Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879 - Петр Каратыгин

Здесь я не лишним считаю заметить, что, действительно, балет и опера монтировались довольно роскошно по тому времени; но наша драматическая сцена не могла похвалиться особенною заботливостью его сиятельства и никогда при нем не щеголяла ни новыми декорациями, ни костюмами. Театральное училище, сколько я помню, кн. Тюфякин посещал только раз в год, во время танцевальных экзаменов; словесные же — его нисколько не интересовали, так-же точно, как и школьные наши спектакли. За то мы, бывало, с каким нетерпением ждали первой недели великого поста, когда являлись к нам плотники для постановки нашего временного театра, но, увы! у меня хоть тогда была охота смертная к драматическим занятиям, но участь-то была горькая! до сих пор мне было суждено изображать только бессловесные личности, и я фигурировал на сцене не разжимая губ (разве только иногда от зевоты). Мрачная перспектива фигурантской службы была, конечно, очень непривлекательна. Фигурант, как всем известно, самое жалкое существо в театральном мире… ни к кому из земных тружеников так не подходит русская поговорка: «неволя пляшет, неволя скачет» как к нему. Вечно толкущийся, грустно смеющийся, он, бедняк, как автомат, осужден допрыгивать свой век, при всевозможных лишениях, до скудного своего пенсиона! Понятное дело, что постоянным и единственным моим желанием было выпрыгнуть из этого панургова стада, но не так-то еще скоро осуществились мои мечты. С какой, бывало, завистью я глядел тогда на старших воспитанников, подвизавшихся на нашей крошечной сценке, и как радехонек бывал, если мне дадут какую-нибудь ничтожную ролишку. Замечательно, что из всех взрослых воспитанников того времени (1816 и 1817 гг.), участвовавших в этих спектаклях, только двое или трое поступили из училища в драматическую труппу; прочие же предпочли балетную часть. Сознавали ли они свою неспособность быть актерами или, может быть, всемогущий, грозный Дидло загораживал им дорогу на это поприще, только все они впоследствии были кто солистом, кто корифеем, а кто горемычным фигурантом.

В этот же период времени отец мой, желая приохотить старших моих братьев к драматическому искусству, устраивал иногда домашние спектакли в своем семейном кругу. Братья мои Александр, Василий и Владимир были тогда уже чиновниками и служили в разных департаментах. Отец и мать мои имели тогда казенную квартиру в доме Голлидея, на Офицерской улице. Квартира была очень тесная: она состояла из четырех маленьких комнат, а семья наша была довольно большая. Всею техническою частью при устройстве этих спектаклей заведывал старинный друг нашего семейства и страстный театрал с незапамятных времен, некто князь Иван Степанович Сумбатов (родом армянин). Это был самый благороднейший и добрейший человек, какого мне случалось встречать в моей жизни. Бывало недели за две до представления поднимался в нашем тихом семействе, как говорится, дым коромыслом. Пачкотня, стукотня, клейка, шитье костюмов и проч. Тут отец, мать, сестра и братья мои, короче сказать, все принимались за работу, но главный распорядитель бывал постоянно наш добрый князь; он был тут и плотник и ламповщик, машинист и декоратор, даже и типографщик: он ухитрился печатать, на каком-то ручном станке, афиши для этих спектаклей. Труппа наша состояла, кроме трех моих братьев, сестры и меня, еще из некоторых близких наших знакомых; в том числе было семейство балетмейстера Валберха.

Зрителями этих спектаклей обыкновенно бывали иные актеры и актрисы того времени и знакомые отцу моему литераторы, в числе последних бывали: князь Шаховской, Загоскин, Висковатов и Корсаков. Тут-то и зародилась у старшего моего брата Василия (впоследствии известного трагика) страсть к сценическому искусству.

Замечательно, что прежде он выбирал себе по большей части комические роли, а серьезные — охотно уступал другим; так например, играл он Жеронта в комедии «Шалости влюбленных» Трумфа — в известной пародии Ив. Анд. Крылова, даже Филатку — в оперетке «Ям» (Княжнина), потом уже принялся за драму, которая, конечно, и была настоящим его назначением.

В то время, актер Величкин, занимавший на сцене первые комические роли, хаживал также на домашние наши спектакли и, видя брата моего Василия в своих ролях, стал на него коситься и подозревать в нем будущего своего соперника; он вполне был уверен, что брат мой готовится запять его амплуа. Когда же впоследствии увидел его в какой-то небольшой драме, то подошел к нему и дружески сказал: «Нет, Васенька, комические роли не по твоей части, вот драма — другое дело; это более по твоим способностям». Простак Величкин думал схитрить, а сказал правду.

Князь Шаховской, который тогда считался (строгим и опытным знатоком драматического искусства,) вскоре заметив хорошие задатки для сцены в моих старших братьях (особенно в Василии), предложил нашему отцу принять их под свое покровительство и образовать из них артистов. Отец и мать охотно согласились на это предложение и в тот же год оба брата мои начали ходить к князю для уроков. Через полгода, кажется, они уже дебютировали на школьном театре в присутствии директора кн. Тюфякина. Весь этот спектакль был составлен собственно из учеников Шаховского; они разыгрывали разные сцены и отрывки из некоторых драм и комедий.

Брат Василий играл третий акт из «Эдипа в Афинах» (роль Полиника); брат Александр — Эраста в комедии «Любовная ссора». Другие соученики их были: Борецкий, Баранов, Валберх, Рыкалов, Колобухин и проч. Вскоре после этого пробного спектакля некоторые из этих учеников дебютировали уже на Большом театре. Брат мой Александр не имел ни большой страсти к театру, ни особенных способностей и потому уклонился от предложения поступить на сцену; он остался чиновником. Впоследствии служил секретарем при министре народного просвещения Уварове и умер бедняком на 46-м году своей труженической жизни. Брату Василию также предложила дирекция дебютировать, но отец и мать наши не вполне были довольны его успехами, хотя сами и сознавали хорошие в нем способности для сцены; они не согласились на его дебют под тем предлогом, что он еще очень молод: ему тогда было с небольшим 16 лет, и дебют был отложен до тех пор, пока разовьются в нем физические силы, а вместе с ними и дарование его. Между тем он продолжал учиться у кн. Шаховского, у которого в то время собиралось часто большое общество истых театралов и известных литераторов. Князь Шаховской любил иногда похвастать своими учениками и заставлял их, в присутствии всего общества, разыгрывать некоторые сцены из приготовленных им пьес, или декламировать отдельные монологи. В числе его приятелей были тогда Катенин и Грибоедов, которые однако дерзали иногда с ним спорить и во многом были несогласны относительно театрального искусства. Иногда даже втихомолку и подсмеивались над ним, как над отсталым профессором, у которого, по их мнению, рутина и традиция играли главную роль. Тут-то и познакомился Катенин с моим братом.