Дети лагерей смерти. Рожденные выжить - Венди Холден

Как почти во всех гетто, нацисты настаивали, чтобы евреи сами себя содержали, поэтому труд обменивали на возможность жить. В пределах стен было больше сотни заводов и любой в возрасте от 10 до 65 лет должен был работать. Каждый день из репродукторов на главной площади гетто – Лютомирской улице – раздавались сообщения, куда направляться новоприбывшим, а потом звучали заводские гудки. Нацисты установили «еврейский паек»: на каждого еврея полагалось приблизительно 30 пфеннигов в день, которые шли на оплату их рациона на общих кухнях. Каждый должен был отрабатывать свой паек. Вся семья Рахель была распределена на завод по изготовлению обмундирования и униформы для немецких солдат: они производили обувь, рюкзаки, седла, ремни. В обмен нацисты кормили их (но не каждый день) и снабжали некоторыми видами услуг.

Когда работник заканчивал половину смены, ему полагались тарелка супа и кусочек хлеба. Раз в неделю выдавался провиант – свекла, картофель, капуста, перловка или лук, в зависимости от того, что привезли. Когда нацисты были в хорошем настроении, им присылали колбасу сомнительного состава, маргарин, муку, искусственный мед, крошечных (и обычно тухлых) рыб, и это предполагалось растянуть на месяц. Молоко привозили изредка, летом его негде было хранить и оно быстро скисало.

Дальше все зависело от каждой отдельной семьи: они могли обменять одежду или предметы быта на листы редиса для супа или овощи, предназначенные для скота. Отец Рахель Шайя, заядлый курильщик, нередко менял свою еду на сигареты и по одежде скоро стало видно, как он уменьшается. Семья Абрамчик вспоминает о том времени: «Постоянно приходилось работать и постоянно хотелось есть». Глаза впали, ребра выпирали сквозь одежду. На ремнях то и дело резали новые дыры, все туже затягиваясь. Одежда совсем износилась и была испачкана всем подряд. Болели животы, ноги наливались свинцом. Как и в Варшаве, единственным способом выжить был черный рынок: поставки еды активно разграблялись до прибытия в гетто, «снимались сливки». Люди страдали от гнойных заражений, опухали различные части тела – все это было следствием истощения. «Многие с трудом ходили, потому что наполняли желудки водой, чтобы не так остро чувствовать голод. Помню, как и я от измождения перестала ходить. Мать дала мне какого-то темного масла и сахара. Как ни странно, мне тогда стало легче», – вспоминает Сала.

По приблизительным подсчетам, от голода, переутомления и болезней погибло 20 % населения гетто. В суровые зимы люди замерзали в постелях. Многие кончали с собой, выпрыгивая из окон, вешаясь или отравляясь, пытаясь уйти от неизбежности. Некоторые родители убивали сначала своих детей, а потом и себя. Кто-то бежал к воротам, зная, что их настигнет нацистская пуля. Уже в лагерях люди вновь пользовались этим методом – броситься на заграждения под напряжением или получить пулю, а значит – умереть быстрой смертью.

Мордехай Хаим Румковский, бездетный 63-летний польский предприниматель, был назначен Juden Älteste – главой юденрата. Как и Черняков в Варшаве, Румковский приводил в исполнение ежедневную работу в гетто и оповещал обо всем нацистских руководителей с площади Балути. На его плечи легла и ответственность за судьбу каждого живого существа в гетто. Бывший владелец завода и детского дома впоследствии стал спорной фигурой, после его решения сотрудничать с нацистами на него смотрели и как на героя, и как на предателя.

Светловолосый голубоглазый Румковский надеялся использовать свои дипломатические таланты, отточенные за время владения самым большим детским домом в городе. Он рассчитывал спасти евреев, всячески нахваливая их работоспособность. Под лозунгом «Unser Einziger Weg Ist – Arbeit!» («Единственный путь – путь труда!») он настаивал, что если евреи будут хорошо трудиться, нацисты не подумают избавляться от такого количества умелой рабочей силы. Многие поверили в его план, но без жертв не обошлось.

Румковский создал некое подобие классовой структуры в гетто, и те, кто назывался «старостой», справлялись со своей задачей отлично. Старосты помогали угнетать представителей своего народа, и в то время, как большая часть людей так и ходила оборванными и голодными, старосты жили в неплохих квартирах, пили водку, ели краденную из общего пайка еду. Доходило до того, что у некоторых представителей элиты появлялись дачи в районе Марысин. Они нанимали учителей музыки и иврита для своих детей, пользовались горячей водой и мылом, завозили из-за стены роскошь и еду, а иногда ходили на концерты и танцы. Остальные евреи так и жили в своих лачугах, расцарапывая коросту на теле. Зимой, когда горючее было положено только суповым кухням и пекарням, элита снова забирала себе «сливки», а остальному населению оставалось лишь собирать руками пыль в угольном вагоне или пускать брошенные дома на древесину.

Рахель и восемь членов ее семьи жили чуть лучше, чем остальные – их не разлучили, жили они в одной, но достаточно просторной комнате на Пфеффергассе. Спали на матрацах на полу, прижимаясь друг к другу, чтобы сохранять тепло. Берека, брата Рахель, почти сразу определили на работы, требующие большой физической силы, и отселили. Каждую неделю семье Абрамчик выдавался паек, за которым отправляли самого младшего, Хеника, в надежде, что владелец магазина из жалости даст немного больше. Когда Хеник приносил домой хлеб, Фейга резала его на 9 частей, и самый большой кусок отдавала мужу, как «хозяину дома».

Каждый вечер, по возвращении старших членов семьи с работ, Фейга кормила их супом из всего, что удалось найти. Иногда находили и картофель, но в основном зимой он оказывался настолько замерзшим и черным от гнили, что его сжигали, чтобы никто не отравился. Иногда находилась репа. В паек входило некое подобие кофе-порошка, из которого с добавлением небольшого количества воды Фейга делала конфеты, чтобы порадовать детей. Запах кофе будет всю жизнь напоминать Рахель, ее братьям и сестрам об изобретении матери. «Мы старались не терять нашей душевной радости от голода. И продолжали верить, что скоро все закончится», – говорила Сала.

Шайя Абрамчик был невероятно практичен и изобретателен: в конце своих рабочих смен он возвращался домой и применял умения к их скудному хозяйству. Вскоре он отделил один конец помещения, превратив его в отдельную комнатку, повесил полки, починил обувь своих детей, даже провел электричество. Тогда удалось установить швейную машинку, а Сала, известная своими способностями в шитье, принялась мастерить. На заводе она шила одежду и головные уборы для немцев, закончив, добиралась до дома еле держась на ногах, глаза болели от напряжения, но она получала свою порцию супа и садилась шить одежду из старых материалов, чтобы позже обменять ее на еду для своей семьи.