Роза в уплату (Хроники брата Кадфаэля - 13) - Эллис Питерс

Найалл отправился в путь. Утренний воздух был влажным и теплым, дождь прекратился, похоже, несколько часов назад. На траве еще блестели капли, а там, где земля была голой, она уже впитала влагу и начала подсыхать. Первые длинные косые лучи солнца пронизывали толщу деревьев и расчерчивали землю рисунком из чередующихся полос света и тени. Воинственность птичьих песен смягчилась, они утеряли свою страстность, стали более деловыми и спокойными. У птиц тоже было полно птенцов в гнездах, и родители целый день трудились, принося им корм.

Первая миля пути проходила по краю леса, там, где начиналась вересковая пустошь с редкими деревьями. Потом Найалл вышел к деревушке Брейс Меол, а от нее на хорошо утоптанный проселок, который по мере приближения к городу расширялся, превращаясь в дорогу, по которой могли ездить телеги. По узкому мостику Найалл перешел Меол и оказался в Форгейте, неподалеку от каменного моста, соединявшего предместье с городом, и мельничного пруда на краю аббатства. Найалл пустился в путь очень рано и шел быстро, так что, когда он добрался до Форгейта, там еще только просыпались, и лишь некоторые хозяева и работники уже поднялись и принялись за работу. Все они приветливо здоровались с проходившим мимо Найаллом. В монастыре еще не звонили к заутрене, из церкви не доносилось ни звука, только было слышно, как в дормитории звонит колокол, будивший монахов. Дорога после дождя высохла, но земля в садах была еще темной от пропитавшей ее влаги, обещая буйный рост всякой зелени.

Через калитку в стене своей взятой в аренду усадьбы Найалл вошел во двор, открыл дверь в мастерскую и стал готовиться к трудовому дню. Пояс Джудит, свернутый, лежал на полке. Найалл еле удержался, чтобы не протянуть руку и не погладить его еще раз. У него нет прав на эту женщину и никогда не будет. Но сегодня, по крайней мере, он увидит ее, услышит ее голос, а через пять дней снова встретится с ней, уже в ее собственном доме. Может быть, их руки соприкоснутся, когда он будет отдавать ей розу. Он тщательно выберет цветок и сострижет со стебля все шипы. За короткую жизнь эту женщину и так искололо слишком много очень острых шипов.

Мысли о Джудит и розе заставили Найалла выйти в сад, находившийся за домом. Туда вела плетеная калитка в стене, окружавшей двор. Когда Найалл вышел из помещения, где еще держался ночной холод, его обдало теплом и ярким солнечным светом, лившимся сквозь ветви фруктовых деревьев на заросшие цветочные клумбы. Найалл шагнул за порог калитки и в ужасе остановился, пораженный.

Розовый куст у северной стены висел, перегнувшись пополам. Его колючие ветки были вырваны из камней стены, толстая нижняя часть ствола была рассечена ударом, нанесенным сверху. Примерно треть куста оказалась отрублена и валялась на земле. Земля под ним была измята и истоптана, как будто здесь дралась свора собак, а рядом с полем сражения в высокой траве лежала большая куча скомканных черных тряпок. Найалл сделал только три шага по направлению к сломанному кусту, как вдруг заметил блеснувшие из-под тряпья голую лодыжку, руку, высунувшуюся из широкого рукава, судорожно впившиеся в землю пальцы и бледный кружок тонзуры, так странно выглядевший на этом черном фоне. Монах из Шрусбери, молодой, худенький, в просторной рясе совсем не видно тела. Господи боже, что он делает тут, мертвый или раненый, лежа под изуродованным кустом?

Найалл подошел и опустился возле тела на колени, от волнения боясь коснуться его. Потом он увидел нож - рядом с кистью руки, его клинок был выпачкан засохшей кровью. Густая темная лужа успела уже впитаться в почву под телом. Увы, это была не дождевая вода. Рука, торчавшая из широкого черного рукава, была гладкой и тонкой. Почти мальчишеской. В конце концов Найалл решился, протянул руку и коснулся пальцев лежащего. Они были холодными, но еще не окоченели. Тем не менее Найалл понял, что монах мертв. Дрожа от страха, Найалл осторожно подсунул руку под голову покойника и повернул навстречу утреннему солнцу выпачканное землей молодое лицо брата Эльюрика.

Глава четвертая

Брат Жером, вменивший себе в обязанность пересчитывать братию по головам - все ли присутствуют в положенном месте в положенный час - и вообще строжайшим образом следивший за поведением всех монахов, и молодых, и старых, отметил, что, в то время, как в дормитории вставали и собирались к заутрене, в одной из клетушек царила тишина. Брат Жером, немного удивившись, счел своим долгом заглянуть туда: брат Эльюрик (а это было его место) всегда служил образцом добродетели. Но даже добродетельный человек может иногда оступиться, а удобный случай упрекнуть в недостатке усердия такого примерного монаха, как Эльюрик, выпадал редко, и упускать его нельзя было ни в коем случае. Однако на сей раз рвение брата Жерома пропало втуне, и слова благочестивого упрека остались непроизнесенными, потому что клетушка была пуста, кровать безукоризненно заправлена, и лишь открытый молитвенник лежал на узком столике. Очевидно, брат Эльюрик поднялся раньше своих собратьев и уже стоял где-нибудь в церкви на коленях, погруженный в молитву. Жером почувствовал себя так, будто его обманули, и с еще более кислой, чем обычно, миной набросился на всех, у кого глаза были еще мутными ото сна или кто зевал, идя по направлению к внутренней лестнице, ведущей в церковь. Брат Жером одинаково терпеть не мог и тех, кто превосходил его самого в благочестии, и тех, кому этого благочестия недоставало. Брату Эльюрику еще предстояло поплатиться.

Все заняли свои места в хоре, и брат Ансельм затянул первые молитвы литургии. Как мог человек, которому уже перевалило за пятьдесят, говоривший обычно голосом даже чуть более низким, чем голоса большинства его собратьев, как мог он петь в самом высоком регистре, доступном только лучшим мальчикам-певчим? И как не боялся? Жером снова стал пересчитывать братию по головам, и у него даже улучшилось настроение, так как он увидел оправдание собственному поведению: одного не хватало. И этим одним был брат Эльюрик. Пал образец добродетели, сумевший завоевать расположение приора Роберта, выражавшееся с присущим тому достоинством и важностью - а к этому брат Жером относился весьма ревниво! Хватит Эльюрику почивать на лаврах! Приор никогда не опустится до того, чтобы пересчитывать братию или выслеживать их проступки, но если ему шепнуть - он прислушается.

Заутреня подошла к концу, и монахи цепочкой двинулись обратно к лестнице. Предстояло завершить туалет и подготовиться к завтраку. Брат Жером немного задержался и, тронув за локоть приора Роберта, с праведным негодованием зашептал тому в ухо:

- Сегодня утром у нас есть прогульщик. Брат Эльюрик не был в церкви. И у себя на месте его нет. Там все приведено в порядок, я даже подумал, что он раньше нас ушел в церковь. Я представить не могу, где он может быть и что могло заставить его так пренебречь своими обязанностями.