Добудь Победу, солдат! - Сергей Абенов

– Не болезнь, а усиленный метаболизм! Это когда пища в организме быстро усваивается. А у тебя, даже не успевает усваиваться! Сразу вылетает!

– Зато я самый энергичный на всем участке! – сказал Саватеев и Чердынский махнул рукой и обратился к Загвоздину:

– Ну, старина Парфенон, что насчет ужина? Сухари да чай опять? Трофеев последнее время не густо.

– Нет, – сказал Загвоздин, – ёфты-кофты, сегодня знатно поужинаем. Вот, девонька наша продуктами нас снабдила, даже луковица имеется. Я тут припрятал тушенку трофейную от нашего байпака, да и командир свой офицерский паек подбросил, так что полный порядок! Ну что стоишь, – прикрикнул сержант на Саватеева, – воды принеси!

– Принес уже! – огрызнулся Санька. – на улице полная канистра!

Санька на выходе столкнулся с Арбеновым, а следом вошел мичман Михаил, и Парфеныч, отвечая на вопросительный взгляд командира, сказал:

– Да не пьяный он, мы еще не начинали, тебя ждали!

– А что, будем начинать? – обрадовался Чердынский. – Ты же клялся, Парфенон, что НЗ весь вышел!

– Так ведь командир паек получил, ну, и… разрешил.

Мичман, присаживаясь к столу и продолжая прерванный разговор, обратился к Камалу:

– Так значит ты из Гурьева? Знаю я этот город.

Он подождал, пока Парфеныч разольет по кружкам водку и сказал:

– Я с Черного моря, а ты с Каспийского! А в этом самом Гурьев-городке я в госпитале отлеживался после Севастополя! Получается, братишки мы с тобой!

– А я, кстати, – сказал Камал, – бывал в твоем Севастополе. Давно, правда, в двадцать седьмом году, пятый класс тогда закончил. Направили меня в пионерский лагерь, в Артек, он только открылся в тот год. Ну и там наш отряд занял второе место в военной игре и нас, звеньевых, в виде поощрения послали в Севастополь на флот, на военные корабли. Я там даже отстоял боевую вахту на крейсере.

– Ну, тем более братишка! А ты говоришь! – мичман почему-то смотрел укоризненно на Ольгу.

В это время Санька, стоявший за их спинами с канистрой в руках, вставил пренебрежительно:

– Ха, братишка! Где Черное море, а где Каспийское?! Два лаптя на карте!

Мичман поставил кружку на стол и сказал сурово и осуждающе:

– Чтоб ты понимал в морской географии?! – посмотрел, обернувшись, на парня уничтожающим взглядом и добавил с презрением:

– Чукотка!

– Вот это в точку, – с радостью подхватил Чердынский, – Чукотка, он и есть Чукотка!

– Ну, – мичман поднял свою кружку, – за победу, и за тебя, братишка!

Мичман не стал закусывать и сразу засобирался и всем по очереди пожал руки, пообещал прислать старшине в подарок тельняшку, как же морскому человеку без тельняшки и, пожимая руку Саньке, сказал с улыбкой:

– Пока, Чукотка! Изучай географию!

Глава 11

Гитлеровцы закрепились на занятых ими позициях накрепко, и второй день не удавалось выбить их оттуда, потому что, ослабив натиск на других участках, они под прикрытием танков все время подтягивали сюда подкрепление и пытались прорваться вглубь обороны. Прошлой ночью удалось отбить одну боковую траншею, но потом пришлось оставить ее, так как людей было мало, а с других участков снять даже десяток бойцов было невозможно.

Раненых было не много, наверное, потому что ранить уже было почти некого, подумала Ольга, пробираясь по траншее, иногда наступая на убитых, никак нельзя было их обойти. Близился уже вечер и перестрелка поредела, но бой еще продолжался, нельзя было предугадать, сколько он еще продлится, может быть, до утра. Она свернула вправо и услышала, как где-то рядом взорвалась граната, прошла через короткий проход и вышла в траншею, но тут же отпрянула назад. Осторожно выглянула из-за поворота и убедилась, что не ошиблась. Впереди, метрах в восьми у бокового прохода сидел на корточках немец, винтовка его лежала рядом на земле, а он держал в руке гранату и достал из подсумка длинную ручку с запалом.

Сердце бешено колотилось, и она оглянулась, как будто ожидала чьей-то поддержки, но в проходе сзади никого не было, и не слышно было голосов. Она сняла висевший наискось, через грудь, автомат. Передернула затвор и, сделав два глубоких вдоха, вышла в траншею. Немец достал запал и, ввинчивая его в гранату, выглядывал в проход. Ольга крикнула – Эй, ты, сволочь! – и немец оглянулся. Он смотрел удивленно и через секунду взгляд его стал сосредоточенным и злым. Он опустил руку к лежащей на земле винтовке и привстал, и тогда Ольга нажала на курок. Автомат запрыгал в ее руке, и она ухватилась крепче, а немец, успев шагнуть навстречу, упал лицом в землю и граната выпала из его рук. Только теперь, сняв палец с курка, она почувствовала злость, пошла вперед и, наступив на спину убитого без всякого сожаления, перепрыгнула через его ноги. Она выглянула в проход, увидела вход в блиндаж и тело красноармейца, лежащее поперек входа и над ним ствол пулемета. Эй, там, – крикнула Ольга, – не стреляйте! Свои! Никто не ответил и она, крикнув еще раз, – Эй, тут свои! – вышла в проход.

Спина лежащего поперек входа бойца вся была изрешечена, и Ольга хотела уже уйти, но там, в блиндаже, кто-то громко застонал. Ольга перешагнула через убитого и увидела бойца, который лежал, уткнувшись лицом в пулемет в его руках, а ноги его были в крови и под ними натекла большая, черная лужа. Она нашла в углу шинель и расстелила рядом с раненым. С трудом, но все-таки перевалила его на шинель и, ухватившись за ноги, оттянула убитого, освободив проход. Немного отдохнула и сняла с убитого ремень, и ей удалось просунуть его под шинель. Она застегнула ремень на груди солдата, чтобы он не сползал с подстилки и еще немного отдохнула. Потом вздохнула поглубже, взялась за ворот шинели обеими руками и стала пятиться на четвереньках. Солдат оказался тяжелый, и Ольга, повернувшись лицом вперед, клонилась почти до самой земли, а сапоги скользили по каменно-твердой волжской земле. Надо было оставить этот дурацкий автомат в блиндаже. Раненый что-то бормотал и вдруг закричал громко:

– Куда? Куда ты меня? – он очнулся, а она все тянула, надрывая жилы. Не было сил оглянуться, да и незачем, но она все-таки оглянулась, а солдат выворачивал лицо, пытаясь увидеть тащившего его человека, матерился и кричал:

– Куда? Неси меня назад! Неси назад!

И тут Ольга увидела, как он, выпростав руки из под ремня, цепляется за землю, ища уступ или выбоину и пытается вонзить свои пальцы в окаменевшую глину. Она выпустила из рук ворот шинели, упала на колени и заплакала от бессилия, от вспыхнувшей в груди злости и отчаяния.