Прятки по-взрослому. Выживает умнейший - Константин Скуратов

Решение за Андрея приняло его тело, сотрясшееся от озноба так сильно и внезапно, что он пулей вылетел на поросший ивняком берег и побежал, пытаясь согреться бегом, прикрывая скованными руками лицо от многочисленных веток.

На дорогу, идущую вдоль реки они выскочили практически одновременно – Андрей Глебов и полицейский Уазик Палыча. Андрей лишь на мгновение замешкался, зацепившись курткой за какой-то куст, как прямо в лицо ему ударил слепящий сноп света. Глебов обреченно замер, прикрыв глаза руками и ожидая визга тормозов. Но свет фар, задержавшись на нелепо скрюченной фигуре беглеца бесконечный миг, скользнул дальше, машина, пылая полицейскими огнями, оглушая воем сирены, промчалась мимо, обдав Глебова потоком холодного воздуха. Не заметили? Не заметили…

Андрей постоял минуту, потом решился, перебежал через дорогу и помчался вглубь какой-то улочки между не то малюсенькими домиками, не то большими дачами, дальше и дальше от реки. В город.

Долгое время не попадалось ни одного проулка и Андрей уже всерьез начал переживать, что, погонись за ним Палыч прямо сейчас, загонят его будто зайца. Настроение еще больше портили собаки, передававшие его задорным лаем от домика к домику, словно эстафетную палочку. И места были совершенно незнакомые, темные. Складывалось впечатление, что кроме Глебова и собак на свете вообще никого больше нет…

Наконец, появился первый знакомый ориентир – почти отвесный холм со светящимися домами на вершине. Глебов узнал это место – Соколиная горка. Заберешься наверх – попадешь на старый кирпичный завод, повернешь вправо – выйдешь к тому самому мосту, с которого совсем недавно рванул на свободу, влево – окажешься недалеко от поселка, славного тем, что именно в нем триста лет назад упивался властью «маркиз Пугачофф»….

Андрей полез наверх. Постепенно одноэтажные развалюхи уступили место развалюхам многоэтажным, во дворах стали появляться не всегда трезвые люди, так что пришлось с бега перейти на быстрый шаг. Да и дыхание после подъема в гору восстанавливаться не спешило. Спортом, знаете ли, заниматься надо – мало ли что в жизни случиться может…

И снова серьезное препятствие – дорога. Не такая, как вдоль реки, а солидная транспортная артерия, со светофорами, разметкой, плотным движением. Мысленно прикинув время, Глебов чуть не ахнул – по всему выходило, что на дворе максимум восьмой час вечера! А он думал, что вокруг глубокая ночь…

Как можно более непринужденно скрестив скованные руки на груди, он стоял в ожидании сигнала светофора и пытался думать о том, что делать дальше. Думать получалось плохо, хотелось одного – скорее в Москву, подальше от здешних проблем, но как – ничего не придумывалось. Ни денег, ни документов, ни телефона…. Конечно, бомжи живут и без всего этого, но такой аргумент утешал слабо. Ясно одно – в Чкалове ему ловить нечего, напротив – ловить тут будут именно его. Значит – в Москву…

Он быстро перешел дорогу, стараясь не касаться прохожих мокрой одеждой, и свернул в первый же переулок, подальше от светящихся уличных фонарей. Снова пошел так называемый частный сектор, вскоре сменившийся промышленной зоной.

Глебов шел все дальше и дальше, не имея ни малейшего представления о том месте, куда должен дойти. Задача стояла одна – чтобы не поймали. Поэтому, когда где-то совсем недалеко раздался вой полицейской сирены, он, не замешкавшись даже на мгновение, перемахнул через ближайший бетонный забор и сел отдышаться, привалившись к забору спиной.

Шевеление совсем рядом привлекло его внимание. Глебов повернул голову, всмотрелся в мрак и оцепенел. Из темноты вышла собака, рядом с которой воспетый Конан-Дойлем блохастый ужас Баскервилей показался бы щенком. Вот и финиш забега – мелькнула горькая мысль.

Монстр коротко рыкнул, встряхнулся. Зазвенела цепь и осознание того, что эта собака – караульная, расстроило еще больше. Рвать нарушителей – ее профессиональный долг, уйти – шансов практически нет, разве что цепь короткая, не дотянется…

Глебов напрочь забыл о холоде и мокрой одежде, усталости и сбитом дыхании.

Собака медленно подошла к Андрею и пристально посмотрела ему в лицо. В ее глазах янтарем светилась собачья мудрость, нажитая за долгие годы жизни на цепи. Андрей не шевелился. Собака махнула хвостом, шумно зевнула, обдав его желудочным смрадом, потом неожиданно лизнула в щеку, по-старушечьи тяжело вздохнула и поплелась мимо к черневшей в углу дыре будки.

