Книга снобов, написанная одним из них - Уильям Теккерей

Хагби плакал, когда Гленливет просил у него прощения: ежели бы сей знатный юноша стал пинками гонять его кругом двора, то его воспитатель, надо полагать, был бы счастлив, - лишь бы за этим воспоследовало покаяние и примирение.

- Милорд, - говорил он, - в этом случае, да и во всех других, вы вели себя как подобает джентльмену; вы оказали честь университету, так же как впоследствии, я уверен, окажете честь сословию пэров, когда юношеская живость вашего характера с годами несколько умерится и вы будете призваны участвовать в управлении страной.

И когда его милость прощался с университетом, Хагби подарил ему экземпляр "Проповедей Семейству Вельможи" (Хагби был когда-то воспитателем сыновей графа Мафборо), а Гленливет, в свою очередь, презентовал эти проповеди Уильяму Рамму, более известному спортсменам под прозвищем "Любимец Татбери", и ныне они красуются в будуаре миссис Рамм, позади распивочной, в увеселительном заведении "Бойцовый Петух и Шпоры" близ Вудстока, в графстве Оксфордшир.

С началом летних вакаций Хагби прибывает в Лондон и поселяется в прекрасной квартире неподалеку от Сент-Джеймс-сквер; он совершает верховые прогулки в Хайд-парке и с радостью встречает свою фамилию в утренних газетах в списке лиц, присутствовавших на вечерах маркиза Фаринтоша и графа Мафборо. Он состоит членом того же клуба, что и Сидни Скряггинс, но, в отличие от последнего, выпивает там ежедневно бутылку кларета.

Иногда, по воскресеньям, вы можете видеть его в тот час, когда отпираются двери кабаков и из них выходят крохотные девочки с большими кружками портера; когда мальчики из сиротских приютов разносят по улицам блюда с дымящейся бараниной и печеным картофелем; когда Шийни и Мозес курят трубки перед закрытыми ставнями своих лавок в районе Севн-Дайэлс, когда улицу заполняют толпы улыбающихся, разряженных людей в нелепых чепцах и пестрых ситцевых платьях, в измятых лоснящихся сюртуках и шелковых жилетах, на которых видны складки, ибо всю неделю они пролежали в комоде, - иногда, повторяем, можно увидеть, как Хагби выходит из церкви Святого Джайлса под руку с немолодой полной дамой, которая окидывает окружающих счастливым и гордым взглядом: она бесстрашно раскланивается с самим помощником пастора и шествует по Холборн-хиллу, где останавливается и дергает за ручку звонка у дверей с вывеской: "Хагби, галантерейщик". Это - матушка его преподобия Ф. Хагби, которая гордится сынком в белом галстуке не меньше, чем римлянка Корнелия гордилась своими Гракхами. А вот и старик Хагби замыкает шествие с молитвенниками под мышкой и с дочерью Бетси Хагби, старой девой, - сам старик Хагби, галантерейщик и церковный староста.

Наверху, в парадной комнате, где стол уже накрыт к обеду, висит картинка, изображающая замок Мафборо; портрет графа Мафборо, наместника графства Дидлсекс; гравюра колледжа Святого Бонифация, вырезанная из какого-то альманаха, а также силуэт молодого Хагби в берете и мантии. Экземпляр "Проповедей Семейству Вельможи" стоит на полке рядом с "Долгом человека", отчетами миссионерских обществ и календарем Оксфордского университета. Старик Хагби знает половину этого календаря наизусть: все приходы, подведомственные колледжу Святого Бонифация, фамилии всех профессоров, членов университетского совета и студентов.

Бывало, он хаживал на молитвенные собрания, случалось даже, проповедовал и сам, до тех пор пока его сын не стал духовным лицом; но не так давно старика обвинили в ереси, и теперь он не знает пощады по отношению к диссидентам.

Глава XV

Университетские снобы

Мне бы хотелось заполнить целые тома описанием разнообразных университетских снобов - так их было много и с такой любовью я о них вспоминаю. Больше всего мне хотелось бы поговорить о женах и дочерях некоторых профессоров-снобов, об их развлечениях, привычках, об их завистливости; об их невинных ухищрениях при ловле женихов; об их пикниках, концертах и званых вечерах. Мне любопытно, что сталось с Эмили Блейдс, дочерью профессора Блейдса, преподавателя языка мандинго. Я и до сих пор помню ее плечи; помню, как она сидела в кругу молодых джентльменов из колледжей Тела Христова и Кэтрин-холла, одаряя их нежными взглядами и французскими романсами под гитару. Вышли ли вы замуж, прекрасная Эмили с прекрасными плечами? Какие прелестные локоны ниспадали на них в те времена! Какая у вас была талия! Какое обольстительное муаровое платье цвета морской волны! Какая камея величиной с плюшку! Тогда в университете насчитывалось тридцать шесть молодых людей, влюбленных в Эмили, и никакими словами не описать то сострадание, ту печаль и то глубокое-глубокое сожаление, иными словами, ту злость, то бешенство и ту недоброжелательность, с которой глядела на нее мисс Трампе (дочь Трампса, профессора флеботомии) за то, что Эмили не косила и лицо у нее не было попорчено оспой.

