Ангелы на каждый день - Михал Вивег

В начале августа, когда, не переставая, шел дождь, она несколько раз одиноко проходила здесь. Июль, напротив, стоял жаркий и солнечный. Первое лето молодой вдовы — надо ли что добавлять к этому? В квартире нельзя было дышать, а поехать в бассейн не хватало сил — она не выносила веселого гомона, откровенных мужских взглядов. Однажды попробовала, но по прошествии двадцати минут уехала домой.

Самыми невыносимыми были — и есть — выходные. Застывшая тишина во всем доме... Пустота оседает на мебель, словно незримая пыль. Время едва тянется. Куда лучше дежурство в больнице. Друзья и коллеги звонят ей и зовут за город, на дачи, но все приглашения она отвергает. Неужто они не понимают, что спустя несколько недель после кремации Томаша она не может смотреть, как жарят мясо на шампурах? В пятницу стоянка перед домом постепенно пустеет, здесь, как правило, остается одно до невозможности запыленное, на вид заброшенное “вольво” Томаша. Как-то в воскресное утро она в домашних шлепанцах спустилась во двор, нерешительно открыла эту угловатую машину и села за руль. Почувствовала себя маленькой, потерянной. Она даже не дотягивалась до педалей. Ей казалось просто невероятным, что она может водить это громоздкое авто. Под лобовым стеклом лежал выцветший стояночный билет. Эстер осторожно взяла его: 12 января 16.20. Она положила билет обратно. В дверном ящичке она нашла синие дворники для окон. Время застыло. Она отважилась посмотреть в зеркало заднего обзора. Что страшит ее? Она боится увидеть там его глаза? Ей представилось, что машина — живое создание, с подозрением следящее за каждым ее движением. Медленно открыв бардачок, она обнаружила начатую пачку жвачек “Орбит” и с плачем бросилась назад — в пустую квартиру.

Эстер проезжает Кубинскую площадь и, подчиняясь тихому, едва уловимому указанию Карела, по левой стороне поднимается в гору.

— Как называется эта улица? — спрашивает она. — Я всегда путаю улицы во Вршовице.

— Мурманская.

Стоянка с правой стороны по ходу машины, так что ей не приходится сворачивать влево. Она осторожно встраивается между запаркованными машинами, давая при этом право преимущественного проезда пожилой чете в трауре.

— Позвольте мне одну рюмку?

— Не могу. Вы забыли о ручном тормозе.

Эстер быстро подтягивает к себе рычаг. Оба выходят.

— Послушайте, — говорит Эстер, — мой муж весил центнер, сейчас мне отдадут не более кило — это все, что от него осталось. А вы отказываете мне в одной рюмке? Я считала вас гуманистом.

Карел смущенно смеется. Пожалуй, он уже привыкает к ее острым шуточкам.

— Ну, хорошо. Одну — можно.

— Слава Богу.

На зеленый свет они пересекают Чернокостелецкую улицу и заходят в маленький бар на первом этаже одной из новостроек. Эстер заказывает Jim Beam и минеральную воду. Карел — фернет.

— За что люди пьют здесь? В баре напротив крематория? — спрашивает Эстер официантку.

— За здоровье, — улыбается девушка.

— Я так и предполагала.

На долгое время воцаряется тишина.

— Вы хороший, — наконец говорит Эстер.

Карел молчит.

— Правда, вы хороший.

— Я удивляюсь вам, как вы справляетесь со всем этим, — замечает Карел. — Как вам удается быть веселой...

— Веселая вдова, это какой-то коктейль, что ли? — снова спрашивает Эстер официантку.

Девушка недоуменно пожимает плечами. Эстер поворачивается к Карелу.

— Мне кажется, это коктейль — а может, я спутала с плавленым сыром.

Карел растерян, шутка до него не доходит.

— Вы давно женаты?

— Двадцать семь лет.

— Скажите мне откровенно: это больше дало вам или отняло у вас?

Кто еще может задавать такие вопросы, если не вдовы? — думает Эстер.

— Не знаю.

— Не знаете? Человек должен это знать.

Карел в нерешительности.

— Иной раз мне кажется, — наконец отвечает он, — что мы обокрали друг друга. Что от нас обоих осталась только половина.

— Ну что ж, отлично! — восклицает Эстер. — Ровно так я себя и чувствую! Половинкой!

