Ответственность религии и науки в современном мире - Сборник статей

В самом деле, чтобы достичь успеха, ученый должен обладать многими качествами. Он должен быть внимательным и усердным наблюдателем, так как часто о тончайших открытиях свидетельствуют лишь едва различимые явления. Экспериментальные исследования часто требуют многих часов тщательных и утомительных наблюдений, нередко сопровождаемых появлением бессмысленных, на первый взгляд, данных, значение которых проясняется лишь впоследствие. Вновь и вновь его опыты будут проваливаться из какой-нибудь пустяковой или досадной ошибки, и он вынужден начать все сначала и опять трудиться с терпением и настойчивостью.

Когда ученый собрал достаточно точных данных о предмете своего исследования, перед ним встает следующая задача – попытаться объяснить их с помощью теории. Чтобы преуспеть в этом, он должен обладать богатым воображением и дерзостью в построении гипотез. Но когда он уже сформулировал свою теорию, выводы из нее он должен суметь доказать с помощью эксперимента. Почти неизбежно появятся какие-то нестыковки, и ему, возможно, придется либо вовсе отказаться от теории, совершенствованию которой он посвятил тяжкие труды, либо существенно изменить ее. Это поистине суровая школа, которая требует отказа от любой концепции, сколь бы стройной и уравновешенной она ни была, если ее не удается проверить экспериментально. Пожалуй, больше, чем какое-либо другое занятие, экспериментальная наука воспитывает целеустремленность и смирение. В конце жизни, посвященной научным трудам наивысшего порядка, лорд Кельвин писал: «Все мои усердные труды по продвижению науки вперед, которым я посвятил пятьдесят пять лет моей жизни, можно описать одним словом, и слово это – неудача». Ученому постоянно приходится признаваться себе в том, что материальный мир ведет себя не так, как он бы хотел; этот мир упрям и неподатлив. Он вынужден принять требования этого мира к выпестованной им теории и смириться с его строгими законами. Ему приходится даже радоваться, когда развенчиваются его собственные теории, если этого требует истина. <…>

С годами ученый обретает одно из наиболее характерных своих качеств, а именно – непоколебимую приверженность истине. Он прекрасно знает, что любое отклонение от нее, даже если оно принесет ему временную славу, в конце концов обнаружится. Он знает, что в конечном итоге бесполезно «подгонять» результаты опытов с тем, чтобы согласовать их со своей теорией, или же насильно притягивать теорию к результатам экспериментов. Он осознает тщетность попыток подогнать науку к заранее заданным идеям и категорически отвергает всякие поползновения ограничить свободу его творчества. Эта необходимость полной объективности и преданности истине свойственна, разумеется, не только науке, но любой исследовательской деятельности. Однако будет правильно сказать, что нигде больше ошибки, подтасовки и нечестное поведение не обнаруживаются столь быстро, как в науке. Эксперимент может повторить кто угодно и где угодно, если только он обладает необходимыми инструментами и навыками. Теории обычно приходится излагать математически, а это исключает какую бы то ни было неопределенность. Между теорией и экспериментом существует тесная связь, и их можно быстро и точно сравнить между собой. Математические формулировки в большинстве наук дают возможность подвергнуть теорию и эксперименты самой строгой проверке – более строгой, чем, например, те, что относятся к теориям, связанным с развитием цивилизаций. Контакты в науке в целом происходят быстро и продуктивно, и множество журналистов тут же доносят подробности последних достижений до всех, кто в них заинтересован. Подтверждение нового открытия или проверка новой теории облегчается тем, что в данной области работает значительное количество ученых, которые поддерживают между собою контакты, несмотря на расстояния. <…>

Все это логически подводит нас к следующим качествам хорошего ученого. Он должен проявлять любознательность по отношению к своему предмету изучения и уверенность в том, что решение может быть найдено. На пути его неизбежно постигнет так много разочарований, а также грядут такие времена, когда все пойдет наперекосяк, и ему будет казаться, что все напрасно и надежды нет. И если он не является неисправимым оптимистом, его постигнет искушение бросить свои занятия. В этом смысле его отношение к науке, особенно когда над ним больше уже не нависают экзамены, тесно связано с его жизненной философией как таковой. Если он считает, что Вселенная представляет собою просто нечто серое, скучное, бессмысленное и случайное, едва ли у него будет стимул и энергия для того, чтобы посвятить свою жизнь раскрытию ее тайн, поскольку часть ее вряд ли значит хоть сколько-нибудь больше, чем целое. <…>

Порой ученый оказывается в весьма деликатных ситуациях, когда ему некому помочь. Он должен принять решение под свою ответственность, сообразуясь со своей совестью. Например, некий теоретик может сказать экспериментатору, что опыт, который он собирается провести, неизбежно потерпит неудачу, так как это вытекает из некоторых вычислений, основанных на существующих теориях. Но можем ли мы заранее знать результат опыта, пока мы его не провели? Бесчисленное количество раз в истории науки дерзкие экспериментаторы опрокидывали предрассудки теоретиков. Тем не менее, эти предрассудки столько раз оказывались истиной, что не обращать на них внимание значит потратить месяцы и даже годы труда впустую. В конце концов, экспериментатор должен сам принять решение и взять на себя ответственность за его последствия.

