Живое предание - Иоанн Мейендорф

Заключение

Церкви, будучи человеческими организациями, и различные организованные формы экуменического движения естественно стремятся к поискам организационных формул, ведущих к единству между христианами путем, который не противоречил бы их прошлому. Однако если мы хотим единства, соответствующего воле Божией, то путь к нему может лежать только через возврат к серьезному богословию, серьезному подходу к экклезиологичсским вопросам. Организация существует для отражения и защиты природы Церкви, а не для ее изменения. Это несомненно относится и к идее вселенского собора. Какое бы прилагательное ни было использовано для его обозначения — вселенский, великий, поместный, его конечная подлинность зависит от присутствия Духа Божия, обетованного Церкви. Изучение истории помогает нам распознать многообразие тех путей, которыми Святой Дух говорит Церквам: через вселенские соборы или помимо них, несмотря на все человеческие ошибки и неудачи. Величайшая и фактически единственная христианская надежда состоит в том, что Бог сильнее «законов истории». Дух Божий никогда не бывает в плену у истории, но, как ветер, дышит, где хочет (Ин. 3:8). И, говоря словами св. Иринея, «где Церковь, там и Дух Божий; и где Дух Божий, там Церковь и всякая благодать, а Дух есть истина» (Против ересей III, 24, 1).

РИМ И ПРАВОСЛАВИЕ: ПРОБЛЕМА АВТОРИТЕТА[52]

Православная Церковь всегда занимала в экуменическом движении нашего века специфическое положение, что было неизбежно, так как основные предпосылки и задачи этого движения обусловлены историческими чертами западного христианства — римско–католического и протестантского. Теперь, однако, это положение постепенно меняется в силу того, что понятия «Восток» и «Запад», сохраняя свой смысл в богословской традиции, потеряли большую часть своего географического и культурного значения. Православная Церковь, хотя и оставаясь «религиозным меньшинством», в наши дни живет и действует в западных странах, в особенности в США. С другой стороны, такие традиционно православные регионы, как Греция, Балканы и Россия, также сегодня считаются «Западом», в противовес развивающимся странам Азии и Африки.

В этой новой ситуации тот экклезиологический вопрос, который уже давно разделял Рим и Православие, не может уже рассматриваться как просто культурное явление, обреченное на исчезновение с течением времени. Даже если придерживаться «культурной» и чисто «исторической» интерпретации раскола и считать, что в наше время для разделения нет уже никаких реальных богословских и зкклезиологических причин, то все же необходимо выработать некий богословски здравый и экклезиологически осуществимый образ «единой церкви». И тут неизбежно встает давний вопрос авторитета. И оказывается, что разрешить его, не прибегая к Священному Писанию и Преданию, невозможно, потому что без них христианство перестает быть Христовым, а Церковь — Церковью Божьей.

За последние годы в отношениях между Православной Церковью и Римом произошли несколько удивительных событий, о которых не могли бы и подумать предыдущие поколения. Укажем хотя бы на обмен документами, снимающими взаимные анафемы 1054 года, и несколько личных встреч между напой и константинопольским Патриархом. Все эти события имели непосредственное отношение к вопросу авторитета, в особенности же авторитета папского, но ни одно из них не привело к ясно выраженному и окончательному решению этого вопроса. По существу они были скорее символическими: речи, жесты и действия изменили атмосферу. На богословах лежит теперь задача выяснить, как эти события могут быть интерпретированы и использованы не в узких рамках церковной дипломатии или даже «православно–католических сношений» (это лишь один из аспектов нашей ответственности за единое христианское свидетельство), но для верного решения проблемы авторитета в Церкви, решения, без которого невозможно никакое реальное христианское единство.

Поскольку в вопросе авторитета православная традиция совершенно расходится с западным христианством[53], то в настоящей стадии экуменического диалога вклад Православия может иметь решающее значение.

