Трольхеттен - Сергей Болотников

Впрочем, в этот дождливый вечер первого дня в городке было спокойно. Неактивные по причине дождя обыватели, вяло просуществовали от рассвета до заката, а теперь вот укладывались спать. Они расстилали кровати, и мысли их были заняты своими мелкими делами, мелкими радостями и горестями. Они слушали дождь и кому-то он приносил успокоение, кому-то тревогу, а кому-то беспричинную надежду. Жители, заводили будильники, механические и электронные, выставляли таймеры на телевизорах и компьютерах, тянули вниз тяжелые гирьки ходиков. Кто-то на ночь включал радио и растворялся в музыкальном эфире, кто-то поплотнее задергивал шторы, чтобы не мешал шум автомобилей. Городские ложились в постели: в узкие кровати из дсп и в широченные кровати из черного дерева, в жесткие железные койки со скрипящей продавленной сеткой и в не менее жесткие раскладные диваны. Кто-то ложился на расхлябанную раскладушку и, морщась, вертелся пытаясь устроиться поудобнее, а кому-то кроватью служил пропитанный вонючими испарениями и клопами матрас. Они опускались на подушки и натягивали на себя одеяла. Одеяла шелковые и теплые, а также из верблюжьей шерсти, или может быть из колючей синтетики. Тонкие льняные покрывала или пустые простыни, если в квартире было тепло. Некоторые ложились вообще без одеял, а кое-кто прямо в одежде, или даже в ботинках, если координация движений уже не позволяла их скинуть. Кто-то, зябко поводя плечами, натягивал на себя драное армейское одеяло, кляня последними словами дождь и сырость. Потом они закрывали глаза. Синхронно, иногда по несколько человек зараз и засыпали, каждый из них со своим настроением. Люди засыпали со счастливой полуулыбкой на губах, и с припухшими от слез глазами. Они отходили ко сну с озабоченной гримасой и морщинами на челе, а также с маской полной безмятежности. Когда на город опустилась густая дождливая тьма, а плотные тучи так и не дали луне пролить хоть толику света на вымокшую землю, большинство горожан уже спали, погруженные в свои путаные и беспорядочные сновидения. Причем даже те, кто искренне считал, что никаких сновидений он не видит. По пустым улицам бродил дождик, заглядывал в темные окна, шарахался от окон полных света. Потому что, как и в каждую ночь в городе оставались еще те, кто не спит. Их число все время менялось, их становилось то больше то меньше, но никогда они не исчезали полностью и их окошки бесстрашно и одиноко дерзили обступившей кругом тьме.

Не спал маленький Никита Трифонов, жилец квартиры номер семнадцать, что находилась сразу под Владовой. Его ночник горел, а сам он косился в окно и все ждал, когда туда заглянут тролли. Не спал и сосед Влада справа, он тоскливо смотрел во тьму и пытался что-то накарябать в своем дневнике (а утром, увидев и прочитав написанное, он ужаснется и поспешно выдерет страницу). Но сейчас он писал с торопливостью одержимого и настольная лампа освещала его лицо скаженное и совершенно безумное. Степан Приходских, прежде неуязвимый городской сталкер был замечен на центральной улице Верхнего города в невменяемом состоянии. Немногочисленные свидетели говорили, что шел по центральной линии, что разделяла дорогу на две полосы и держа в руках бутылку "Мелочной" хрипло орал в ночное небо, что-то вроде: "ГОР!ХОЛ!ГОР!ХОЛ!" - полнейшая вроде бы бессмыслица но звучало это так жутко, но все те же немногочисленные свидетели поспешили поплотнее зашторить свои окна, словно опасаясь, что буйный алкоголик каким то образом может к ним воспарить. На пересечении Зеленовской улицы с улицей Покаянной он наткнулся на угрюмый милицейский патруль. На вопрос: "куда?" он ответил таким ядреным матом, что бы тут же крепко бит по почкам и отправлен в изящных форм обезьянник дожидаться рассвета. Толкач Кобольд, под покровом тьмы пересчитывал вырученные деньги. В его обставленной дорогущей мебелью (в противовес пустых квартир его жертв) светила только крошечная синюшная лампа, в свете которой лицо драгдиллера и правда выглядело словно принадлежало выходцу из старшей Эдды. Кобольд нервно улыбался, перетасовывая купюры, а когда порыв ночного ветра распахнул форточку, ощутимо вздрогнул. В баре "Кастанеда" растаман Евгений поднял бокал полный апельсинового сока и молвил: "Поехали". И пока он пил, его глаза зорко следили за многочисленными