Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры - Кларк Эштон Смит

– погребальная яма, а в ней вместе с мертвецами некоего безымянного народа захоронены несметные сокровища: золото, серебро и драгоценные камни. Все эти слухи передавались с чужих слов, но Фалмер и Тоун решили, что стоило бы проверить. Когда до руин оставался день пути, Тоун заболел, и Фалмер отправился на долбленой лодке с одним индейцем, оставив другого ухаживать за Тоуном. На закате третьего дня он вернулся.

Лежа и глядя на своего товарища, Тоун по размышлении решил, что, вполне вероятно, Фалмер так неразговорчив и угрюм, потому что разочарован неудачными поисками сокровищ. Да к тому же еще и какая-то тропическая зараза, похоже, проникла в его кровь. С другой стороны, Тоун вынужден был в сомнениях признать, что Фалмер не из тех, кто в подобных обстоятельствах оказался бы разочарован или впал в уныние. Тоуну уже выпадал случай убедиться, что чистая жажда наживы его компаньону не свойственна.

Фалмер больше не разговаривал, лишь сидел и смотрел прямо перед собой, словно видя нечто недоступное другим за кругом пламени костра, за освещенными ветвями и лианами, там, где таилась шепчущая тьма. В поведении его чувствовался невнятный страх. Продолжая наблюдать за Фалмером, Тоун заметил, что бесстрастные и загадочные индейцы тоже последовали его примеру, словно в ожидании какой-то неясной перемены. Загадка оказалась для Тоуна чересчур сложной, и вскоре он сдался, провалившись в беспокойную дремоту. То и дело просыпаясь, он видел все то же сосредоточенное лицо Фалмера, с каждым разом все темнее и искаженнее по мере того, как угасал костер и надвигались тени. В конце концов оно обернулось как будто недочеловеческим – его пожрали нечеловеческие тени, искорежили переменчивые страхи фебрильных грез.

Утром Тоуну полегчало – мысли его прояснились, пульс снова успокоился; но в нарастающей тревоге он наблюдал, как усилилось недомогание Фалмера: тот с трудом поднялся, не произнес почти ни слова, а двигался очень заторможенно и закоченело. Похоже, о своем предложении вернуться к Ориноко он забыл, и Тоуну пришлось взвалить все приготовления к отъезду на себя. Состояние Фалмера озадачивало его все больше и больше – тот выказывал признаки какой-то неизвестной болезни. Внешних признаков лихорадки не наблюдалось, все симптомы были невнятны и противоречивы. Но прежде, чем отправиться в путь, Тоун, руководствуясь общими принципами, дал Фалмеру лошадиную дозу хинина.

Когда они погрузили свое имущество в долбленые лодки и столкнули их в медленные воды реки, сквозь верхушки джунглей уже пробивались знойные лучи бледно-шафранного рассвета. Тоун уселся на носу лодки, Фалмер – на корме, а середину занимал большой тюк с корнями орхидей и часть походного снаряжения. Двое индейцев, люди немногословные и невозмутимые, вместе с остальным имуществом погрузились в другую лодку.

Путешествие было монотонным. Река извивалась вялой оливковой змеей среди сплошных и темных стен леса, откуда порой ухмыляющимися физиономиями гоблинов выглядывали орхидеи. Не раздавалось ни звука, кроме плеска весел, неистовой болтовни обезьян и вздорных криков неизвестных птиц огненно-яркой расцветки. Поднявшееся над джунглями солнце изливало потоки ослепительного зноя.

Тоун размеренно греб, то и дело оглядываясь, чтобы обратиться к Фалмеру с каким-нибудь небрежным замечанием или дружеским вопросом. Тот тупо сидел, выпрямившись, морщась от света, глядел в пустоту и даже не пытался взяться за весло. Подозрительно бледный, он не отвечал на озабоченные вопросы Тоуна, лишь время от времени вздрагивал и встряхивал головой – не в рассуждении сказать «нет», а явно машинально и непроизвольно. Вскоре он начал невнятно стонать, словно от боли или в бреду.

Так они плыли несколько часов; жара среди душных стен джунглей давила все сильнее. Стоны больного стали громче и пронзительнее; Тоун оглянулся и увидел, что Фалмер снял тропический шлем, совершенно не обращая внимания на убийственный зной, и отчаянно скребет пальцами макушку. Все его тело сотрясали мучительные судороги – от боли он яростно содрогался, и лодка опасно раскачивалась. Стоны его сменились неумолчным, нечеловеческим визгом.

Тоун быстро принял решение. В стене сумрачного леса появился просвет, и Тоун тотчас же направил лодку к берегу. За ним последовали индейцы – они перешептывались и бросали на больного взгляды, полные тревоги и ужаса, что немало озадачило Тоуна. Он чувствовал, что здесь кроется некая дьявольская тайна, но понятия не имел, что произошло с Фалмером. Все известные ему симптомы самых злокачественных тропических хворей вставали перед ним, подобно стае чудовищных фантазмов, но он никак не мог опознать среди них болезни, что поразила его товарища.

Вытащив Фалмера на полукруглый, окруженный лианами пляж без малейшей помощи индейцев, которые, похоже, не желали приближаться к больному, Тоун ввел ему морфий из аптечки. Судя по всему, это облегчило страдания Фалмера: конвульсии прекратились. Воспользовавшись этим, Тоун осмотрел его макушку.

К своему удивлению, он обнаружил среди густых спутанных волос твердый заостренный бугорок, словно кончик зарождающегося рога под все еще неповрежденной кожей. Тот, казалось, рос и выпрямлялся прямо под пальцами, словно наделенный собственной неспокойной и неукротимой жизнью.

И тут Фалмер открыл глаза, загадочным образом придя в себя, как будто преодолев и действие укола, и свой неведомый недуг. Несколько минут он выглядел совершенно нормальным – после возвращения из руин такого не наблюдалось. Фалмер заговорил, словно желая освободиться от некоего гнетущего бремени. Голос был невнятен и бесцветен, но Тоун, ужасаясь и постигая суть лишь отчасти, все же сумел разобрать это бормотание и сложить его в нечто осмысленное.

– Яма! Яма! – говорил Фалмер. – Там, в яме, в глубокой гробнице, – адское создание!.. Я не вернусь туда даже ради сокровищ дюжины Эльдорадо… Я не говорил тебе про руины, Тоун. Отчего-то мне было тяжело… неодолимо тяжело говорить… Думаю, индеец знал, что с этими руинами что-то не так. Он привел меня туда… но ничего не рассказал и ждал на берегу, пока я искал сокровища… Вокруг высились грандиозные серые стены, древнее, чем сами джунгли, древние, как смерть и время, – я никогда не видел ничего подобного. Вероятно, их возвели жители некоего забытого континента или затерянной планеты. Стены нависали и кренились под безумными, неестественными углами, грозя обрушиться на деревья, что выросли под ними. И еще там были колонны – толстые раздувшиеся колонны нечестивых форм, с омерзительной резьбой, которую не могли полностью скрыть джунгли… Господи! Эта проклятая погребальная яма! Найти ее не составило труда. Думаю, каменная кладка над ней проломилась относительно недавно. Корни большого дерева, точно удавы, проникли между погребенными под столетней плесенью плитами, вывернув одну из них; еще одна плита провалилась в яму. Большая дыра, и в глухом лесном полумраке я с трудом различал ее дно. Внизу виднелось