу?
— Не надо им ничего говорить. Не надо, и все.
— Соседи скажут.
— Вот и пусть говорят. На то они и соседи.
— Получится, что утаила…
— Да! — резко сказал старик и со всего размаха грохнул тыльной стороной ладони о стол. — Утаила. Скрыла. Смолчала. А это, между прочим, твое личное дело. Ты не обязана трепаться. Хочешь — говоришь, не желаешь говорить — молчишь.
— Ты как-то сказал, что это немного и твое дело, — улыбнулась Катя.
— И мое. Я ни от одного своего слова не отказываюсь, Катенька, — врастяжку проговорил старик каким-то новым тоном, которого Катя никогда от него не слышала. В словах старика прозвучала непривычная для него жесткость, если не жестокость.
— Ты так это произнес, деда…
— Я произнес это так, как есть на самом деле, — так же резко сказал старик. И Катя еще раз убедилась — переменился ее деда.
— Какой-то ты другой, — произнесла она с сожалением. — Я даже не знаю, что сказать…
— Не переживай, — он положил свою перетянутую жилами руку на ее плечо. — Я вернусь. Я отлучусь ненадолго и опять вернусь.
— Куда? — не поняла Катя.
— К себе вернусь. К тебе. Я снова стану таким, каким ты привыкла меня видеть, каким я тебе больше нравлюсь.
— Ты мне любым нравишься.
Старик бросил на нее быстрый взгляд и снова наклонился к своей тарелке. Ничего не ответил. Но была, была в его взгляде благодарность, и Катя успела ее заметить.
— Мы выживем, да, деда? — спросила она.
И старик дрогнул.
Он и сам не заметил, как на глаза навернулись слезы. Он наклонился к столу еще ниже, сжал челюсть, стараясь, чтобы Катя не заметила его слабости, но, не выдержав, прошел в ванную и запер за собой дверь. Сев на холодный край ванны, старик прижал кулаки к глазам, попытался подавить рыдания. «Выживем, внучка, — бормотал он вполголоса. — Выживем и воспрянем… Выживем и воспрянем…»
Твари, проснувшиеся в нем, были не только безжалостными, но, оказывается, могли и всплакнуть. Впрочем, одно без другого и не бывает. Сильные и суровые чаще плачут, чем слабые и трусливые.
Старик вышел из дома явно принарядившимся. На нем был пиджак, рубашка с твердым воротником, седые вихры, обычно торчавшие во все стороны, он пригладил, причесал. Так может выглядеть человек, которому предстоит что-то важное.
Не задерживаясь во дворе, старик свернул на улицу, сел в троллейбус, долго ехал на окраину города, потом шел пешком по разбитым, прогретым солнцем улочкам и наконец вышел к невзрачному пятиэтажному дому, сложенному из серых блоков, исполосованных ржавыми потеками от балконов, подоконников, от каких-то железок, торчавших в самых неожиданных местах. Видимо, он знал этот дом, бывал в нем, потому что ни у кого не спрашивал дороги, шел уверенно. Миновав три подъезда, вошел в четвертый, поднялся на верхний этаж и позвонил в дверь, обитую узкими деревянными планками. Его ждали.
— А, Иван Федорович, — обрадовался пожилой, рыхлый человек в пижамных брюках и в майке с обтянутыми плечиками. — Входи, дорогой! Всегда рад тебя видеть! Входи…
— Привет, Илюша, — старик пожал мягкую, влажную ладонь хозяина и прошел в комнату. — Все без перемен, — сказал он, осмотревшись. — Все на местах.
— Да, да, да, — горестно подтвердил Илюша, опускаясь на стул. — Присаживайся, Иван… Открою бутылочку, выпьем по стопке, вспомним старые времена, когда мы с тобой еще кому-то нравились…
— Я и сейчас многим нравлюсь, — нахмурился старик. — Но, боюсь, не выпьем.
— Что так? Сердце?
— Рука.
— Ха! А что может случиться с рукой? — простодушно удивился Илюша, присматриваясь к рукам старика.
— Дрожит.
— Ну и пусть дрожит! Я не буду наливать слишком полно, чтобы ты не расплескал своей дрожащей рукой, а?
— Нет, мне нельзя, — ответил старик как-то не в тон. — Нельзя, чтобы рука дрожала, — повторил он, но тут же, спохватившись, умолк. — Ладно… Так уж и быть… Где наша не пропадала… Был бы повод.
— А повод есть?
— И неплохой. Значит, так… — старик помолчал, собираясь с духом. — Значит, так… Ты когда-то говорил, что не прочь купить дачу…
— Оглянись, Иван! — хозяин развел в стороны голые полные руки так, что пальцами почти дотянулся до противоположных стен. — Скажи, здесь можно жить? Здесь помирать и то нельзя, потому что гроб невозможно вынести в дверь, развернуть на площадке, снести вниз! Один мужик помер в соседнем подъезде, так, не поверишь, гроб стоймя выносили… Ужас. А недалеко в одном доме… подъемным краном с балкона гроб спускали… Представляешь?
