Альбион и тайна времени - Васильева Лариса Николаевна

На трибуне растрепанная маленькая женщина:

— Не от хорошей жизни я бросила школу и пошла на завод. Женщин-рабочих используют на самой плохой работе. Знаете, как нас неофициально называет начальство? «Резерв низкооплачиваемой рабочей силы». Да если бы мне дали возможность получить хорошую квалификацию, ни один мужчина бы за мной не угнался!

Маленький мальчишка вертится у ног выступающей, мешает, дергает за платье. Она берет его на руки.

— Вот, полюбуйтесь, я воспользовалась исконным материнским правом родить ребенка. Но права вернуться после родов на свою прежнюю работу мне никто не гарантировал. «Знаете, — сказали, — женщина с ребенком слишком большая обуза для такого небольшого предприятия, как наше. Дети так часто болеют. И мать на работе больше думает о своем малютке, чем о деле. Конечно, это понятно, однако невыгодно».

Полицейские глядят, но не видят. Однако по правилам, предписанным им, они всегда начеку. Чуть что — тут как тут.

Легкой серой тенью скользит в пестрой женской толпе худенький черноволосый юноша. Он раздает какие-то листовки. Я протягиваю к нему руку и получаю белый листок с черным крупным заголовком: «Турция сегодня».

— А при чем здесь Турция? — спрашиваю его.

— Ни при чем. Просто на площади много народу, может быть, кому-нибудь интересно узнать про то, что происходит в Турции.

— А что вы думаете об этом митинге?

Он усмехается:

— Ничего. Поговорят — и разойдутся. Ведь закон о равноправии уже принят.

Невеста все позирует. Жених раздражен — толпа мешает ему запечатлеть любимую так, как хочется: с какой стороны ни подойдет, все чужие женщины в объективе. Сегодня они совершенно ни к чему этой счастливой паре: их будущее безоблачно.

Но погода в Англии переменчива…

Гайд-парк

Стоит только войти за ограду и сделать несколько шагов вглубь по серой бетонной дорожке, как утихают за спиной автомобильные шумы и запах свежей травы обволакивает и пьянит. Трава ярко-зеленая. Цветов нет. Многие деревья стоят голые. Многие, особенно кустарники, зелены. Конец января. Зима. Утро. Небо безоблачно, лишь туманен слегка застит купы деревьев.

Сегодня суббота. Я вошла в парк с угла улицы Бейзуотер, в том месте, где неподалеку один из королевских дворцов, где живет сестра королевы принцесса Маргарита, в том месте, где парк не называется «Гайд-парком», а носит название «Сады Кенсингтона». Здесь нет дорожек для верховой езды, здесь самое чистое и парадное место всего этого зеленого массива.

В центре «Садов Кенсингтона» круглый пруд. Днем на пруду плавают утки и запускаемые детьми кораблики, по круглой бетонной дорожке прогуливаются туристы. А на траве за дорожкой отдыхают в шезлонгах пожилые лондонцы с очками на носу и книгой в руках.

Но пока утро и народу нет. Я сажусь на первую скамью у пруда и вижу, как издали, в мою сторону, с разных сторон идут две фигуры. Я спокойно вздыхаю — все правильно, сейчас снова повторится то, ради чего прихожу сюда по субботам.

Одна фигура — дворник с метлой. Худой, немолодой англичанин, очень приветливый, начинает свою, ежеутреннюю привычную работу — метет асфальт вокруг пруда.

Вторая фигура — толстый, совершенно седой индиец, чьи белые волосы резко контрастируют с одутловатым темным лицом. Кивнув мне, он садится на мою скамью и долго набивает табаком старую трубку, долго зажигает ее, долго раскуривает.

— Наконец! — громко вздыхает он, и в эту минуту на звук его голоса дворник поднимает голову от земли и здоровается с моим соседом. Тот в ответ привстает и кланяется.