В сходной ситуации оказывается человек, который много лет трудился над подтверждением своей теории и внезапно столкнулся с фактом, явно опровергающим ее. Ему нельзя поддаваться искушению проигнорировать этот факт. Однако ему приходится сталкиваться с еще более тонким искушением объяснить этот факт таким образом, чтобы просто отделаться от него. Это не просто вопрос честности перед самим собой, потому что часто ученый оправдывается приверженностью своей теории, несмотря на несколько неудобных фактов. В самом деле, многие великие ученые часто придерживались своей теории, несмотря на противоречащие им факты, и в конце концов доказали свою правоту, а казавшиеся аномальными наблюдения оказывались таковыми по причинам, о которых тогда никто даже не догадывался.

Итак, практика научных исследований может и должна вести к развитию восторженной любви к истине, под контролем объективной критики и сбалансированных суждений. Таковые качества имеют наибольшую ценность тогда, когда ученый начинает размышлять о своей ответственности перед обществом, и именно к этому вопросу мы сейчас и подходим.

За последнее десятилетие мы стали свидетелями значительного возрастания среди ученых, особенно среди физиков-ядерщиков, осознания своей ответственности перед обществом. Причиной послужил тот факт, что за последнее время научные достижения внедряются в жизнь все быстрее и быстрее, так что сам ученый имеет возможность наблюдать весь процесс – от зарождения идеи в его уме до ее широкого применения, которое происходит в течение нескольких лет. <…>

Во время войны ученые, работавшие в Лос-Аламосе, трудились под таким давлением и в таком темпе, что едва ли кто из них думал о своих нравственных обязательствах. Когда ученому с мировым именем доктору Х. А. Бету (H. A. Bethe) задали вопрос о позиции лос-аламосских ученых по поводу нравственных и гуманитарных проблем, связанных с их деятельностью, он ответил: «К сожалению, я вынужден признать, что во время войны – по крайней мере – я мало обращал на это внимание. Нам надо было сделать работу, и очень тяжелую. Прежде всего, мы хотели завершить эту работу. Нам казалось, что важнее всего для нас было внести свой вклад в победу – так, как мы могли это сделать. Только тогда, когда наши труды были закончены – когда бомба была сброшена на Японию – или, может быть, чуть раньше, мы начали задумываться над нравственными аспектами их применения». (326)

Многие ученые возражали против сбрасывания бомбы на Японию, однако последнее слово было уже не за ними. Тем не менее именно их работа стала причиной появления бомбы, и это произвело на них неизгладимое впечатление. Их глава, Дж. Роберт Оппенгеймер, подвел итог в одной незабываемой фразе: «Если говорить прямо, то никакая грубость, никакая насмешка, никакое преувеличение не смогут скрыть того факта, что физики познали грех, и от этого знания им уже никуда не спрятаться».

Поэтому после войны, когда физики захотели вернуться в свои университеты и вновь погрузиться в свои мирные академические занятия, они горели желанием искупить «грех Аламогордо», оказав влияние на национальную политику таким образом, чтобы ядерное оружие больше никогда не применялось. Вот что сказал Оппенгеймер: «У меня было ощущение тяжелой ответственности, интерес и живое участие ко всем проблемам, с которыми столкнулась наша страна в связи с развитием атомной энергии» (15). Итак, он вместе с другими физиками-ядерщиками не жалел усилий на установление международного контроля над атомной энергией с тем, чтобы способствовать широкому ее применению в мирных целях и не позволить применять ее в целях разрушения. Для этого гениальным ученым Барухом был предложен план, предусматривавший учреждение Международной Организации по Развитию Атомной Энергии для контроля над всем производственным процессом, так чтобы ни одна страна не могла бы получить такое количество ядерного материала (обогащенной урановой руды), которое можно было бы использовать в военных целях, что могло бы стать угрозой миру. Как только была основана эта Организация, Соединенные Штаты, которые в то время фактически имели монополию над подобными процессами, предложили обнародовать все имеющиеся научные данные и путем контроля и инспекции добиться, чтобы в этой области не было никакой подпольной деятельности. Этот благородный призыв был тепло встречен всеми членами ООН, за исключением СССР и стран, находящихся под его влиянием, жесткая позиция которых не позволила реализовать этот план.