Колыбельная для Варежки - Евгения Кайдалова

— Не будет детей?..

Должно быть, от этого плакала мама. От этого с такой болью глядит на нее и Наиля.

Но сама Варя еще не понимала, отчего ей надо сокрушаться. Примерно с тем же успехом ее могли бы запугивать словами: «А вдруг теперь ты никогда не полетишь на Марс?»

Не будет детей… Пока что у нее нет Тимура. После ухода Найди Варя перечитала его последнюю записку и стиснула ее в руке, прикрыв глаза.

"Мое ненаглядное солнышко!

Мне мучительно грустно и тяжело без тебя.

Я счастлив, что дела у тебя пошли на поправку и мы снова будем вместе! Я считаю дни до твоего возвращения. Не забывай меня и помни, что я люблю тебя даже тогда, когда меня нет рядом. В душе я переживаю все твои беды вместе с тобой. Возвращайся ко мне скорее!

Тимур".

Странное это слово «любовь». И странным языком написана эта записка — таким не говорят в двадцать первом веке. И в двадцатом так уже не говорили. И в девятнадцатом. И в античности. И даже тогда, когда создавалась «Песнь Песней». И автор мог бы подписаться не словом «Тимур», а каким угодно именем. Слова без времени и без лица. Слова, которых нет, потому что никто никогда в жизни их не произносил и не произнесет, лишь бумага и стерпела…

И любовь обернулась тем, чего нет в жизни.

Ты любишь — и перестаешь существовать. Ты любишь — и лежишь в объятиях Вечности, покуда она не хлопнет дверью и не выставит тебя в сердцах за порог — доживать. «Ибо жизнь без любви есть подобие смерти…» — так, кажется, писал кто-то из апостолов. Сколько же ей осталось доживать? Лет пятьдесят — шестьдесят?

Защитить диплом и доживать? Написать диссертацию и доживать? Стать специалистом, выйти замуж, завести (вопреки диагнозам) детей, но все равно доживать, доживать без любви все положенные годы. И спросить себя однажды, ложась вечером в постель: зачем же я проснулась тогда, когда Вечность убаюкала меня колыбельной песней?! И стоит ли мне просыпаться следующим утром?

Однажды Варя заснула на лекции (было жарко, душно и скучно). Когда она проснулась, аудитория была пуста, а перед ней стоял Тимур.

— А я подумал, мне придется выносить тебя на руках, чтоб не разбудить.

— Считай, что я еще сплю.

Она закрыла глаза, и поцелуи, как мотыльки, садились и вспархивали на ее лбу и висках.

— А куда ты меня понесешь?

— Ты когда-нибудь была в главном здании — в башне?

Варя покачала головой и протянула к Тимуру руки.

Она никогда не видела снегопада, который бы шел снизу вверх. Но на высоте двадцать третьего этажа (а именно туда занесло башни главного здания МГУ) воздушные потоки заставляли снег вертеться волчком и уноситься ввысь к самому шпилю. Снег, летящий на небеса, подсвечивали прожекторы, и одного только взгляда в окно было достаточно, чтобы поверить в сказочность этого вечера.

Сказочным было и то, что в башни главного здания (позволявшие взирать на Москву с высоты птичьего полета) расселяли не профессоров и не членов Академии наук, а обычных студентов-третьекурсников с естественных факультетов. У одного из них — доброго приятеля Тимура — сегодня был день рождения. Сказочный аромат шел от поставленной на стол сковородки: жареная картошка с тушенкой, чесноком и укропом. «Oh, girl!..» — сладко стонал в магнитоле голос Джона Леннона, в тысячный раз рассказывая слушателям печальную сказку о его девушке.

Поедали картошку вшестером: именинник, двое его гостей и трое их подруг. Сначала разлили по бокалам шампанское, затем мужчинам — водку, а девушкам — амаретто. Чокались. Чего-то от души желали. Пары сидели в обнимку, и девушки укладывали захмелевшие головы на плечи своих спутников. Когда сковородка уже опустела, а чайник только поставили на огонь, именинник взял в руки гитару и заговорил печальным речитативом:

Он слышал ее имя, он ждал повторения,

Он бросил в огонь все, чего было не жаль…

«А ведь все настоящие мастера, взять хоть Леннона, хоть Гребенщикова, сложили о любви только грустные песни, — подумала Варя. — Неужели никому еще это чувство не принесло радости? Лишь на время уносило из жизни…»

Тимур поднял запотевшую рюмку:

— Ну, давайте за все хорошее! Пусть дядюшка кайф никогда на покидает твой флэт!

— А я тебе желаю, — подруга именинника потянулась к нему бокалом и влажными, малиновыми, сладко растянутыми губами, — много-много любви!

Варю вдруг передернуло. Она машинально чокнулась с остальными, но едва пригубила вино. Амаретто было слишком приторным, чтобы пить его без конца.

— Варежка, ты чего? — шепнул Тимур.

— Да так…

— Пойдем, проветримся!

Они вышли прямо на лестницу, коридоров в башне нет. Варе казалось, что она в средневековом замке, — того и гляди, загромыхают кованые сапоги и забряцают доспехи. А снизу — с замкового двора — заржут кони. Главное здание МГУ изнутри вообще мрачное, каковым и должно быть здание, построенное заключенными. И, как паутина, его опутывали легенды. Самая знаменитая рассказывала о том, как один из зэков на фанерных крыльях пытался улететь с Воробьевых гор. Наверное, этот человек хотел жить. Но он любил. Любил свободу. И был свободен в те мгновения, что делал шаг с башни, навстречу земле. В эти секунды он вручил себя Вечности, а потом жизнь забрала себе расплющенное тело.

Они встали на две соседние ступени, и Тимур притянул ее к себе. Варя как будто погрузилась в него, чувствуя, что если она сейчас и существует, то лишь под его поцелуями, в его руках, вместе с его разгоряченным и все убыстряющимся дыханием.

Из-за дверей комнаты до них долетел хохот. Варя вдруг испугалась, что дверь сейчас откроется, и, чтобы этого не заметить, закрыла глаза, с суматошной быстротой целуя Тимура в висок, шею, ямку между ключицами в вырезе рубашки. Тимур прижал ее голову к своей груди, вдыхая запах ее волос.

Их не прервали. Дверь не открылась. Жизнь отступила и затаилась, как если бы кто-то сейчас летел на фанерных крыльях.

На четвертый день в больнице Варя попросила у соседки по палате пару листков из блокнота и ручку. До этого она ничего не писала, в том числе и ответные записки Тимуру, не понимая, на что она должна отвечать. На неживые, выспренние слова, непонятно зачем брошенные на бумагу? Сейчас Варя принялась за новое стихотворение, точнее, за новое стихотворное начало:

Мне хочется виски смочить духами,

Отведать чаю, пахнущего мятой,

Заговорить слезами и стихами

О чем-то дорогом и непонятном.

Мне хочется считать, что и в помине