Нужная канцелярия слева от входа. Эстер инстинктивно отводит взгляд от вечного огня и провожающих у траурного зала. Несколько ступеней вверх и налево. Все оказалось неожиданно просто. К счастью, в канцелярии нет посторонних. Она молча протягивает служащей бумагу. Надо ли что-то добавлять к этому? Пожалуй, служащая понимает всю тяжесть данной минуты: она тактична, говорит тихо, ее движения достойно замедленные. Эстер корит себя, что подчас несправедлива к людям. Почему подсознательно она ожидала встретить веселую дуреху, которая ко всему еще красит ногти? Карел смущенно стоит в стороне, кроме приветствия — ни единого слова. Служащая уходит куда-то и неожиданно быстро приносит урну: это белая шестигранная коробка с красно-желтым логотипом Пражской похоронной службы. Кроме коробки, Эстер получает и черную пластиковую сумку.

— До свиданья, — произносит она.

До свидания? — ударяет в голову мысль. Они выходят, молодой человек, спешащий в туалет, уступает Эстер дорогу.

— Он знает, что у меня в сумке, — говорит Эстер Карелу, вглядываясь в проходящих мимо. — Все знают. Все равно, что утренняя моча.

— Может, мне это взять? — спрашивает Карел.

Эстер отрицательно качает головой. Это, мысленно повторяет она. Это.

Перейдя улицу, они снова на стоянке. Карел отпирает “фелицию” и раскрывает чемодан. Эстер нерешительно кладет сумку внутрь.

— Ему бы не понравилось, что вы сидите впереди, а он едет в чемодане...

Она старается острить, но ощущает уже знакомое удушье. Оно становится невыносимым. Эстер знает, что за ним последует, но сопротивляться этому бесполезно.

— Ничего, если я...

Договорить она уже не в силах. Она порывисто прижимается к Карелу, чтобы он не видел судороги, исказившей ее лицо.

На спине она чувствует его несмелую руку.

22. Иофанел

Как и всякий шеф, Гахамел настороженно оглядывает по дороге витрины, но, к счастью, и он понимает, что к автосалону “Ауди” нельзя подъехать на “фаворите”.

— К храму капитализма я не могу подъехать в передвижном памятнике социализма, — предупредил я его.

В глазах, видевших все на свете, вспыхнули искорки.

— Пусть силы добра и ограничены, но на последнюю модель “мерседеса” у нас еще найдется, — сказал он гордо.

Серебряный “мерседес” R-класса я паркую так, чтобы Филип видел, как я выхожу из него. Я бы никогда не поверил, что кожаные полуботинки могут быть на такой удобной подошве. Надо признать, что этот новоявленный материализм весьма освежает наши представления. Нас вечно пугают павшими ангелами — но в мягких мокасинах и новом костюме от Хуго Босса этот образ, думаю, теряет свою устрашающую силу... Ха-ха! Филип даже встает из-за стола и идет ко мне навстречу. Не хочу кощунствовать, но и платежеспособность содержит в себе немалую долю божественной привлекательности.

— Добрый день, — говорит он и кивает на “мерседес”. — Что может наш Ауди-салон сделать для того, чтобы вы изменили своей привязанности?

Я не знаток психологии клиента, но мне кажется, что он подходит к делу правильно.

— Подвезти меня, — отвечаю ему, умышленно используя нечеткий выговор.

Он смеется, хотя и знает, что этот каламбур я скачал с одного билборда (некогда придумывать что-то более привлекательное). Филип разводит руками — мол, все блестящие модели у него за спиной.

— Выбирайте.

Не могу не признать, что небрежность в одежде ему к лицу.

— Q7. Разумеется.

— Лучше не выберешь. Жалеть не будете.

— Это не для меня. Для отца.

Он одобрительно кивает.

— Снимаю перед вами шляпу!

— Да, примерный сын, — соглашаюсь я, пожимая плечами.

— Уход на пенсию? Круглая дата?

— Нет, — качаю я головой. — Прилив сентиментальности.

— У вас здорово получается, — хвалит меня Филип во время нашей пробной поездки. — Вы автогонщик?

Я польщен, ибо, говоря по правде, отношусь скорее к категории горе-водителей.

— Я много путешествую по миру.

— А чем вы занимаетесь, позвольте спросить?

Я поворачиваюсь к нему:

— Доставляю разные... ценности.

Я доволен своим ответом: в определенном смысле я не лгу, а легкий налет таинственности помешает ему задавать дальнейшие вопросы.

— Понятно.

— Уже год, как отец на пенсии, — предоставляю я ему свободное поле для нашей беседы. — Хочется немножко скрасить ему жизнь. Мы всегда жили с ним душа в душу — с мамой было иначе.

Как выражаются в ресторане “У Бансетов”, вешать лапшу ему на уши больше нельзя. Опасно слишком нагнетать обстановку. Сделав безучастный вид, я выжидаю, чем обернется наш разговор, — пусть идет, как идет. Филип проводит пальцем по светлой коже подлокотника.