Что же до юных университетских снобов, то я становлюсь уже слишком стар, чтобы говорить о них как о близких знакомых. Мои воспоминания о них отошли в далекое прошлое, почти такое же далекое, как времена Пелэма.

В то время мы называли "снобами" грубоватых юнцов, которые никогда не пропускали службы в часовне, носили короткие сапоги и панталоны без штрипок; каждый божий день гуляли два часа по Трампингтон-роуд, добивались стипендий в колледже, а в столовой переоценивали свои силы. Мы слишком скоропалительно выносили приговор юношескому снобизму. Человек без штрипок выполнял свой долг и свое предназначение. Он покоил престарелого родителя, пастора в Уэстморленде, и помогал сестрам открыть школу для девиц. Он составлял словарь или писал трактат о конических сечениях, в зависимости от наклонностей и таланта. Он получал звание стипендиата, а потом получал приход и женился. Теперь он первое лицо в приходе и полагает, что быть членом клуба "Оксфорд и Кембридж" - шикарная штука; прихожане любят его и храпят во время проповеди. Нет, нет, он не сноб. Не штрипки делают джентльмена, и не короткие сапоги, как бы ни были они грубы, низводят его в ряды простолюдинов. Сып мой, ото ты сноб, если легкомысленно презираешь человека за то, что он выполняет свой долг, и отказываешься пожать руку честному малому, из-за того что на этой руке надета нитяная перчатка.

В то время мы отнюдь не считали предосудительным для кучки юнцов, которых еще секли всего три месяца назад и которым дома не давали больше трех рюмок портвейна, засиживаться допоздна друг у друга в комнатах, объедаясь ананасами и мороженым и наливаясь шампанским и кларетом.

Теперь оглядываешься с каким-то изумлением на то, что называлось тогда "студенческой пирушкой". Тридцать юнцов за столом, уставленным скверными сластями, пьют скверное вино, рассказывают скверные анекдоты, поют без конца одну и ту же скверную песню. А наутро молочный пунш, курение, ужасная головная боль, отвратительное зрелище десертного стола, застоявшийся запах табака - и в это самое время ваш опекун-священник заглядывает с визитом, в чаянии найти вас погруженным в занятия алгеброй, и видит, как служитель отпаивает вас содовой водой.

Были и такие молодые люди, которые презирали мальчишек, злоупотреблявших грубым гостеприимством студенческих пирушек, и гордились тем, что давали изысканные обеды на французский лад. Но и те, кто устраивал пирушки, и те, кто давал обеды, были снобами.

Были у нас и такие снобы, которых звали "франтами". Джимми, который часов в пять появлялся на людях разряженный в пух и прах, с камелией в петлице, в лакированных сапогах и в свежих лайковых перчатках дважды в день; Джессами, щеголявший своими "драгоценностями", - юный осел весь в сверкающих цепочках, перстнях и запонках; Джеки, который каждый день торжественно катался верхом по Бленгейм-роуд в бальных туфлях, белых шелковых чулках и с завитыми кудрями, - все трое льстили себя мыслью, что в университете они законодатели мод, - и все трое представляли собой самые противные разновидности снобов.

Разумеется, были и снобы-спортсмены, они имеются и посейчас - те счастливые создания, которых природа наделила любовью к жаргонным словечкам, которые шатаются по конюшням, правят почтовыми каретами перегон-другой и ранним утром расхаживают по двору в охотничьих камзолах, а ночи напролет играют в кости и в карты, и никогда не пропускают скачек или бокса, и сами участвуют в скачках без препятствий, и держат бультерьеров. Еще хуже них были те жалкие людишки, которые терпеть не могли охоты, да она им была и не по средствам, и которые смертельно боялись даже двухфутовой канавы и все же охотились, потому что не хотели отстать от Гленливета и Синкбарза. Снобы-бильярдисты и снобы-гребцы являются разновидностями снобов-спортсменов, и их можно найти не только в университетах.

Кроме того, были у нас и снобы-философы, которые ораторствовали в студенческих говорильнях, подражая государственным деятелям, и твердо верили, что правительство приглядывается к университету с намерением подобрать там ораторов для палаты общин. Были и дерзновенные молодые вольнодумцы, которые не поклонялись ничему и никому, кроме разве Корана да Робеспьера, и вздыхали о тех днях, когда бледный образ священника увянет и исчезнет, не устояв перед возмущением просвещенного мира.