1. Раскол: две экклезиологии

Один из самых удивительных фактов истории раскола между Востоком и Западом — тот, что раскол этот невозможно отнести к какому–то определенному времени. В совместном заявлении папы Павла VI и патриарха Афинагора, опубликованном 7 декабря 1965г., события 1054 года ставятся на свое реальное и на деле совсем незначительное место. «Среди препятствий, которые находятся на пути к братским отношениям доверия и уважения, следует назвать прежде всего воспоминание о достойных сожаления решениях, поступках и инцидентах, приведших в 1054 году к отлучению патриарха Михаила Керулария и двух других лиц легатами Римского Престола, возглавляемыми кардиналом Гумбертом, подвергшимся в свою очередь подобному отлучению со стороны Константинопольского патриарха и Синода… Но сегодня… необходимо признать, что… запретные меры касались лишь определенных лиц, но не Церквей и не были направлены на прекращение церковного общения между кафедрами Римской и Константинопольской»[54].

Из этого текста видно, что авторы понимали случайный характер событий 1054 года. В 1054 году раскола между церквами как таковыми не произошло. Текст Гумберта осуждает «Михаила, незаконно называемого Патриархом, и поборников его глупости», но признает константинопольского императора и граждан «христианнейшими и православными». Во всяком случае отлучительная грамота превосходила его полномочия как легата и не имела законной силы.

Поэтому Павлу VI и Афинагору было довольно легко выразить «сожаление» по поводу «оскорбительных слов» 1054 года и «изъять из памяти и среды церковной акты отлучения». И хорошо, что они это сделали. Однако они не положили конец самому расколу.

В чем же суть этого раскола и когда он произошел?

В наше время все историки согласны в том, что Запад и Восток расходились постепенно, параллельно с постепенным усилением папской власти. Богословы в течение столетий обсуждали такие вопросы, как Троичный догмат (вопрос филиокве), и проблемы эти были действительно важными. Однако для их разрешения необходимо прийти к соглашению не только по существу спора (что само по себе достаточно трудно), но и по вопросу о том, кто и на каком основании сможет утвердить такое соглашение.

Отчуждение наметилось уже в четвертом веке, когда уже существовала известная поляризация в понимании Троичного догмата и закладывались основы экклезиологического конфликта. Запад придавал особый авторитет так называемым «апостольским кафедрам» и признавал Рим единственной «кафедрой Петра»; на Востоке же многие города могли доподлинно приписывать основание в них церквей Петру, Иоанну, Павлу или иным апостолам, и эти разнообразные «апостольства» не влекли за собой каких–либо юрисдикционных претензий[55]. Однако на Востоке никто принципиально не возражал против возвышения «вселенского патриархата» Константинополя, столицы империи, возвышения, основанного исключительно на эмпирических факторах, совершенно независимых ни от какой «апостоличности»[56].

Расхождение между Востоком и Западом было несомненно связано с экклезиологической поляризацией — различным пониманием Поместной Церкви, т. е. евхаристической общины, народа Божия, собранного вокруг своего епископа и пресвитеров. Взаимоотношения между Поместными Церквами на Востоке основывались на тождестве их веры и полном онтологическом равенстве с «первенствующими» кафедрами (митрополиями, патриархатами и т. д.), возникавшими на эмпирическом основании, обусловленном и контролируемом только согласием всех Церквей. На Западе же настаивали на апостоличности, в особенности же на апостоличности Рима, ибо он был единственной апостольской кафедрой на Западе. Это породило понимание папства как особых богоустановленных прав римского епископа, поскольку не Церковь, а Сам Христос избрал и назначил апостолов, выбрав Петра для особой роли в Церкви. Но в экклезиологических спорах, развернувшихся в тринадцатом веке, византийская сторона настаивала на преемстве Петра в каждой Поместной Церкви в лице епископа, возглавляющего евхаристическое собрание[57]. Эта идея была уже в третьем веке выражена в учении св. Киприана Карфагенского о кафедре Петра.

Изначальное расхождение постепенно углублялось, усугубляясь политическими и культурными факторами. За исключением папы Льва I и той большой роли, которую сыграло его «Послание к Флавиану» на Халкидонском соборе (451), Римская Церковь не имела решающего влияния на тринитарные и христологические споры, бушевавшие на Востоке. Авторитет Рима в вопросах веры признавался, но высшим выражением церковного авторитета считалось соборное согласие епископов. Однако авторитет этот не был юридическим и автоматическим, и мы знаем много примеров «лжесоборов». Соборный авторитет понимался в библейских категориях Божественных «знаков». Знаки эти даются христианской общине в целом, но не освобождают ее от ответственности различать между истиной и ложью.