Корабль призраков: Исландские истории о привидениях - Автор Неизвестен

«Отдай мою кость, Гунна!»

(Jón Árnason, 1956–1961, 1)

В деревнях было принято зимой брать с собой в хлев огонь. Обычно это светильник, который назывался плошка, он выглядит так: тонкий плоский сосуд с ручкой, сужающейся на конце, которая втыкалась в какую-нибудь щель в стене, чтобы плошка давала свет, пока человек делает свою работу в хлеву. В плошке лежит фитиль и горит ворвань. В хлев её вносят уже зажжённой, под специальным колпаком, который называется светильце и похож на деревянный домик с остроконечной крышей. С одной стороны в самом низу в нём проделано маленькое низенькое отверстие, в него просовывают плошку и так вносят в хлев.

Как-то зимой одна батрачка по имени Гвюдрун, ходившая за скотом в пасторской усадьбе, потеряла или сломала свою плошку. Тогда она приспособила вместо неё обломок черепа, который нашла на кладбище, и зажигала огонь в нём. Всю зиму до самого Рождества и дальше ничего не происходило. А в канун Нового года эта скотница внесла в хлев огонь в обломке черепа, как вдруг от окошка хлева её кто-то позвал и сказал: «Отдай мою кость, Гунна!» Гвюдрун не послушалась, а схватила этот обломок прямо с огнём, кинула на пол, наступила на него и говорит: «Сам возьми, окаянный!»

По другим рассказам, Гвюдрун только бросила обломок черепа туда, откуда раздавался голос, а не наступала на него. Как бы оно ни было, после этого с ней ничего не случилось.

Череп

(Jón Árnason, 1956–1961, I)

Однажды на кладбище рыли могилу и выкопали человеческие останки. Их, как водится, снова закопали вместе с гробом. А ночью жене бонда, на земле которого были церковь и кладбище, приснилось, что к ней пришла женщина и сказала:

Беспокойно я брожу. Тут беда большая: Я нигде не нахожу Череп мой, родная!

Потом женщина велела поискать, и череп нашёлся за кладбищем; его утащили туда собаки, пока кости лежали на земле, и никто этого не заметил. Женщина похоронила череп и после жила счастливо.

«Мои челюсти!»

(Jón Árnason, 1956–1961, I)

В одном приходе был пастор. Все старые кости, выкопанные на кладбище при рытье могил, он всегда велел подбирать и сжигать. Однажды, как водится, на кладбище были похороны и, когда копали могилу, извлекли останки. По пасторскому наказу их тотчас же собрала кухарка. Но кости отсырели: когда их выкапывали, пошёл то ли дождь, то ли снег. Кухарка не смогла сжечь их сразу и положила на камни очага для просушки. Однажды, пока они лежали там, кухарка стряпала после захода солнца и вдруг услышала возле очага тихий голосок: «Мои челюсти, мои челюсти!» Эти слова она услышала и во второй раз. Тогда она принялась разглядывать кости, лежавшие вокруг очага, чтобы выяснить, что это может быть, но челюстей среди них не обнаружила. Тут она в третий раз услышала, как кто-то говорит, ещё более жалобным голоском, чем прежде: «Ах, мои челюсти, мои челюсти!» Она стала искать внимательнее и нашла две стиснутые челюсти ребёнка: они соскользнули в щель между камнями очага и почти уже загорелись. Она догадалась, что призрак ребёнка, которому принадлежат челюсти, не хочет, чтобы они сгорели. Тогда она берёт эти челюсти, заворачивает в тряпицу, относит на кладбище и кладёт в свежевырытую могилу. После этого никаких привидений в усадьбе больше не было.

Шапка призрака

(Jón Árnason, 1956–1961, I)

В одной усадьбе при церкви жили среди прочих мальчик-подросток и девушка. Мальчик имел обыкновение пугать девушку, но она уже привыкла и ничего не боялась, а если и замечала что-нибудь необычное, то считала всё это проделками парнишки.

