Судьба доктора Хавкина - Марк Поповский

Товарищи Хавкина были людьми очень разными. Явейн, частнопрактикующий врач, впоследствии видный терапевт, профессор Военно-медицинской академии, готовился в это время к защите докторской диссертации; горячий интернационалист медик Томамшев совмещал медицину с лекциями по национальной проблеме на Кавказе, а инженер-агроном Вильбушевич, сажавший на юге России леса и проектировавший оросительные каналы, пережидал в Париже время реакции в надежде вернуться затем к своим лесопосадкам и революционной работе.

История не сохранила подробностей спора, который разгорелся между четырьмя бывшими народовольцами и респектабельным доктором Ру, чей талант и деловитость отлично уживались с безграничной осторожностью и педантизмом. В свое время этот худощавый гасконец, разработавший всю техническую часть пастеровских прививок против бешенства, решительно восстал против «слишком поспешного» перенесения лабораторных опытов на человека. Когда Пастер, подгоняемый стонами искусанных детей, объявил о спасительном препарате, врач Ру отстранился от прививок.

Может быть, не стоит обобщать, но, мне кажется, позиция Ру, этого большого ученого, весьма уважаемого современниками, определялась тем, что он был врачом (единственным, кстати сказать, медиком в окружении Пастера). Воспитание, полученное на медицинских факультетах, вызывало у врачей прошлого столетия кастовую нетерпимость к каждому, кто брался лечить, не прочитав «Факультетского обещания». Можно ли забыть, что лишь в начале XIX века врачи после долгих препирательств приняли в свой клан хирургов. Именно врачи были главными противниками Пастера и его метода вакцинации. Возмущенные вторжением химика в область, которую медики от века считали недоступной пониманию тех, кто не окончил медицинского факультета, они поливали великого ученого потоками оскорблений и клеветы. «Никогда не поверю, чтобы химик мог двигать вперед медицину; умру — и пусть на моей могиле напишут: он воевал с химиками!» — заявил видный парижский врач Петер, выступая против Пастера.

Между тем решающие достижения медицины в конце XIX и в XX веке принадлежат как раз людям, не имевшим медицинского диплома. Биологи, химики, физики через головы врачей протянули руку помощи больному человеку. Вслед за Пастером выступил с теорией воспаления и иммунитета зоолог Илья Мечников. Биохимик Пауль Эрлих принес в мир гениальную мысль о волшебных пулях — лекарствах, которые, поражая болезнь, не трогают организма. Ни одного дня не лечили больных такие благодетели человечества, как немец Домагк, открывший сульфамидные препараты; вурцбургский профессор Конрад Рентген; творец пенициллина лондонский ученый Александр Флеминг и создатель стрептомицина Залман Ваксман — одессит, переселившийся в Америку.

Но вернемся к совещанию Эмиля Ру с теми четырьмя из России. Заведующий лабораторией и на этот раз проявил осторожность. Мы не знаем, чем он объяснял свое нежелание разрешить эксперимент, но в те дни парижская пресса давала ему, верному другу и сподвижнику Пастера, достаточно фактов для сдержанности. Правда, в 1892 году газеты уже не называли методы Пастера «таким же шарлатанством, как феррановские противохолерные прививки», тем не менее и через четыре года после создания Пастеровского института «Парижский медицинский журнал» в номере от 19 июня 1892 года позволял себе выпады против прививок, причем редакция этого «научного» органа выражала удовлетворение тем, что во многих странах Пастеровские станции якобы переживают упадок.

Ру считал, что допустить в этой обстановке еще одну ошибку, значило подвергнуть институт серьезным нападкам. А у четырех русских были свои резоны. Холера совершала триумфальное шествие по их родине. Из Астрахани она метнулась в Балаклаву, оттуда в Саратов и Хвалынск, захватила Нижний Новгород, добралась до Москвы, Воронежа, Петербурга. Бессилие врачей и администрации породило в народе неверие в медицину. От села к селу, от города к городу ползли дикие слухи о том, что никакой холеры нет, что доктора просто травят народ и хоронят живых. В Астрахани неистовствующая толпа вытащила больных на улицу и разгромила больницу. Врача избили так, что он не мог подняться, фельдшера убили. В Саратове холерную больницу сожгли, квартиры шести врачей разграбили. А 28 июня 1892 года жители маленького городка Хвалынска, встретив ехавшего на извозчике молодого врача Молчанова, стащили его с пролетки и избили до смерти. Несколько часов после этого труп доктора Молчанова лежал среди дороги. Мальчишки глумились над «отравителем», женщины плевали в лицо человека, который всю свою короткую жизнь отдал заботе о здоровье сограждан.

А власти? Они исправно присылали солдат для усмирения «беспорядков» да тратили бешеные деньги на карантины вокруг резиденции царской семьи. В телеграммах из России французские газеты сообщали в то лето: «Несмотря на протесты врачей, полицейские власти разрешили проведение крестных ходов „во спасение от холеры“». В такой обстановке откладывать опыты с вакциной Хавкина было предательством по отношению к тем сотням тысяч, что гибли на берегах Волги, Москвы, Невы, наконец, Сены.

Ру уступил. Его, видимо, сразило упоминание о холере в предместьях Парижа (в печать прорвались трагические цифры: в Нантьере, Обервилье и Курбевуа — четыреста смертей за лето). Мечникова тогда в Париже не было. Он изучал холеру на Атлантическом побережье в Бретани. Советоваться было больше не с кем, и 18 июля 1892 года Владимир Хавкин в тайне от других сотрудников института ввел себе под кожу первую (ослабленную) противохолерную вакцину.

Доза во много раз превышала ту, которой он вакцинировал лабораторных животных. Сразу подскочила температура, разболелась голова, началось недомогание, лихорадка. Однако бактериолог не покинул лабораторию. Шесть дней спустя доктор Явейн впрыснул Хавкину в правый бок вторую вакцину — усиленный холерный яд, колонию живых холерных «запятых». Температура поднялась еще выше, но недомогание продолжалось на этот раз лишь немногим дольше суток. Вечером 25 июля Хавкин уже твердо знал: вакцина безопасна для человека. К этому времени «холерный» заряд получили и Явейн, и Вильбушевич, и Томамшев. Из четверых самой тяжелой реакция была у кавказца. Температура у него поднялась выше 39 градусов, хотя, держалась она меньше полусуток.

30 июля, выступая в Биологическом обществе, Хавкин уверенно заявил: «Я заключаю из этих опытов, что прививка моих двух противохолерных вакцин, предохраняющее действие которых установлено опытом окончательно, не представляет опасности для здоровья человека и может быть произведена без малейшего риска. В то же время я выражаю надежду, что через шесть дней после второй прививки человек приобретает стойкую невосприимчивость к холерной заразе».