Все, что смог выдавить из себя Глебов – нечто хекающее, даже отдаленно не напоминающее смех. Как же мало был он сейчас похож на человека – вон, даже собака, и та за нарушителя не признала…

Он пошарил руками по родимой земле вокруг и почти сразу нашел кусок проволоки, исключительно подходящей для изготовления примитивной отмычки. Левый браслет расстегнулся мгновенно, с правым пришлось с минуту повозиться.

Андрей задумчиво повертел наручники, раздумывая, что с ними делать, как вдруг над самой головой хриплый мужской голос гневно спросил:

– Ты что делаешь, падло?!

Следом воздух сотряс виртуозный мат такой многоэтажности, что Глебов, решивший было сразу же сдаться, потерял дар речи. Как оказалось, не зря. Из бесконечных вариаций всего пары нецензурных слов любой житель бывшего СССР без труда уловил бы примерный смысл сказанного: «Ты это кому так мало налил, нехороший человек?».

Глебов решил погодить со сдачей еще немного, и был вознагражден. Вместо него обладателю хриплого голоса ответил голос тонкий, смертельно пьяный.

Речь была невнятной, такой же многоэтажной. Но смысл ясным: «Так мало налил я себе, потому что больше пить уже не хочу.»

Далее последовал джентльменский точно такой же обмен мнениями по существу вопроса: «Сегодня мой день рождения, поэтому ты должен пить со мной наравне. И сопровождающая тебя девушка тоже должна выпить».

«Я тебя очень уважаю, но пить больше не хочу. И сопровождающую меня девушку будить не надо. Она очень устала еще две бутылки назад. Пусть отдохнет».

«А я настаиваю, чтобы следующий тост был выпит всеми присутствующими вместе и до дна».

«За проведенное здесь время мы и так уже много выпили. Ты, между прочим, на службе находишься. В любой момент может приехать проверка, а ты немного нетрезв…”.

Ответ именинника переводу на нормальный язык не поддавался совершенно. Речь, видимо, шла о его желании вступить с проверяющими в совершенно противоестественные отношения.

Глебов поднял, наконец, голову и увидел приоткрытое окно небольшого вагончика, из которого валил табачный дым, красиво подсвеченный изнутри. Беседовавшие граждане находились в вагончике.

Именинник продолжал настаивать на полноте налития, но оппонент обманул его, наглым образом захрапев прямо посередине собственной речи. Дискуссия прервалась. Попытки реанимировать приглашенную девушку также успеха не имели. Глебов с невольным уважением подумал об имениннике – богатырь.

Убедившись, что остался в одиночестве, богатырь шумно выпил еще один тост – чтоб не последний, и после нескольких неудачных попыток вышел из вагончика.

Человек в скособоченной форме охранника жадно вдохнул чистый воздух и мгновенно окосел.

– Жуля, кыс-кыс, – произнес он в сторону будки, но привычная ко всему караульная собака продолжала храпеть.

Тут имениннику пришла в голову вполне здравая мысль, что раз уж он вышел из вагончика, то надо использовать этот факт для оправления естественных надобностей.

Долгое время с оправлением ничего не получалось. Мешали то пуговицы, то галстук, то рубашка. Но больше всего мешала портупея с тяжеленной кобурой. Наконец, портупея была решительно снята и закинута на крыльцо вагончика. После этого все мучения благополучно закончились, если не считать за мучение нелепое падение в конце процесса. Именинник по запаху нашел вход в вагончик, где и растворился в плотном дыму, как привидение. Портупея с кобурой остались лежать на крыльце.

Андрей смотрел на портупею так, как, наверное, кролик смотрит на удава – лежит себе, свернувшись крендельком, никого не трогает,… отчего же так тянет подойти поближе?!

Он и подошел. Осторожно протянул руку, невольно больше косясь на собачью будку, чем на распахнутую дверь вагончика. Кобура расстегнулась от малейшего прикосновения, будто бы сам собой из кожаного плена на волю медленно выполз изящный револьвер. Ужасно красивый. С деревянной рукояткой. Тяжелый, даже на вид…

– Господи, – беспомощно шепнул Глебов, – Господи…. Это-то мне сейчас зачем…. Это утешение? Руководство к действию? Или искушение? А, может, это не Господь? Что делать-то?!

Рука сама подняла револьвер. В армии у лейтенанта Глебова было личное оружие – он с ним даже несколько раз в караул заступал. Но то был тупоносый кирпичеобразный ПМ – пистолет Макарова, из которого на «отлично» стрелял один начальник кафедры огневой подготовки…. А сейчас он держал в дрожащих руках Само Совершенство – револьвер системы Нагана, с помощью которого белогвардейцы так любили играть в знаменитую на весь мир «русскую рулетку»…