Александр Порфирьевич Бородин - Владимир Стасов

С какой болью в сердце переживал Стасов внезапную смерть великого композитора и как высоко ценил его творчество, красноречиво говорит одно из писем к Репину: «Как я жалел, дорогой Илья, что Вы не были сегодня на репетиции, — писал Стасов 20 октября 1887 года, по поводу подготовлявшегося под управлением Римского-Корсакова концерта из произведений Бородина. — Что это за колосс, что за грандиозность, сила, красота, страсть, очарование! У меня чуть не все время слезы дрожали в глазах. Такого после Глинки не было, — это родной брат Мусорянина нашего бедного, это была львиная пара» (III, 121).

Стасов ценит Бородина прежде всего как художника-реалиста, как одного из замечательных продолжателей и достойного восприемника Глинки и Даргомыжского, как равноправного члена «могучей кучки» композиторов, прославивших на весь мир русское музыкальное искусство.

Давая общую характеристику творчества великого композитора, Стасов еще при его жизни писал, что «талант Бородина равно могуч и поразителен как в симфонии, так и в опере, и в романсе». Он отмечал, что «главные качества его — великанская сила и ширина, колоссальный размах, стремительность и порывистость, соединенные с изумительною страстностью, нежностью и красотой». Вместе с тем, Стасов подчеркивал, что «Бородин есть эпик в самом широком значении слова, и…» национален в такой мере и могучести, как самые высокие композиторы русской школы. («Двадцать пять лет русского искусства», т. 2). Спустя много лет после смерти великого композитора, Стасов вновь и вновь утверждает: «Глубокая, мощная „национальность“ Бородина, иной раз стоящая наравне с тою, которая высказывалась в гениальнейших созданиях Глинки… ставят его в один ряд с Глинкой и делают его одной из величайших музыкальных слав Европы XIX века». «Его торжество, как и Мусоргского, — заявил Стасов, — конечно, впереди» («Искусство XIX века», т. 3).

В своем историческом прогнозе Стасов был прав. Бородин является одним из любимых композиторов народов Советского Союза, и слава его после Великой Октябрьской социалистической революции поистине стала всенародной.

Многократно возвращаясь в своих сочинениях к опере «Князь Игорь», Стасов дает глубоко верную характеристику этого замечательного произведения Бородина. Он определяет его как «монументальное явление русской музыки, родственное, по силе и оригинальности, с „Русланом“ Глинки в одних отношениях, с „Борисом Годуновым“ Мусоргского — в других, оригинальным, новым и поразительным — повсюду».

Сравнивая «Князя Игоря» с операми композиторов стран Запада, Стасов выявлял главную, основную особенность оперы Бородина, как произведения, проникнутого подлинной народностью, стоящего на непревзойденном западноевропейскими композиторами уровне, достигнутом русской реалистической музыкой. Эта особенность — высокохудожественное изображение народа, массы народной. «В Западной Европе, — говорит Стасов, — нет нигде такой преобладающей мысли и заботы о представлении художественном народной массы: там народ — только хор… перед нами ставят и заставляют распевать большую толпу. Но это еще не люди, а только тенора, басы и сопрано, сдвигающиеся и раздвигающиеся колоннами, ворочающие руками, ногами и глазами и возглашающие музыку автора — никакого народа тут еще нет». В России же уже Глинка дал «великого совершенства образцы» выявления посредством хора «характера, настроения, духа» народа. За ним последовали другие. И вот в «Игоре» Бородина, пишет Стасов, «является во всем блеске тот же факт. Хоры здесь назначены не для наполнения промежутков между ариями солистов и солисток, не для разнообразности и интересное? музыкальной, а для верной колоритной живописи того, что было действительно, для нарисования характеристики народной из разных слоев древнерусской жизни. И при великом, оригинальном таланте Бородина это вышло у него в чудном совершенстве». «Вся опера, — констатирует Стасов, — состоит из картин и сцен, где действующие лица существуют на сцене не для доставления удовольствия своею музыкою, своими мелодическими узорами, а для представления душевной физиономии, характера и событий» («Шаляпин в Петербурге», «Новости», 1903, 16 ноября).

