Джентльмен в Москве - Амор Тоулз

Закончив работу, граф сел на стул с высокой спинкой. Он испытывал чувство внутреннего удовлетворения. Теперь он стал счастливым обладателем целых двух комнат абсолютно одинакового размера. У него теперь были кабинет и спальня. В спальне находились стол, кровать и шкаф, а в кабинете были собраны книги, стоял «посол» и висел портрет его сестры Елены. Он подумал о том, что предоставленная ему администрацией отеля комната стала казаться меньше, а вот его новая, потайная комната, вне зависимости от реальных размеров, казалась ему настолько большой, насколько ее рисовало его собственное воображение.

Граф сел на стул и раскрыл самую толстую из книг, которые недавно поднял на чердак из подвала. Он уже читал это произведение. Ну и что из этого? Никто не будет его обвинять в душевной лености или чувстве излишней ностальгии, если он прочитает его еще раз.

Он откинулся на спинку стула, поставил ногу на край столика, приподнял стул так, чтобы он стоял на двух задних ножках, и прочитал первое предложение:

Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему[20].

– Прекрасно сказано, – произнес граф. – Просто прекрасно.

Заседание

– Ну, пойдем же!

– По-моему, не стоит.

– Какой же ты несговорчивый!

– Я бы так не сказал.

– С чего это ты так решил?

– Сегодня человек может быть несговорчивым, а завтра у него будет совсем другое настроение.

– Тоже верно.

Нина пыталась убедить графа пойти вместе с ней на балкон в бальном зале, с которого она любила подслушивать то, что происходило внизу. В тот день граф не хотел составить Нине компанию по двум причинам. Во-первых, человеку высокого роста сидеть, согнувшись за пыльной балюстрадой, было крайне неудобно. В последний раз, когда граф вместе с Ниной туда ходил, он порвал шов на брюках, и к тому же у него в течение трех дней после этого сильно болела шея. Вторая причина была следующей: графу было неинтересно слушать то, о чем говорилось на совещаниях или собраниях, которые проводили внизу.

В летние месяцы в «Метрополе» постоянно проходили какие-нибудь совещания, собрания или слеты. Практически в любое время дня в фойе отеля могла ввалиться толпа оживленно жестикулирующих и что-то обсуждающих людей, начавших «прения» до начала самого мероприятия. Все эти люди собирались в зале для балов, дымили папиросами и что-то громко обсуждали.

Опыт наблюдения за большевиками подсказывал графу, что эти люди были готовы собираться и обсуждать что-нибудь в любое время дня и ночи по самым разным поводам. В течение недели в отеле могли пройти заседания комитетов, конгрессы, семинары, пленумы для того, чтобы учредить новые законы, принять постановления, обозначить новый курс, рассмотреть жалобы трудящихся и вообще попытаться разобраться с самыми разными проблемами, которые стояли перед нынешней номенклатурой.

Граф не испытывал большой радости от наблюдения за подобными встречами отнюдь не по причинам идеологического порядка. Он был бы готов спрятаться за балюстрадой для того, чтобы прослушать монолог Гамлета или рассуждения Цицерона. Но графа не привлекала политика как таковая.

А может быть, причина заключалась в том, что он действительно был несговорчивым человеком. Кто знает…

После долгих убеждений Нины граф сдался и поднялся с ней на второй этаж. Они встали около входа в ресторан «Боярский», дождались момента, когда в коридоре никого не было, после чего Нина быстро открыла незаметную дверь без таблички, ведущую на балкон.

Внизу на стульях расселись около ста человек. Приблизительно столько же людей стояли и теснились в проходах и по периметру зала. Двое мужчин заняли места за длинным деревянным столом, рядом с которым находилась ораторская трибуна. Собрание почти что началось.

Все это происходило второго августа, и до собрания, подслушать которое на балкон проникли граф с Ниной, было еще одно, в первой половине дня. Температура в зале достигла тридцати градусов. Нина присела на пол за балюстрадой, обхватив коленки руками. Когда граф попытался сесть так же, шов на его брюках снова разошелся.

– Merde[21], – пробормотал граф.

– Тише! – зашипела на него Нина.