Однажды постирали бельё, а среди него было много белых ночных шапочек, какие тогда носили повсеместно. Вечером девушке велели пойти на кладбище и забрать бельё, развешанное там для просушки. Она пришла на кладбище и принялась снимать бельё с верёвок. Она уже почти закончила, как вдруг видит, что на одной могиле сидит белое привидение. Она подумала, что это, наверное, мальчишка пугает её. Девушка подбегает к привидению, срывает с него шапку (она решила, что мальчик взял одну из ночных шапочек) со словами: «На этот раз тебе меня не напугать!» И ушла с бельём в дом. Мальчик в это время сидел там. Стали разбирать бельё. Одна шапочка оказалась лишней, а внутри она была испачкана землёй. Тогда девушка испугалась. На следующее утро привидение сидело на могиле, и никто не знал, как быть, потому что вернуть ему шапку не решался ни один, — и тогда послали по округе спросить совета. В той долине жил старик, и он сказал: «Чтобы не было худа, пусть девушка сама возвратит привидению шапочку и молча наденет её на него прилюдно». Девушку заставили надеть шапку на привидение; она сделала это скрепя сердце, а после сказала: «Ну, ты доволен?» В ответ призрак ударил её и произнёс: «Да, а ты довольна?» И с этими словами он провалился в могилу. От удара девушка упала, люди подбежали и подняли её, но она была уже мертва. Мальчика наказали за то, что он подшучивал над ней, поскольку рассудили, что все беды пошли от него, и он оставил привычку пугать людей. На этом рассказ кончается.

«Нос мой старый не порочь!»

(Jón Árnason, 1956–1961, I)

Однажды на кладбище копали могилу. Поблизости случился один человек — весельчак и задира. И как раз в тот миг из земли вырыли большой череп. Этот человек некоторое время рассматривал его и всё потешался над тем, какой у покойника при жизни был большой нос, потому что носовой хрящ был огромного размера и изогнутый. Могильщики не смеялись вместе с ним, поэтому он вскоре оставил череп и ушёл прочь. На следующую ночь к нему во сне явилась женщина могучего телосложения, с длинным крючковатым носом и сказала:

Нос мой старый не порочь! Не сама себя творила Славная силой Эмблы дочь.[39]

«Ты забыл мою кружку»

(Sigurður Nordal, 1971)

Амтман Бьяртни Тораренсен имел обычай устраивать для своих домочадцев по два пира в год: один на Рождество, другой — в день, когда на его хуторе заканчивалась уборка сена. Тогда амтман и домочадцы сидели за одним столом. Там были в изобилии и еда, и выпивка, и весёлые разговоры. Говорят, женщинам тогда следовало остерегаться, чтобы их не напоили допьяна. На этих пирах работнику по имени Клаус наливали вволю хмельного в его кружку, которую называли «Клаусова кружка». В неё, говорят, входила целая бутыль. Клаус уже давно служил у амтмана: он переехал с ним на север страны, когда тот заступил на свою должность в 1833 году. Должно быть, Клаус забавлял амтмана. Он был страшный пьяница. Рассказывали, что он иногда клянчил выпивку в Рейкьявике, читая стишки, которые амтман сочинял про него.

И вот настал день окончания сенокоса, и под вечер амтман отправился в Акюрейри и взял с собой Клауса и ещё кого-то из домочадцев. А ночью они пустились в обратный путь.

На следующее утро погода выдалась хорошая. В эти дни работники должны были косить заливной луг. В то утро Клаус встал, как всегда, рано, хотя накануне вечером хорошо залил за воротник. Он взял свою косу и пошёл на луг. Он немного покосил, положил косу, сказал, что ему плохо и у него болит голова, и прилёг на кочку. Другие нескоро пришли проведать его. Разбудить Клауса не удалось, как его ни трясли. Тогда косцы отправились домой и сообщили об этом амтману. Бьяртни тотчас послал за Олавом Тораренсеном, врачом с Хова. Он сразу приехал, осмотрел Клауса и сказал, что тот скончался. Он объяснил, что с ним случился апоплексический удар, оттого что ноги у него были в холоде и от вчерашней попойки. Амтман велел несколько ночей бдеть над покойником, а потом устроил ему похороны честь по чести.