Изумление перед талантом Бородина и могучей величавостью оперы «Князь Игорь» не иссякло у Стасова до конца его жизни. Каждый вечер, — вспоминает Игорь Глебов о проведенных со Стасовым днях (1903–1906 годы), — «он непременно останавливался на неистощимых похвалах бородинскому чувству древней русской истории, постижению природы, в которой шла борьба за Русь, сочному и насыщенному ароматом степи воздуху степных просторов, могучему дыханию Игоревой рати, передаче музыкой ощущения крепчайшего здоровья талантливейшего народа, родившего наше государство, наконец, обаянию „бородинского жизнеутверждения“. „За что он ни брался в „Игоре“, — говорил Стасов, — двумя-тремя могучими штрихами он рисовал лики и характеры летописные и былинные, будто он современник, но все это передано не как остов прошлого, а как самая сердцевина, ладность, прочность, суть людская. Вот хватка, вот силища!“ (Игорь Глебов [Б. Асафьев]. „Из моих записок о Стасове — слушателе русской музыки“. „В. В. Стасов. К 125-летию со дня рождения“. „Искусство“, 1949, стр. 57). „Книга Стасова о Бородине, — сообщает Асафьев, — была мне, конечно, сразу же после первых дней встреч вручена и поглощалась беспрестанно раз за разом, так как живой автор являлся и мастером-комментатором и неутомимым Виргилием в моих начавшихся странствованиях по „бородинским мирам“ (там же, стр. 54).

Опера „Князь Игорь“ в отдельных частях осталась незаконченной. После смерти композитора ее доработали Глазунов и Римский-Корсаков.

Подлинный патриот своей родины — Стасов восхищается проявлениями дарований русского народа не только в искусстве и музыке, но и во всех областях науки. И в своем очерке о жизни и творчестве Бородина-композитора, он вместе с тем уделяет большое внимание Бородину как выдающемуся ученому.

Примечания

1

Незадолго до поступления в Медико-хирургическую академию Бородин был приписан, по желанию матери его, в купечество 3-й гильдии по Тверской губернии. — В. С.

2

По словам М. Р. Щиглева, Бородин почти никогда не читал романов, кроме самых талантливых. В 17 —18-летнем возрасте любимым его чтением были сочинения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, статьи Белинского, философские статьи в журналах. — В. С.

3

О. К. Гунке был сначала музыкантом петербургского оперного оркестра, потом одним из преподавателей музыкальной теории. Серов немало пользовался в молодости его советами и даже одно время брал у него уроки. Впоследствии он был начальником театральной нотной конторы, а под конец жизни библиотекарем консерватории. — В. С.

4

Знакомая К. С. Бородиной, г-жа К., в это время много наговорила ей о встрече с Бородиным за год перед тем, на рейнском пароходе, о его красоте, интересности и симпатичности. Она была к нему неравнодушна. — В. С.

5

Единственное исключение в его жизни составляла поездка, в молодых еще годах вскоре по окончании курса в Медико-хирургической академии, в Вологду. Профессор Зинин порекомендовал Бородина как надежного химика тогдашнему богачу Кокореву, для открытия и анализа соляных минеральных вод в имении его, в Солигаличском уезде Вологодской губернии. Но эта поездка продолжалась недолго. К этому времени относится один любопытный и характерный анекдот, рассказываемый Д. С. Александровым. При открытии Солигаличских вод многие местные барыни осаждали Бородина, молодого и красивого, своими ухаживаниями. Одна из них, вызвавшись однажды довезти его до квартиры, увезла в свое имение, находившееся в нескольких верстах от Солигалича; этого он вначале по рассеянности не заметил. Барыня, красивая и роскошная, призналась ему по приезде, что она его похитила и что он теперь в ее руках. Она переоделась в роскошный пеньюар, угощала его богатым ужином. Но когда ночью она снова его посетила, новая Пентефриева жена нашла своего прекрасного Иосифа крепко и непросыпно спящим. На утро сконфуженный Бородин поспешил уехать. — В. С.

6

Так, например, над «дуэтом Войславы и Яромира» надписано: 4 минуты; над «явлением Морены»: 1 минута; над сценой «разлив, буря, гибель храма»: 1 1/2 минуты; над «явлением Млады»: 1/2 минуты; наконец, над апофеозом: 1 1/2 минуты. — В. С.

7

Кроме того, А. К. Глазуновым закончены и оркестрованы некоторые нумера оперы, что и указано в предисловии и в самых партитурах. — В. С.