Три полуграции, или Немного о любви в конце тысячелетия - Екатерина Вильмонт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Именно этого я и требую.
– И никто из редакторов их вообще читать не будет.
– Слава тебе господи! Ваши редакторы…
– Но… – Тата, казалось, сквозь дверь видит, как Олег поднимает указательный палец. – Но… Если в книге совершенно случайно обнаружится какая-то ошибка, то уж не взыщите!
– Я прекрасно понимаю, что вы задумали! – взвизгнула Жихарева. – Ваши гнусные девки нарочно насажают мне ошибок, чтобы потом я краснела перед читателями! Я вас всех насквозь вижу. Это все зависть, черная зависть!
– Ну зачем вы так? Никто никаких ошибок вам сажать не будет, нашим девочкам некогда этим заниматься…
– Короче, я требую, чтобы вы объявили выговор Тропининой за хамство. Требую!
– Валерия Семеновна, но это уже наше внутреннее дело.
– В таком случае, пусть она немедленно извинится. И эта соплячка Вика тоже.
– Простите, но я не понял, за что должна извиняться Вика? За свою добросовестность? За хорошую работу? Дело в том, что «Нахлебника» действительно написал Тургенев, а не Достоевский. Но если вы настаиваете, пусть будет Достоевский. Я, лично, не возражаю.
– Вы что, в самом деле идиот или прикидываетесь? Я и без вас это знаю, я имела в виду не тургеневского определенного героя, а всех «маленьких людей» Достоевского…
– А! Понял. Спасибо, что разъяснили. Теперь, я полагаю, вопрос снят. Все останется так, как было. Обещаю вам. Хотите кофе?
– Стану я пить вашу бурду! Я только настаиваю, чтобы Тропинина извинилась. По-моему, это не так уж много, учитывая, как ваше издательство на мне наживается!
– Я не уверен, что она еще здесь. По-видимому, Наталия Павловна сейчас уехала по моему поручению!
– Ай да Олег! – обрадовалась Тата и поспешила скрыться в своей комнате. Более того, заперла дверь на ключ и приложила палец к губам. И тут же кто-то подергал дверь.
– Вот видите, она ушла, – донесся из коридора голос Дюжикова.
– Ну и черт с ней, с этой коровой! Наконец все стихло.
– Что там было? – едва слышно спросила Вика.
– Бой быков.
– И кто победил?
– На сей раз, кажется, тореро. Олег стоял насмерть. И Наталия Павловна рассказала Вике все, что удалось подслушать.
– Надо же, – покачала головой Вика. – Мы еще должны извиняться. Слышали бы вы, что она мне кричала! И ногами топала! Может, она ненормальная?
– Климакс, наверное. Но, впрочем, она всегда была противная. У меня на нее аллергия.
Минут через десять в дверь постучали.
– Наталья, открой!
– Сейчас!
– Окопались тут! Фу, я просто еле жив! Сделайте мне чашку чаю! Кошмар какой-то!
– Я вообще-то многое слышала, – призналась Наталия Павловна. – Ты молодец.
– Она потребовала, чтобы ты домой к ней явилась с извинениями.
– Еще чего!
– А я ответил, что в таком случае она должна будет публично извиниться за вокзальных проституток! Тут она и сникла… Ну, Наталья, неужели все кончилось? Просто себе не верю!
…До Гущина Тата дозвонилась только вечером, из дому. Трубку сняла женщина. Судя по голосу, немолодая.
– Будьте добры, Павла Арсеньевича! – сказала Тата. И вдруг в памяти помимо воли всплыло: «Найдет свое счастье Наташа с мужчиной по имени Паша». Неужели это он?
– Его нет дома. А что передать?
– Простите, а с кем я говорю?
– Это его мама.
– Я из издательства, по поводу романа, который написал ваш сын.
– Да? – В голосе мамы явственно слышалось волнение.
– Книга нам понравилась. Мы хотим ее напечатать. Но Павлу Арсеньевичу следует прийти в издательство, поговорить с главным редактором, Олегом Степановичем Дюжиковым. Хорошо бы завтра, в три часа. Как вы думаете, это возможно?
– Я не знаю. Павлик сейчас гуляет с собакой, он скоро вернется. Может, вы еще разок позвоните, через полчасика? Очень вас прошу!
– Хорошо.
– А еще лучше оставьте ваш телефон. Он сам позвонит. Интересно, какой у него голос, у этого «мужчины по имени Паша»? Почему-то Наталье Павловне казалось, что он должен быть таким… ну таким, как… Одним словом, Тата волновалась.
Звонок раздался даже раньше, чем она ожидала. Очень приятный мужской голос попросил Наталию Павловну.
– Это я.
– Говорит Гущин. Мне передали, что вы звонили…
– Да, Павел Арсеньевич. Вы не могли бы завтра в три часа прийти к главному редактору, обсудить условия и так далее…
– Простите, а кто читал мой роман?
– Я. И мне он очень понравился. И главный тоже читал. Решено его печатать. Это ваша первая книга?
– Да. – Ответ прозвучал как-то неуверенно. – Значит, вам понравилось… Извините, а вы кто?
– Я редактор. Вероятно, буду вести вашу книгу.
– Корежить будете?
– Корежить? Боже упаси!
– Это обнадеживает. А мне прямо к главному приходить или сначала к вам?
– Как хотите.
– Так, может, я сперва к вам зайду? Я, знаете ли, не очень люблю начальство.
– Хорошо.
Она объяснила Гущину, как ее найти, и с взволнованно бьющимся сердцем повесила трубку. Голос Павла Арсеньевича ей понравился. Глубокий, приятный…
– Мамочка, ты о чем задумалась? – ласково спросила Иришка, появившись в дверях.
– Да так просто… О работе.
– Мам, папа звонил.
. – И что сказал? – устало осведомилась она.
– Знаешь, он меня в гости звал. Хочет со своей… ну с этой меня познакомить.
– А ты что?
– Согласилась. Мамочка, ну мне же интересно, пойми!
– Интересно, на кого он твою мать променял? – В голосе Таты уже дрожали слезы.
– Интересно! Да! Тем более я уверена, что он дурак.
Хочу убедиться. Мама, только не реви, ладно? Ты и так уж… И вообще, я давно хочу тебе сказать…
Иришка села за кухонный стол напротив матери, подперла голову руками и молчала, видимо, подбирая слова.
– Ну, горе мое, что ты хотела сказать?
– Знаешь, мам, ты когда про все это говоришь, ну про папу, про эту историю… ты такая… неинтересная становишься!
– Неинтересная? В каком смысле?
– А во всех! И лицо у тебя какое-то… надутое. И слова – как в плохом кино.
– Ирка!
– Нет, правда-правда, дай я договорю! Я же о тебе думаю! Ты вообще-то клевейшая. Красивая, умная, язычок у тебя подвешен будь здоров – одним словом, класс! А тут… просто не женщина, а… геркулесовая каша на воде! Остывшая! Не то что хавать, а глядеть скучно. И слушать тоже!
– Ну и не слушай!
– Мам, ты не обижайся, я тебе добра желаю! Так нельзя. Ты посмотри, ты ведь даже одеваться нормально перестала. Все серенькое, скучненькое… Тебе что, надеть нечего? Ну ушел… ну бывает… Не пропадать же тебе! Мамочка, ну не плачь, ну пожалуйста! Хочешь, я не пойду к ним? Хочешь?
– Да при чем тут это? Ирка, у меня что, и вправду такой жалкий вид, да?