Когда граф впервые вместе с Ниной попал на балкон, чтобы послушать, что происходит на очередном собрании, он был очень удивлен теми изменениями, что произошли в бальном зале всего за несколько лет. Каких-нибудь десять лет назад там собиралось светское общество, чтобы потанцевать мазурку и выпить за здравие государя. Однако, прослушав то, что говорилось на нескольких собраниях, граф пришел к выводу, что на самом деле, несмотря на революцию, в зале мало что изменилось.

Глядя вниз, он заметил, что в зал вошли двое молодых и целеустремленных людей. Они не стали здороваться с рассевшимся на стульях «плебсом», а направили стопы сразу к сидевшему возле стены «патриарху». Кто знает, чем отличился этот патриарх? Возможно, он написал какой-нибудь памфлет в далеком 1880-м или участвовал в революции 1905 года, а может быть, даже обедал с Карлом Марксом в 1852-м. Сложно сказать, чем именно он был знаменит. Двое молодых мужчин почтительно приветствовали патриарха, и тот дружески кивнул им в ответ. Патриарх сидел в кресле, из которого великая княгиня Анапова в свое время наблюдала за пасхальным балом и принимала почтительные приветствия юных князей.

Потом граф обратил внимание на другого большевика, который расхаживал по залу и наподобие графа Тетракова делал обход гостей. Этот революционер с чувством жал людям руки и тряс их за плечо. Так планомерно он обошел весь зал, чтобы «отметиться», сказать слово здесь, кивнуть там, после чего сообщил кому-то, что должен «отлучиться на минутку», вышел из дверей и был таков. Хитрец обошел всех, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что он присутствовал на мероприятии, после чего наверняка переместился в более интересные места, допустим, в какие-нибудь меблированные комнаты на Арбате.

Под занавес мероприятия мог появиться какой-нибудь молодой и перспективный функционер, имевший, по слухам, доступ «к телу» Ленина или другого вождя. Точно так же вел себя и фаворит государя капитан Радянко для того, чтобы продемонстрировать свое влияние, а также и то, что он человек занятой и не успевает присутствовать на всех мероприятиях, на которых без его важной персоны совершенно не могут обойтись.

Бесспорно, в том, что касалось одежды, у делегатов в моде был не кашемир, а хаки и сукно, и все отдавали предпочтение серому, а не золотому цвету. Но, если вдуматься, так ли уж велика разница между эполетом на плече и вытертым до блеска локтем пиджака? И тот и другой блестят. Вместо треуголок и киверов на головах людей были кепки, но многие из них были заломлены под таким же залихватским и бесшабашным углом. Вот возьмем, например, одного из председательствующих во время собрания бюрократов. Совершенно очевидно, что по своему положению он может себе позволить купить или сшить на заказ приличный костюм, но нет же, он ходит в рванине, чтобы продемонстрировать свое пролетарское происхождение, отреченность от всего мирского и то, что думает он только о мировой революции, а не о ширине лацкана пиджака!

Одетый как босяк номенклатурщик оказался председателем собрания. Он призвал всех к порядку, попросил тишины в зале и объявил второе заседание Первого съезда московского отделения Всероссийского союза рабочих-железнодорожников открытым.

В течение первых пятнадцати минут заседания собравшиеся молниеносно разобрались с шестью вопросами. Граф уже начал думать о том, что это собрание может закончиться до того, как у него от неудобной позы безбожно заболит спина. Однако следующий вопрос повестки дня вызвал бурные споры и обсуждения. Вопрос касался изменений в уставе союза, а именно седьмого предложения второго параграфа, текст которого секретарь громко зачитал вслух.

О, это было воистину грандиозное предложение, с несметным количеством запятых, которое разливалось как море и никак не хотело дойти до точки. Судя по всему, в это предложение намеревались впихнуть все лучшие качества союза железнодорожников и его членов: мускулистые плечи рабочих, их твердую поступь, стук молотков на путях погожим летним утром, лопаты, которыми кидали в топку уголь, и вселяющий надежду на светлое будущее звук паровозных свистков в ночи. И в конце этого гигантского предложения, в самой его кульминационной точке, был пассаж о том, что труд рабочих Союза железнодорожников России «способствует делу поддержания сообщения и ведения торговли между регионами страны».

Граф вынужден был признать, что после обещающей преамбулы апогей и развязка оказались самыми прозаическими.

Однако возражения и претензии участников собрания были не по поводу фразы как таковой, а касались исключительно слова «способствует». Участники сочли, что данное слово недостаточно хорошо определяет роль железнодорожников в жизни страны.