Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

— Привет, — сказал я всем, кто пожелал слушать. Глянул на диваны, но туда не втиснуться. Вынул эппэрэт, но заметил, что у этой молодежи сплошь камешки на шеях — такие же модели, как у Юнис. Минимум три девушки в салоне были роскошны за пределами физического, а их гладкая, этнически неопознаваемая кожа и грустные карие глаза уводили мысль прямо в древнюю Месопотамию.

Я подошел к мини-бару, где раздают зеленый чай без сахара, щелочную воду и 231 питательный элемент. Я как раз нацелился на рыбий жир с куркумином, который предотвращает воспаления, и тут надо мной кто-то засмеялся — женский смех, вообще смерть. Мои коллеги, непринужденно разместившиеся на мягких диванах, напоминали персонажей комедийного сериала о манхэттенской молодежи — я, помнится, одержимо смотрел его в юности.

— Год в Риме, только что вернулся, — пояснил я, стараясь подпустить бравады в голос. — Там одни углеводы. Буду накачиваться основными, пока не лопну. Ребята, как же дома-то хорошо!

Молчание. Но едва я снова отвернулся к питательным добавкам, кто-то спросил:

— Чё новенького, Резус?

Мальчишка, только-только усы пробиваются, серое боди со словами «СОС Ху» на груди, на шее красная бандана. Может, Дэррил из Брауна, который занял мой стол. Лет двадцать пять, не больше. Я улыбнулся ему, глянул на свой эппэрэт, вздохнул, будто мне предстоит вагон работы, и бочком двинулся к выходу.

— Куда намылился, Резус? — спросил мальчишка, своим неопрятным тугожопым тельцем загораживая дорогу и суя мне свой эппэрэт в лицо; мои ноздри затопил его густой органический запах. — Кровушку сдать не желаешь, друган? Я смотрю, у тебя триглицериды под 135. И это, крыса, до того, как ты слинял в Европу. — За спиной у меня опять захохотали — женщинам явно нравились эти ядовитые шпильки.

Я попятился, бормоча:

— Сто тридцать пять — все равно в пределах нормы. — У Юнис аббревиатура была, как же там? — ПЕМ, — прибавил я. — Я вам просто ебу мозги. — Кто-то снова засмеялся, краем глаза я заметил, как кто-то еще вздернул оловянный подбородок, сверкнул безволосыми руками, в которых прятались гладкие технокулоны, набитые точными данными. В голове мелькнула фраза из Чехова — описание Лаптева, который «знал, что он некрасив, и теперь ему казалось, что он даже ощущает на теле эту свою некрасоту».

Однако загнанный зверь продолжает бороться.

— Кренделек, — сказал я, вспомнив, как обратился ко мне грубый качок в самолете, жалуясь на запах книги. — Кренделек, я чувствую, что ты злишься. Я-то кровь сдам без проблем, но тогда уж давай мы померим тебе кортизол и адреналин. Я твой уровень стресса выставлю на Табло. Ты плохо общаешься с людьми.

Моих праведных слов никто не услышал. У меня все было написано на лбу — на моем пещерном лбу, усеянном каплями пота. Приглашение добить. Молодые пожирают стариков. Парняга «СОС Ху» взаправду меня толкнул, и сквозь редкие волосы на затылке я ощутил холод стены. Он опять сунул мне под нос свой эппэрэт. Там мигал открытый код моих анализов крови годичной давности.

— Ты вообще как посмел прискакать сюда с таким индексом массы тела? — спросил он. — Думаешь, заберешь у нас стол? После того как год прохлаждался в Италии? Мы о тебе все знаем, Макака. Я тебе углеводное печенье в жопу запихаю, если не свалишь отсюда сию минуту.

У него за спиной раздались ободряющие ситкомовские вопли — оглушительное «вууууу» счастливого гнева и радостного ужаса: племя одолело слабейшего.

Спустя две с половиной секунды вопли внезапно стихли.

Я услышал, как кто-то прошептал Его Имя, потом застучали его шаги. Громогласная толпа распадалась надвое, воины «СОС Ху», все эти Дэррилы и Хиты, улепетывали кто куда.

И появился он. Еще моложе. На нем уже отпечатался первый этап дехронификации — мы это называем бета-лечение. Гладкое лицо застыло в гармонии, вот разве что крупный нос временами самопроизвольно подергивался — закоротило какую-то группу мышц. Уши на бритой голове стояли торчком, как часовые.

Джоши Голдманн никогда не говорил, сколько ему лет, но по моим прикидкам — где-то под семьдесят: старик, а усы черны, как вечность. В ресторанах его иногда принимали за моего брата, которому больше повезло с внешностью. У нас обоих недооцененные человечеством мясистые губы и густые брови, а грудная клетка раздута, как у терьеров, но этим сходство и ограничивается. Потому что когда Джоши смотрит на тебя — когда его взор до тебя снисходит, — у тебя вспыхивают щеки и ты чувствуешь, что удивительным образом бесповоротно существуешь.