— Что-то ты, Илюша, рановато заговорил о гробах… Ты вот что… Бери мою дачу.
— Что?!
— Бери, Илюша.
— А сам?
— Перебьюсь.
— Взять у тебя дачу? Да никогда! — И хозяин, подтверждая свою решимость, даже отвернулся к окну, как бы не желая даже разговаривать на подобные темы.
— Бери, Илюша, бери… Пока другие не взяли. К тебе-то я хоть иногда смогу на денек приехать, авось не выгонишь… А к другим, к чужим, не смогу. Можешь даже завтра въезжать. Все равно пустует. Мои по заморским барахолкам носятся, я с Катей занят… Не до дачи мне сейчас.
— Ты что… всерьез? — в голосе Илюши было равное количество и сдерживаемой радости, и откровенного недоумения.
— О цене, помнится, мы говорили… Поднялись цены, — старик незаметно перешел к главному.
— Что случилось, Иван? Если нужны деньги, дам денег… Сколько нужно, столько и дам… И торопить с отдачей не буду… Сколько тебе нужно?
— Десять тысяч долларов.
— Да? — Илюша озадаченно склонил голову к плечу и некоторое время смотрел на старика, пытаясь понять, что стоит за его неожиданным предложением, что стоит за этой суммой, громадной по нынешним временам. В переводе на рубли — десятки миллионов…
— Ну? — поторопил его старик. — Берешь?
— А почему десять? Почему не восемь, не одиннадцать?
— Согласен и на одиннадцать.
— Завод покупаешь?
— Послушай меня внимательно, Илюша, — старик плотно прижал ладонь к столу, как бы призывая хозяина говорить по делу и не отвлекаться на догадки и предположения. — Деньги мне нужны срочно. Сегодня. А на оформление покупки уйдет месяц… Деньги дашь сейчас. Пошаришь по своим тайникам и дашь. А я здесь же, сейчас, подписываю любую бумагу, которую пожелаешь мне подсунуть. Дескать, деньги получил сполна, признаю, что дача мне уже не принадлежит…
— Вместе с участком? — уточнил Илюша.
— Да, восемь соток лесного участка. Все подпишу. А ты с завтрашнего дня начнешь, не торопясь, оформлять документы, справки, купчие и прочее. Я не подведу, назад не отшатнусь, пакости не устрою… Соглашайся, Илюша.
— Ты что-то от меня скрываешь, Иван? — раздумчиво протянул Илюша. — Что-то скрываешь.
— Конечно.
— Что?
— Не скажу. Тебе это не нужно. На наших с тобой отношениях это не отражается. Я же не спрашиваю, откуда у тебя десять тысяч долларов… Соглашайся. Будешь жить в лесу, просыпаться от пенья птиц, в двухстах метрах речушка, хорошая речушка, чистая, с рыбами, с раками… Посмотри на себя… В такую жару сидеть в этой бетонной камере… Потный, усталый, про гробы рассказываешь…
— В гости приезжать будешь? — негромко спросил Илюша, и это было согласием.
— А куда же мне деваться, Илюша? — грустно проговорил старик. — Если не прогонишь, конечно, приеду.
— А твои? Не возражают?
— Чего им возражать… Дача-то моя. И весь разговор. Пока вернутся, у тебя уж все документы будут на руках.
— Тоже верно, — согласился Илюша. — Тоже верно… Теперь, Иван, о цене… Десять тысяч… Это очень большая сумма.
— Понял, — кивнул старик. — На это я тебе вот что… Не обижайся, Илюша, но если ты предложишь мне девять тысяч девятьсот девяносто девять долларов… Я откажусь.
— Круто, — Илюша был озадачен не столько суммой, сколько поведением старика. — Какой-то ты не такой сегодня, Иван.
— Наверно, съел что-то не то…
— Скорее всего, — согласился Илюша.
— Думай, дорогой… Только не очень долго. У меня мало времени. Совсем мало времени.
— А куда торопишься?
— Помирать скоро. Если откажешься, завтра же помещаю объявление в газете. И продам дачу дороже. Ведь мы оба знаем, что она стоит больше, чем десять тысяч. Это мы с тобой знаем, верно?
Илюша долго молчал, ходил по комнате, пыхтел, пил на кухне воду, принес стакан газировки и для старика. Тот молча выпил, отставил стакан и продолжал сидеть, не поторапливая хозяина, не уговаривая, не расписывая прелестей дачи. Наконец Илюша, решившись, твердой походкой направился в коридор, долго ковырялся в каких-то ящиках, передвигал тяжести, что-то ронял, поднимал, выдергивал гвозди… И появился с небольшой железной коробочкой из-под чая.
— Вот, — сказал он и со значением поставил ее на стол. — Можешь не пересчитывать.