посетителями. Те, у кого он замечал что-то помимо выпивки покорно платили оброк на пользование наркотой. Народ поначалу жался, но концу ночи в баре неизменно царил наркотический угар, а его хозяин загребал деньги лопатой вызывая острую зависть у свободных драгдиллеров. Гражданка Лазарева возвращающаяся от подруги в половине первого ночи пришла домой в состоянии острого невроза. По ее сбивчивым рассказам она пересекала Моложскую улицу, когда на нее вдруг выскочили две огромные темносерые собаки со страшными желтыми горящими глаза и попытались ее загрызть. Причем оба действовали совершенно без шума, без лая или хотя бы рычания. Она якобы бежала от них и в конце концов нашла спасение в подъезде собственного дома (на самом деле на нее никто не нападал, а просто двое холеных крупных зверей некоторое время шли справа от нее, косились искристыми умными глазами, а потом канули во тьму, оставив дамочку в состоянии тихой истерики, так как она с детства боялась и ненавидела собак). А вот водителю большегрузного "маза" с грузом хрупкой сантехники очень даже хорошо спалось. За рулем. И потому проезжая, через Верхний город он не справился с управлением и аккуратно снес целых три столба как раз напротив милицейского управления, доставив немало радости тамошним гостям поневоле в том числе и Степану Приходских. Груз ценной финской сантехники подвергся тяжелой динамической перегрузке в результате которой необратимо деформировался (из милицейской сводки). Горе водила был вытащен из легшей на бок машины и после оказания первой помощи присоединен к арестантам, где был встречен как свой. Не спалось и псу Руслану массивному (и туповатому) доберману-пинчеру. В два часа после полуночи он вытащил своего сонного, квелого и мучительно зевающего хозяина на незапланированную ночную прогулку. Но не успели они дойти до угла своего дома как повстречали тех же самых серых зверей, что так напугали Лазареву. Пару секунд Руслан, его хозяин и звери пялились друг на друга, а потом пес взвыл от непритворного ужаса и, вырвав поводок из хозяйской руки убежал в темноту. Вой перепуганной псины еще долго звучал где-то на окрестных улицах, а звери, постояв две секунды, скрылись прочь. В скромной и неброско обставленной квартире, сидя на жестком, разболтанном деревянном стуле, великий и ужасный Просвещенный Ангелайя (в миру Канев Петр Васильевич), хозяин своего имени секты, сосредоточенно писал завтрашнюю проповедь. При этом он то и дело сверялся с толстыми томами по Зороастризму, Манихейству и дзен-буддизму. На носу у него ютились нелепые семидесятнические очки в толстой оправе, а за ними прятались рассудительные и весьма разумные глаза, те самые, что на проповедях блистали ослепительным светом истины и все пытались вылезти из орбит. Петр Васильевич педантично переписывал абзацы из книг, периодически сверяясь с развернутой схемой своей религии, чтобы случайно не допустить противоречия основных постулатов и не опозориться завтра перед паствой. У Петра Васильевича-Ангелайи имелся крупный счет в обоих местных банках и в ряде банков далеко за границей, но об этом естественно никто кроме него не знал. Вот так, неявная, но вместе с тем видная тому кто хочет заметить (например владельцу одиозного дневника) протекала ночная городская жизнь. Была она как и прочие ночи насыщенна какими то своими событиями, шуршала тихо под окнами спавших в счастливом он ней неведении горожан, и наконец под утро затихла, сменившись сонным оцепенелым затишьем. Дождь за ночь перестал, но серые плотные массивы туч остались. И потому тонкая розовая линия рассвета была никому не видна. Начался новый день, пятница, и, собираясь на работу, проснувшиеся обыватели вздыхали расслабленно - скоро выходные. Они покидали двери своих квартир: железные, обитые черной кожей и картонные, открывающиеся внутрь, и картонные облицованные вагонкой, и решетчатые сетки, и из бронированного стального листа, отодвигали пахнущие застарелым жиром ширмы, чтобы пустить хоть чуть-чуть чуть свежего воздуха. Они выходили на улицы и вливались в серые и сонные потоки своих сограждан. Новый день набирал силу. А после пятницы была суббота. Тогда и случилась историческая дискотека в Нижнегородском доме культуры, воспоминания о которой еще долго кочевали из уст в уста, оседая иногда на отпечатанных далеко отсюда газетных страницах.