Петровские дни - Евгений Салиас

Княгиня остановилась и выговорила:

— Кликни! Ты! Тютант…

Адъютант перевесился за окно и крикнул:

— Гей! Ты! Гей, яблоки!

Но разносчик, снова громогласно запевший своё, не расслышал и быстро удалился.

— Не слышит, — заявил Сашок.

— Так пошёл, догони, ротозей! — воскликнула княгиня. — А ещё тютант! Ах, ты…

Сашок сбежал по парадной лестнице и послал швейцара догнать и вернуть разносчика.

Затем он доложил о нём княгине.

— Вели Анфисе два десятка груш купить… Принеси сюда.

Когда Сашок, исполнив поручение, явился снова с грушами на подносе, княгиня взяла одну, закусила, выплюнула на пол и выговорила:

— Ах, мошенники! Ах, идолы!

Однако, начав снова маршировать по залу, она доела грушу и взяла другую, потом третью.

— Ты, воробей! Сбегай узнай: какое время.

Это поручение адъютант исполнял почти каждый раз, как являлся на службу. Часов в доме князя Трубецкого не было, так как он считал, что часы приносят несчастие. Княгиня в этом мужу не перечила, находя, что все приметы российские — самые мудрые.

Обыкновенно Сашок доходил до угла улицы, в дом сенатора Евреинова, и справлялся.

На этот раз, вернувшись, он заявил, что у сенатора столовые часы перестали ходить со вчерашнего дня.

— Ах, идолы! — проворчала княгиня и прибавила: — По солнцу?..

— По солнцу, Серафима Григорьевна, опасаюсь ошибиться, — ответил Сашок. — Я на это не мастер. Кажись, что второй час.

— А на какое ты дело мастер? А? — спросила княгиня.

— Не могу знать.

— На баклуши. Понял? Нет, не понял?

— Никак нет-с.

— Баклуши бить мастер ты! И уши развешивать тоже. Нюни пускать — тоже тебя взять.

XVII

Наконец у подъезда дома загромыхала и остановилась карета.

Сашок, высунувшись в окно, узнал экипаж своего начальника и тотчас побежал вниз.

Князь уже вышел из кареты и вошёл в переднюю.

Сашок стал извиняться, говоря, что князь ничего ему не сказал накануне и он не мог знать, что должен сопутствовать ему в Петровское.

— Княгиня моя тебе это пояснила? — спросил князь.

— Точно так-с.

— Ну, пора привыкать. Коли я тебе ничего не сказал, стало быть, и не хотел тебя брать.

Князь Трубецкой был очень маленький и худенький старик, с крючковатым носом, с ястребиными, но вблизи добрыми, крупными, постоянно улыбающимися глазами. Не знавшие его близко считали его человеком сухим, даже злым; но знавшие близко знали, что он добрейшей души человек, которому природа по ошибке дала злые глаза. Все знали тоже, что если случалось князю сделать что-либо неприятное, то это было по приказанию его супруги, которой он ослушаться не мог, ибо боялся до смерти. Да и боялся-то он жены из-за доброты своей. Он не любил и избегал в людях гнева и старался всячески себя оградить и никого не сердить, а тем паче жену…

Княгиня встретила мужа наверху парадной лестницы, стоя в той же своей всегдашней позе, с закинутой головой, где торчал пучок волос на самой маковке, и с руками, скрещёнными за спиной.

— Ну? Что? — выговорила она.

— Ничего.

— Приняла?

— Да.

— Расспрашивала?

— Нет…

— Как нет?

Князь вошёл на верхнюю ступень и на площадку и потянулся к жене поцеловаться, что он делал всегда, возвращаясь домой, хотя бы после совсем краткого отсутствия.

— Погоди лизаться… — уткнулась княгиня рукой в его грудь. — Говори. О себе не говорил, стало быть?..

— Нет.

— Преотменно!!

— Нельзя было. Приняла меня государыня с тремя другими. Тут же был и Бецкой, который, к слову сказать, опять пошутил: "Ты — Трубецкой, а я — только без "тру" Бецкой; а всё-таки есть Трубецкие, которые бы пожелали быть на месте без "тру" Бецкого…" А знаешь, матушка, новость?! Он всем коронованием будет управлять, потому что…

— Да ты о себе говори!.. О себе!.. Что мне твои Бецкие и всякие иные, некровные, сбоку прижитые… Он…

И княгиня выразилась очень резким словом.

— А вот пойдём к тебе, всё расскажу, — ответил князь добродушно. Затем, обернувшись к своему адъютанту, князь прибавил: — Сбегай, голубчик… Ничего нету! Попроси хоть на два понюха.

Князь показал пустую табакерку.

— Слушаю-с! — воскликнул Сашок и пустился вниз по лестнице.

Он сразу понял, в чём заключалось поручение, потому что князь по крайней мере раза два в неделю посылал его к своей свояченице Настасье Григорьевне Маловой за нюхательным табаком.

