Спящий пробуждается - Милош Главса

Берберийская принцесса зла

Над высохшим руслом Улед М’Зил искрится утро. Ноги вязнут в песке, похожем на охровую муку.

Солнце начинает припекать.

Высокие стройные стволы кокосовых пальм с раскидистыми веерами на вершине почти не дают тени. Километрах в тридцати отсюда, в горах, лежит Таджемут. Это не обычные горы, а Джебель д’Амур — Горы любви!

Здесь же любовью занимаются, правда, не даром, дочери Улед Найлы, берберки. Кроме того, они самые лучшие под солнцем ворожеи, заклинательницы и танцовщицы.

Почему они так веселы и игривы, когда сотни их умирают от туберкулеза на глиняном полу в логовищах на склонах гор?

Почему они так вызывающе танцуют и гремят браслетами, когда пшеничной лепешки едва хватает, чтобы насытить их молодой желудок?

Почему с такой беззаботностью кружатся они под своими покрывалами, когда большинство из них едва доживает до сорока лет?

Не знаю. Может быть, потому, что все это предопределено в Книге?

Нужно спросить об этом их самих. Здесь, в далеком Таджемуте.

— А вот холодная вода, холодная вода! — Хромой старик с изрытым оспой лицом тащит на спине мех из козьей шкуры. Шерсть обращена внутрь.

— Глоток этой воды откроет для вас двери рая, — расхваливает он свой товар.

— За двести франков, господин, — предлагает совсем другой товар дородная, но отнюдь не безобразная берберка.

— Если тебе не хватит моего искусства, у меня есть зудж бенат, две дочери. Они все умеют, даже танцевать и делать заклинания.

— А где твой господин? — любопытствую я.

— У меня нет господина. Господин есть у арабок и слуг бея. У меня есть муж. Он занимается торговлей в Лагуате. Разносит по домам древесный уголь. А я с дочерьми продаю мужчинам радость.

— Так вы все работаете?

— Аллах хочет, чтобы мы жили.

— Я дам тебе двести франков, если ты покажешь свой дом!

Мой «Роллифлекс» заряжен. Сколько людского горя поместится в его камере!

Глиняный, утоптанный пол покрыт грязными рогожами. В сенях — старый очаг, глиняные кувшины, ведро для воды. Запах чеснока и овчины. За плотной занавеской «приемная» для гостей.

В задней комнатушке, завешенной портьерами и наполненной ароматом благовоний, подперев рукой щеку, лежит принцесса Зла.

Да, это она. Та самая, о которой Ибн Тихам говорит: «Это цветок жасмина для мужских глаз и вместилище порока, который разъест душу».

Кожа цвета бронзы. Хрупкая красота, полная женственности. Густые, черные, как смоль, волосы, водопадом низвергаются на сильные смуглые плечи. Такие волосы бывают грубыми, как овечья шерсть. Целомудренность и пропорциональность черт, которым бы позавидовала и античная богиня, вышедшая из-под рук греческого скульптора.

Но у принцессы Зла глаза не имеют ничего общего со спокойным взглядом Афродиты. Они полны вызова и необузданности дикой кошки. Пухлые, влажные губы женщины Востока слегка раскрыты в ожидании.

Из какого мира пришла сюда она, эта языческая богиня?

Сошла с полотен мастеров итальянского Возрождения?

Ах да, Айшуш не знает, что такое Возрождение. Она не умеет ни читать, ни писать. Умеет только страстно ласкать. И, вероятно, еще страстнее ненавидеть.

Если бы сейчас был 2000 год, то и этот уголок Алжира был бы, вероятно, другим. Айшуш обитала бы в простом, но гигиеничном жилище, изучала бы медицину или собирала на фабрике телевизоры. Но хотя это время уже не так далеко, она еще живет в глинобитной мазанке, считает только по пальцам и верит в «дурной глаз». Не сомневается в охранительной силе фатмы, амулета в форме протянутой женской руки, который правоверная мусульманка носит на шее вместо медальона.

За пять-шесть крон Айшуш отдается каждому, кто пожелает, и лишь изредка к дару тела добавляет и дар своей души — нежность.

Принцесса Зла на мусорной куче забытого мира.

Прощай, сверкающая жемчужина в венце порока.

Борец со смертью

Солнце прошло уже значительную часть своего пути, но доктор Дюверье все еще не делает перерыва на обед.

— Вы только взгляните на эти описания малярийных кровяных телец от В 63 до В 98, — обратился к нам какой-то мужчина лет сорока в белом халате. — Да, только одни эти описания уже прославили доктора Дюверье в пастеровском исследовательском центре в Париже.

Предметные стеклышки, шприцы, физиологический раствор, микроскоп и диаграммы.

Это царство доктора Дюверье.

Медицинская станция. Она расположена на краю Лагуата. Ряд продолговатых палаток и простой деревянный барак с надписью:

CENTRE REGIONAL D’EDUCATION SANITAIRE[7]

Окна завешены противомоскитными сетками. Две-три стройные кокосовые пальмы раскинули свои листья-веера в жарком неподвижном воздухе. Над бараком белый флаг с красным полумесяцем, то же самое, что у нас красный крест.

Местные жители знают, что это означает.

Это означает инъекцию, успокаивающую желудочные схватки, чистую постель (возможно, впервые в жизни), теплую грелку во время приступов малярии, наконец, ободряющие слова и улыбающийся взгляд из-под очков с золотыми дужками. Таков доктор Дюверье.

— Мы работаем над очень интересными вещами, господа, — говорит он, словно разговаривая сам с собой. — Проблемой дня является трахома. Мы лечим ее всяческими способами… Сульфонамид, ауэромицин. Но вы, несомненно, знаете, что трахома вызывается невидимым вирусом. Этот вирус не переносит температуры большей, чем температура человеческого тела. Если бы возбудить в организме человека небольшую горячку, вирус был бы положен на обе лопатки. Однако вызвать горячку, введя плазмодий крови, зараженной малярией, означает в этом климате изгонять черта дьяволом. Искусственная безвредная горячка, вызванная облучением коротковолновыми лучами, это было бы хорошее решение…

Перед бараком ожидает целая толпа. Это больные трахомой. Начинается трахома незаметно: слезятся глаза, возникает такое чувство, будто в них что-то попало, конъюнктива набухает кровью. Обычно житель Сахары не придает таким мелочам никакого значения. Если аллах допустил происки злого духа, значит так надо. Но когда вокруг глаз образуются гноящиеся язвы, больной начинает «лечиться» у местного врача — «хакима». Само собой разумеется, что трахома никак не реагирует на его заклинания и заговоры и все дальше поражает ткани глазного века, вызывая уж совсем неприятные ощущения. Кажется, что у пораженного трахомой глаза постоянно прищурены. У него меланхолическое, даже тупое выражение лица, апатичный вид, из которого его не выводят даже рои мух, вьющиеся вокруг загноившихся век.