Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней - Станислав Пестов

Сахаров достал журнал «Британский союзник», который издавало английское посольство в Москве, и стал изучать опубликованный там «Отчёт Смита» — научный доклад, где американцы излагали принципы, конструкцию, а также результаты испытаний первой атомной бомбы.

Итогом такого чтения стала кипучая изобретательская деятельность аспиранта по созданию реакторов, по разделению изотопов урана и прочая, и прочая. И хотя всё это оказалось нереальным и далеко не новым, кое-кто доложил «куда следует» об атомных увлечениях Сахарова, ибо едва ли не каждый третий в стране был сексотом и доносчиком.

Первый звоночек, как видно, прозвучал и затих, но вскоре, в 1946 году прозвенел второй. Сахарова пригласили зайти в комнату № 9 в одной из московских гостиниц. Сидевший там генерал сказал Андрею Дмитриевичу:

— Мы давно следим (!) за Вашими успехами в науке. Предлагаем Вам перейти в нашу систему для участия в выполнении важных правительственных заданий.

Далее генерал стал соблазнять Сахарова громадными возможностями «системы» — лучшими в мире библиотеками, самыми большими ускорителями, самой высокой зарплатой и, наконец, московской квартирой. Правда намекнул, что придётся из Москвы уезжать.

Перспектива оказаться опять где-то в провинции не устраивала аспиранта, да и диссертация не была ещё завершена. В следующем, 1947 году он её закончил, но выяснилось, что основная задача диссертации — безизлучательные ядерные переходы — была уже давно решена японскими физиками. Игорь Евгеньевич подосадовал, но всё же махнул рукой — мол, всё равно сойдёт. В те времена продукты выдавались по продовольственным карточкам, и карточка аспиранта была намного тощее, чем карточка кандидата наук. А «на шее» Андрея Дмитриевича была семья — жена и дочка. И аспирантской стипендии не хватало, чтобы арендовать жильё — приходилось занимать деньги у отца и у Игоря Евгеньевича. Так что защита диссертации была не столько научной необходимостью, сколько житейской.

Тем более что успешная предзащита прошла в курчатовской «двойке» — там Сахаров делал доклад по теме своей диссертации. Тут же прозвенел и третий звоночек — Курчатов пригласил диссертанта в свой кабинет и предложил перейти после окончания аспирантуры к нему, для дальнейших занятий теорией ядерной физики. Но и третий звонок Андрей Дмитриевич проигнорировал — расставаться с академиком Таммом не было никакого резона. А после третьего — последнего — звонка Судьба взялась за Сахарова весьма круто…

О лизании задницы

Однажды вечером Игорь Евгеньевич поманил за собой Андрея Сахарова и ещё одного ученика — Семёна Беленького — в свой кабинет. Затем он весьма тщательно запер на замок дверь и таинственным голосом объявил им волю Совета Министров СССР и ЦК КПСС, согласно которой в ФИАНе создаётся исследовательская группа для проведения теоретических и расчётных работ по водородной бомбе. И в эту группу уже зачислены Беленький и Сахаров. Прежде всего им надо было проверить и уточнить расчёты по «трубе», которые уже сделали Зельдович и К?.

На что молодой доктор Семён Беленький уныло заметил:

— Теперь нам придётся лизать зад Зельдовичу…

Однако, заниматься этим совсем не романтичным делом Беленькому почти не пришлось, он прожил недолго и умер от болезни.

А в исследовательскую группу, которую возглавлял, конечно, Тамм, был включён совсем юный Юрий Романов и «отчасти» будущий академик Виталий Гинзбург. Гинзбурга не допускали на «объект» из-за подозрительности секретчиков — его жену перед этим арестовали, а в СССР сам факт ареста уже означал виновность.

Однако, подключение к атомному проекту фиановцев — явление далеко не ординарное. До этого проект возглавляли физики ленинградской школы — Курчатов, Зельдович, Харитон, Иоффе и другие. Теперь в проект задействовали московскую школу и её «китов» — Тамма, Ландау, Леонтовича, Померанчука, Боголюбова. По-видимому, Курчатов понимал, что одни питерские корифеи — Зельдович, Харитон, Флёров — водородную проблему «не вытянут». Теоретической работы, расчётов нужно сделать чрезвычайно много, да и «свежий» взгляд на проблему необходим.

Если к атомной бомбе шли от эксперимента, — сначала было открыто деление (хотя многие это предсказывали), потом были измерены характеристики цепной реакции и лишь после этого — расчёты и конструкция, то в случае с водородной бомбой всё виделось иначе. Осуществить эксперимент с миллиардными температурами и давлениями не представлялось возможным, потому стали налегать на теорию, на оценку, на приближённые модели и расчёты.