Сестра княгини, красавица вдовушка, нюхала табак, и не столько из-за необходимости и привычки, сколько из-за модничанья и того, что все нюхали… Но дело в том, что Малова умела приготовлять из разных смесей такой табак, какого в продаже не было и от которого все нюхатели приходили в восторг. Уверяли даже, что сам фельдмаршал Разумовский говорил:

— Маловский табак? Ну табак! В жар и холод бросает. Нюхнёшь — и душа с Богом забеседует.

Сашок добежал за два дома от подъезда, приказал доложить Маловой, зачем он явился, и тотчас был принят. Он вошёл в гостиную и почтительно заявил, что князь только что вернулся из Петровского от государыни, а табаку ни порошинки в табакерке.

Молодой человек всегда старался быть особенно почтительным с Маловой, так как родная сестра княгини могла повлиять на жену его начальника и замолвить за него словечко.

С хозяйкой сидели два господина. Один пожилой, другой молодой красивый хват в артиллерийском мундире.

Настасья Григорьевна, как всегда бывало, странно поглядела на Сашка, как будто чему-то смеялись её глаза, и подала ему голландскую тавлинку с табаком.

— Всегда-то вы за табаком, — сказала она сладко. — Возьмёте и уйдёте. А нет чтобы меня навестить и посидеть.

Сашок не нашёлся, что ответить, глупо улыбнулся и, поклонясь, вышел.

"Чудно она на меня всегда глядит, — подумал он. — А надо сказать правду. Красива. Даже не хуже моей Катерины Ивановны. Та пономариха всё-таки. А это сестра родная княгине".

Вслед за ним в переднюю вышел и пожилой человек, суровый, угрюмый, смерил его с головы до пят и, пройдя мимо, сел в свой экипаж. Сашок уже не раз видал этого гостя Маловой, но не интересовался узнать, кто он такой.

"Чего это он сегодня, будто съесть меня хотел", — подумалось Сашку, и он на этот раз спросил у лакея, кто этот гость его барыни.

— Павел Максимович, барин Квощинский.

— Квощинский? Вот как? Не ожидал! — удивился Сашок и прибавил: — Сердитый, видно.

— Никак нет-с, — глупо ухмыльнулся лакей. — А они с капитаном сейчас повздорили. С Кострицким.

Молодому человеку было, конечно, это известие нелюбопытно, и он побежал обратно, бережно держа в руках тавлинку.

Когда Сашок вернулся в дом и стал подходить к кабинету князя, то через растворённые двери услыхал, что между супругами "баталия".

— Коли она сказала эдак-то, — кричала княгиня, — сказала сама тебе, что хорошо бы, мол, поступили, если бы спознакомились, то и ступай.

— Сама. Да всё-таки…

— Ничего! Ступай. И сейчас ступай! — вскрикнула княгиня.

— Матушка, рассуди, что я… — громче, но мягко возражал князь.

— Нечего рассуждать. Ступай.

— Мне семьдесят лет, а им всем братьям…

— Хоть сто семьдесят будь. Собирайся… Орловы стали теперь поважнее Разумовских самих.

— Но, матушка Серафима Гри…

— Собирайся. Бери этого щенка Козельского и але-марше. [2]

— Нельзя, матушка… Хоть предупредить прежде, — уступчиво заговорил князь. — Спросить их, когда. Приеду, не застану дома, и опять ступай. Что же, я у них на побегушках эдак буду стоять?

— Ну, это пожалуй. Ладно. Тогда посылай сейчас к Орловым этого щенка спросить и эдакое что-нибудь вежливое сказать. Авось не переврёт олух царя небесного.

А Сашок, слушая у дверей, проговорил себе:

— Это всё я. И щенок, и олух…

Князь вышел наконец и, увидя адъютанта, воскликнул с упрёком:

— Что же ты стоишь? А я жду и помираю. Нос онемел, не чую его… Подавай скорее.

И, выхватив из рук Сашка тавлинку, князь взял огромную щепоть табаку и наполнил, почти закупорил, обе ноздри, а затем потянул в себя.

— Ах, благодать. Прямо-таки благодать, — сладко произнёс он. — Вот ведь Настасья Григорьевна, дама, прости Господи, какая уж не прыткая, а табак готовит — прямо царям или королям нюхать.

И, во второй раз начинив нос, князь заговорил деловито:

— Ты у меня умница… Слушай в оба и исполни хорошенько… чтобы не было ни сучка ни задоринки. Ступай сейчас к господам Орловым. Знаешь, где изволят жить?

— Как не знать-с. На Никитской, у Вознесения.

— Ну вот, ступай и вели доложить Ивану ли, Григорью ли, Алексею ли, Феодору ли Григорьевичам. Это всё одно. Доложить, что, мол, генерал-аншеф князь Егор Иванович Трубецкой имеет честь кланяться и просить сказать, когда он может приехать познакомиться.