Школа гетер - Елена Арсеньева

— Грязные?! Ты их что ж, еще в купальню не водил? — изумился Апеллес, зная пристрастие Элия к чистоте: вымытый, аккуратный товар можно продать дороже, чем чумазый и вонючий.

— Только собирался.

— Ну так веди сейчас. А я посмотрю.

Элий отдал приказ надсмотрщику отправить товар мыться и вновь обратился к уважаемому земляку:

— Изволь отведать вина — алого самосского, сладкого, как ты любишь. Мне привезли также беотийский хлеб с орехами, твой любимый… Великолепный хлеб! Разводишь в кратере водой вино, обмакиваешь туда тугой кусочек хлеба, и он сразу становится мягким, будто только что испечен, а уж благоухает-то как! — Элий причмокнул губами. — Отведай! А тем временем эти грязнули немножко отмоются.

— Вино потом, — отмахнулся Апеллес. — Я хочу посмотреть на них сейчас.

— На немытых? — изумился Элий.

— На купающихся, — ухмыльнулся Апеллес, и Элий только вздохнул, не смея больше спорить с великим человеком.

Апеллей отстегнул круглую сердоликовую, вплавленную в золото, карфиту [16], которая придерживала на груди нарядный, изысканно задрапированный гиматий с охряной каймой по краям, сбросил его и остался лишь в длинном золотистом хитоне, украшенном по подолу темно-красным критским узором. Одни лишь рабы или воины носили короткие хитоны до колен или выше — почтенные люди позволяли себе открывать только щиколотки. Конечно, во время работы Апеллес не стеснял себя — на нем вообще была только грубая короткая эксомида [17], открывавшая правое плечо и руку, что было очень удобно для размашистых движений, — однако пребывание при царском дворе приучило его к простой истине: встречают по одежке, даже если ты — художник, известный на всю Ойкумену.

Чуть приподняв полы хитона и ступая осторожно, чтобы не запачкать тонкие кожаные сандалии с яшмовыми пряжками, Апеллес прошел к купальне и опустился в кресло, стоящее в тени пальмы.

Купальня представляла собой небольшой, шагов двадцать на двадцать, неглубокий водоем с полого понижающимся дном и несколькими выступами в стенах. Сейчас на этих выступах там и сям примостились скорченные фигуры тех, кто уже помылся и теперь обсыхал.

Апеллес опытным взглядом скользил по лицам и телам — тела для художника имеют такое же значение, как лица! — и с грустью отмечал, что Элий с его наметанным глазом оказался прав.

«Люди вырождаются, — с грустью отмечал Апеллес. — Ну что это за сложение… что за руки и ноги… не найти даже намека на богоподобие! Как будто они все — из кривоногого племени лапифов, порожденных кентаврами! И можно подумать, их всех покусали бешеные собаки… у них водобоязнь! Даже помыться толком не могут, даже не способны получить удовольствие от купанья! Нет, этот товар мне не подойдет…»

Посреди купальни вдруг вспенилась вода, и оттуда показалась облепленная мокрыми волосами голова, и затем чуть не до пояса взметнулось девичье тело. Остальные купальщики с визгом метнулись врассыпную, словно от внезапно вынырнувшей акулы. Те несколько мгновений, пока девушка не канула снова в воду, сердце Апеллеса, казалось, не билось — во всяком случае, он ощутил резкий толчок крови в горле, когда купальщица исчезла. И поверхность воды вновь стала гладкой.

«Сколько же времени она провела под водой, если я ее сразу не заметил? — изумился Апеллес. — И сколько пробудет еще?!»

Он незаметно для себя задержал дыхание, и легкие уже начали разрываться от недостатка воздуха, когда девушка вынырнула вновь, и на лице ее сияло то же выражение, которое поразило Апеллеса еще в первый миг ее появления на поверхности воды: выражение нескрываемого наслаждения. Темно-серые глаза ее были затуманены блаженством. Чувствовалась: сейчас она так счастлива, что для нее не существует окружающего, — она забыла о рабстве и мысленно вернулась в те времена, когда была свободна и могла купаться не только для того, чтобы помыться, но и просто для удовольствия.

Апеллес жадно следил за каждым ее движением, за сменой выражений на лице.

Вот она легко, в несколько сильных, быстрых взмахов, подплыла к одному из выступов на стене купальни, взобралась на него и села. Собрала волосы в жгут, отжала их сильно, как прачки отжимают белье, слабо улыбаясь, когда капли падали ей на колени, потом внимательно осмотрела себя — и покачала головой, увидев, что на ее бедрах изнутри еще не смыты какие-то ржавые пятна.

«Она совсем недавно была девственницей, — понял Апеллес. — Ее насиловали, конечно: иначе отмылась бы от крови, — и насиловали жестоко: плечи и спина в царапинах от ногтей, видны следы укусов… Потом продали в лесху. Здесь она уже не сопротивлялась: на теле нет кровавых рубцов от плети надсмотрщика…»

Тем временем девушка, кое-как закрутив мокрые волосы в жгут и отбросив его за спину, чтобы не мешал, снова соскользнула в воду. Руки ее были опущены и двигались: насколько понял Апеллес, она пыталась оттереть пятна крови. Иногда подтягивалась на руках, чтобы бедра показались из воды, придирчиво осматривала себя — и снова принималась мыться.

По спине Апеллеса прошла волна дрожи. Каждое движение купальщицы было необычайно грациозно, и он люто пожалел о том, что живопись, как и скульптура, способна запечатлеть лишь паузу, а не само движение, остановить его, а не продолжить. Он мучился оттого, что невозможно изобразить, как она опускает пальцы в воду, и как они сжимаются в горсть, и как поднимаются, и капли одна за другой сыплются в водоем, покрывая его веселой рябью, а пальцы разжимаются вновь, ласкающими движениями отмывая нежную кожу межножья.

Апеллес вскочил. У него помутилось в голове, задрожали руки, но он и сам не смог бы сейчас понять, это нахлынула на него привычная творческая алчность — или он жаждет эту юную женщину, которой до него силой овладели другие.

Ну и великолепно, что уже овладели!

Апеллес брезговал тем, что особенно ценили прочие мужчины, готовые бешено сражаться за кровь и крики боли бедной девственницы. Похищение невинности они приравнивали ну просто-таки к похищению золотого руна!

Для Апеллеса это не имело никакого значения, тем более сейчас. Он видел своим опытным взглядом, что эта сероглазая, даже побывав под одним или несколькими насильниками, осталась неискушенной, что ей неведомы тайны блаженства, которые таит в себе соитие мужчины и женщины, что она знает только боль и сначала будет противиться. Ласковое обращение может совершить с ней чудо…

Но Апеллесу была нужна не только новая наложница. Он искал новую натурщицу — и уже знал, что нашел ее. Это редкостно выразительное лицо, которое может сделаться каким угодно, от уродливого до прекрасного, это нежное тело, которое скоро утратит детскую незрелость и приобретет головокружительную округлость форм, эти чуть угловатые плечи, эти трепетные пальцы, эти точеные ноги с высоким подъемом и тонкими щиколотками… В ней не было безусловной красоты и совершенства — в ней была безусловная обольстительность нераспустившегося цветка. Музы и Эрос помогут этому цветку раскрыться!