— Ой, Леонард, — сказал он, вздохнув и покачав головой. — Они тебя совсем заели? Бедный Резус. Пошли поболтаем.

Он поднимался по лестнице (никаких лифтов, никогда) в свой кабинет, а я робко тащился следом. Точнее будет сказать — он ковылял. У Джоши проблемы с опорнодвигательным аппаратом, о которых он не говорит, — он нестойко перепрыгивает с ноги на ногу, ходит приступами, припадками и вздрогами, как будто за спиной ему повелительно аккомпанирует Филип Гласс[29].

В его кабинет набился десяток молодых сотрудников — я их впервые видел, — и все разговаривали одновременно.

— Корешки, — сказал он своим последователям, — дайте мне минутку? Мы к этому вернемся. Через пару секунд. — Все хором вздохнули. Гуськом протопали мимо меня, удивленные, раздраженные, озадаченные, и их эппэрэты уже считывали мои данные — вероятно, сообщали, сколь мало значу я, устаревший на тридцать девять лет.

Он взъерошил все волосы у меня на затылке, какие нашлись, и развернул к себе мою голову.

— Столько седины, — сказал он.

Я едва не отшатнулся. Что там сказала мне перед расставанием Юнис? Лен, ты старый. Но нет, я позволил ему тщательно меня осмотреть, а сам разглядывал резкий орлиный абрис его груди, мясистый нос калибра «Нетти Файн», равновесие, которое ему так нелегко сохранять. Его рука сжимала мне скальп, и пальцы были неожиданно холодны.

— Столько седины, — повторил он.

— Это все углеводы в п-пасте, — сказал я. — И факторы стресса итальянской жизни. Ты не поверишь, до чего трудно там жить на американскую зарплату. Доллар…

— Какой у тебя водородный показатель кислотности? — перебил меня Джоши.

— Ох, батюшки, — сказал я. Тени ветвей роскошного дуба подползли к оконному проему, и бритый кумпол Джоши обрел пару оленьих рогов. В этих комнатах окна изображали Скрижали Завета. Кабинет Джоши был на верхнем этаже, и на окне до сих пор виднелись английские и ивритские слова «Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим»[30]. — Восемь и девять, — сказал я.

— Тебе нужна детоксикация, Лен.

За дверью стоял гомон. Настойчивые голоса распихивали друг друга, требовали его внимания, текущие дела ветвились и расползались, как бесконечные коридоры данных, заполонившие Манхэттен. На столе Джоши, гладком куске стекла — блестящая цифровая рамка, крутившая слайд-шоу его жизни: молодой Джоши в наряде магараджи на сцене — его недолговечный внебродвейский моноспектакль; счастливые буддисты в лаосском храме, отстроенном с нуля на его средства, на коленях заклинают камеру; Джоши в остроконечной соломенной шляпе неотразимо улыбается — его краткий период соевого фермерства.

— Буду пить по пятнадцать стаканов щелочной воды в день, — сказал я.

— Меня беспокоит твое мужское облысение.

Я засмеялся. Точнее говоря, произнес: «Ха-ха».

— Меня оно тоже беспокоит, Гризли.

— Я не про эстетический аспект. Твой ашкеназский тестостерон превращается в дигидротестостерон. Это смерть. Тебе светит рак простаты. Надо минимум восемьсот миллиграммов сереноа в день. Что с тобой, Резус? Ты, кажется, рыдать собрался.

Но я просто хотел, чтоб он еще немножко обо мне позаботился. Я хотел, чтоб он обращал внимание на мой дигидротестостерон и спасал меня от недружелюбных красавчиков из Салона Вечности. Джоши велел всем сотрудниках «Постжизненных услуг» вести дневники, дабы помнить, кем мы были, ибо каждую секунду наш мозг и синапсы перестраиваются и перестраивают связи между собой, возмутительно наплевав на наши личности, и каждый год, каждый месяц, каждый день мы превращаемся в других людей, совершенно неубедительные копии изначальных нас, обслюнявленных детишек в песочнице. Но я не таков. Я — факсимиле собственного раннего детства. По сей день ищу любящего отца, который подбросит меня в воздух, отряхнет песочек с моей задницы и произнесет спокойные и безобидные английские слова. Моих родителей вырастила Нетти Файн — отчего меня не может вырастить Джоши?

— Я, по-моему, влюбился, — пролепетал я.

— Рассказывай.

— Супермолодая. Суперздоровая. Азиатка. Ожидаемая продолжительность жизни — очень высокая.