Объединение здесь двух школ — ленинградской и московской — было очень мудрым и дальновидным ходом Курчатова. Довольно-таки скоро выяснилось, что «лизать зад» никому не придётся — Зельдович и сам интуитивно ощущал тупиковость «трубы». А со временем появились и новые, «свежие» идеи, и труба отошла на второй план…

Повитуха гения

С жильём у Андрея Дмитриевича действительно дела обстояли неважно — его жена Клава не уживалась с тёщей, и молодым приходилось арендовать квартиры. Причём нигде они подолгу не задерживались, одна плохая квартира сменялась ещё более худшей. Постоянно болела дочка, денег не хватало на аренду жилья, на продукты и лечение. Дело дошло до того, что жена Клава пошла продавать свою поношенную кофточку, за что попала в милицию, как «спекулянтка». Однажды появилась возможность арендовать хороший домик, но на условиях сотрудничества с НКВД — Клава должна была тайно следить за встречами мужа и докладывать «куда следует». Андрей Дмитриевич в то время не был ни диссидентом, ни разработчиком оружия. Просто тогда следили за всеми.

Когда Сахаров стал старшим научным сотрудником теоротдела ФИАНа, он обратился к директору Вавилову с просьбой помочь жильём. Вавилов, который к тому же был и президентом АН СССР, отнёсся к этой просьбе с пониманием. А когда вышло постановление Совмина о создании исследовательской группы, Вавилов велел включить туда Сахарова, поскольку тогда появлялась реальная надежда на жильё.

И действительно, вскоре семья Андрея Дмитриевича получила комнату в самом центре Москвы, недалеко от Кремля.

Эта близость была, пожалуй, единственной радостью, ибо дом был старый, топить нужно было дровами, а вместе с семьёй Сахарова в «коммуналке» проживал ещё десяток семей. Сортир был один на две «коммуналки» и можно представить себе — какая очередь в полсотни человек — скапливалась там по утрам.

О том, чтобы толком помыться, жильцы и не мечтали — это считалось барской забавой. По сему Андрей Дмитриевич, прихватив шайку, с веником подмышкой отправлялся в баню, где приходилось выстаивать длиннейшие очереди. Ибо очереди были главным признаком советского социализма.

Комната Сахаровых была настолько мала, что в ней не помещался обеденный стол, ели на подоконнике или табуретках. Но ни дикие жилищные условия, ни тягомотные очереди в баню не помешали Андрею Дмитриевичу проложить путь к термоядерному успеху. А даже наоборот — способствовали! Ибо, если бы у Сахарова было жильё, то его не включили бы в группу по разработке водородного оружия. А в длиннейшей очереди в баню Сахарова осенила идея о том, как применить разработанную Львом Ландау методу автомодельных решений к расчётам точечного взрыва.

Не зря ведь говорится, что несчастья и страдания — повитуха гения.

Правда, «банная» идея оказалась тоже не нова, — её уже использовали советские и зарубежные математики при расчётах ядерных взрывов. Но Андрей Дмитриевич, подзадумавшись и насидевшись в очередях, нашёл ещё несколько автомодельных решений для полуколичественного описания взрывных процессов.

Вообще, изучение отчётов группы Зельдовича стало хорошей школой для Сахарова и других молодых участников термоядерного проекта. Андрею Дмитриевичу пришлось выучить астрофизику и газодинамику, чтобы стала понятна идея «трубы». На это ушло почти два месяца — с июня по август 1948 года. Ещё раньше Андрей Дмитриевич выучил ядерную физику, — нужда заставила его подрабатывать преподавательской работой на кафедре физики МЭИ, которой заведовал Фабрикант. Там же он одолел электродинамику и теорию относительности — ничто так не способствует проникновению в глубины малоизвестной науки, как преподавание её.

К сожалению, Сахарова вскоре «выставили» из МЭИ, он плохо выговаривал букву «р» и, по-видимому, сошёл за «космополита», с которыми тогда велась жестокая борьба. А вскоре острая нужда немного отступила, и свежеиспечённый кандидат наук уже не рвался к преподавательской деятельности. Сахаров пробовал ещё преподавать в вечерней школе при Курчатовском институте, но там можно было освоить лишь методику, но не сами науки. Что было весьма печально, ибо остались слабо освоенными квантовая механика, квантовая теория поля, теория элементарных частиц и многие другие разделы физики.