Молчание. Долгое молчание. Лишь слышно поскребывание метлы об асфальт. Когда дворник удаляется от нас со своей работой на такое расстояние, откуда не может слышать, о чем говорим мы, старый индиец начинает речь:

— В человечестве кругом обман и подлость. В прошлые времена хотя бы честно было: люди знали, кто раб, кто господин. А теперь все перепутали, перемешали. Выдумали игрушки: равенство, братство. Какое может быть равенство, когда все люди разные. Вон у меня пятеро детей — все пятеро не похожи. Я про характеры и нравы говорю. Это в одной-то семье. А в другой семье и совсем не похожи. А если взять нацию. Тот добрый, тот злой, тот подлый, тот честный, а тот и честный и подлый, и злой и добрый — всего намешано. Это в нации. А если взять разные нации. Это же как с разных планет существа. Как же можно говорить, что все равны. Равны лишь в одном — жить на земле. Это равенство нам свыше дано. А другого никакого равенства нет. Чем выдумывать глупую и бессмысленную борьбу за равенство, лучше уж все законы неравенства усовершенствовать, сделать их более человечными. Братство! Чушь! Какой он мне брат! — кивок в сторону метущего англичанина. — Я сорок лет мел метлой, он метет, а думаете, он меня братом считает? Нет. И правильно, честно. Его народ пришел к моему и без оружия голыми руками взял. У него передо мной вековое превосходство. И справедливое. Мой народ, как женщина, нежный, слабый, его голыми руками только и брать. Вы думаете, я не чувствую его превосходства над собой? Чувствую. А думаете зачем сюда хожу по субботам? Свое превосходство над ним почувствовать — я, старый индиец, сижу, а он, англичанин, метет.

Мистер Бративати очень славный человек. Его предки были завезены в Лондон в середине позапрошлого века, и всегда Бративати были дворниками. Этот отмел свое и наслаждается по субботам видом метущего англичанина. Не очень, конечно, благородные чувства, но я бы не стала осуждать мистера Бративати. Когда английский дворник, завершив круг, доходит до нашей скамьи, Бративати встает покряхтывая, выбивает золу из трубки и отнимает у англичанина метлу. Тот всегда сопротивляется, смеется, но уступает настойчивому желанию старого индийца. Англичанин садится рядом со мной, закуривает:

— Это не человек — чистое золото. Добрый и умница. Мы живем неподалеку друг от друга. Вся улица его обожает. Он какую лекцию сегодня читал вам?

— О равенстве и братстве.

— А-а, старая тема. Вы только слушайте и не возражайте. Бративати удивительный пример того, как можно говорить одно, а делать другое. Все его убеждения противоречат всем его действиям. Я не знаю человека, у которого бы чувство братской любви было развито более, чем у этого индийца. Но знаете, я должен вам сказать, что в его рассуждениях ведь много жестокой истины. Он говорит то, о чем другие молчат. А поступает так, как должны поступать те, кто умеет говорить красивые слова.

Бративати вернулся. Англичанин заспешил куда-то, и мы с индийцем остались одни в парке. Какое-то насекомое зашевелило траву у наших ног. Старик заметил это:

— Кто мы для этой твари? Нечто непостижимое. Ее горизонт — край пруда. Наш горизонт — конец Гайд-парка. А что все это вокруг нас, что значат все эти планеты и галактики? Кто их смастерил? Какими инструментами? Кто управляет их точным движением? Как назвать, как представить себе эту силу? Все это непостижимое и есть бог, а Будда, Христос, Магомет, Ягве — просто наши жалкие человеческие приспособления к себе божественных, непостижимых понятий.

Для вселенской силы мы с вами и весь наш земной мир то же самое, что для нас этот муравей. А может, еще меньше. Этой силе неведомо наше с вами представление о добре и зле. И почему, спрашивается, — сильная власть — это зло? Посмотрите на Англию. Когда она была сильна своей властью — весь мир в руках держала Было чем гордиться. А сейчас вообще в ней никакой власти нет, болтовня одна. Сильная власть — насилие? А в государстве без насилия нельзя. Оно должно защищать себя, значит, ограждаться от тех, кто хочет его ваз рушить. А это значит — насилие. И правильно Только прямо говорить надо, а не заслоняться словечками о свободе. Никаких свобод на свете нет. Англия-великая врунья! Любимое занятие английских политиков поврать о свободе. Я дворник, знаю, какая свобода: у полиции на счету в моем районе все парни, которые состоят в революционных кружках. Все до одного! И к ним всегда протянуты руки — чуть что — схватят. И правильно, нужно хватать, они государство разрушить хотят а государство не они строили и не тяп-ляп, большие умы им в веках управляли. Жалко только — парни хорошие…