Жди меня (стихотворения) - Константин Симонов

Дом в Вязьме

Я помню в Вязьме старый дом.Одну лишь ночь мы жили в нем.

Мы ели то, что бог послал,И пили, что шофер достал.

Мы уезжали в бой чуть свет.Кто был в ту ночь, иных уж нет.

Но знаю я, что в смертный часЗа тем столом он вспомнил нас.

В ту ночь, готовясь умирать,Навек забыли мы, как лгать,

Как изменять, как быть скупым,Как над добром дрожать своим.

Хлеб пополам, кров пополам —Так жизнь в ту ночь открылась нам.

Я помню в Вязьме старый дом.В день мира прах его с трудом

Найдем средь выжженных печейИ обгорелых кирпичей,

Но мы складчину соберемИ вновь построим этот дом,

С такой же печкой и столомИ накрест клеенным стеклом.

Чтоб было в доме все точь-в-точь,Как в ту нам памятную ночь.

И если кто-нибудь из насРубашку другу не отдаст,

Хлеб не поделит пополам,Солжет, или изменит нам,

Иль, находясь в чинах больших,Друзей забудет фронтовых, —

Мы суд солдатский соберемИ в этот дом его сошлем.

Пусть посидит один в дому,Как будто утром в бой ему,

Как будто, если лжет сейчас,Он, может, лжет в последний раз,

Как будто хлеба не даетТому, кто к вечеру умрет,

И палец подает тому,Кто завтра жизнь спасет ему.

Пусть вместо нас лишь горький стыдНочь за столом с ним просидит.

Мы, встретясь, по его глазамПрочтем: он был иль не был там.

Коль не был, – значит, неспроста,Коль не был – совесть нечиста.

Но если был, мы ничегоНе спросим больше у него.

Он вновь по гроб нам будет мил,Пусть честно скажет: – Я там был.

1943

Не той, что из сказок, не той, что с пеленок,Не той, что была по учебникам пройдена,А той, что пылала в глазах воспаленных,А той, что рыдала, – запомнил я Родину.И вижу ее, накануне победы,Не каменной, бронзовой, славой увенчанной,А очи проплакавшей, идя сквозь беды,Все снесшей, все вынесшей русскою женщиной.

1945

Сыновьям

В разлуке были. Смерть видали.Привыкли к скрипу костылей.Свой дом рукой своей сжигали.В последний путь несли друзей.

Того, кем путь наш честно прожит,Согнуть труднее, чем сломать.Чем, в самом деле, жизнь нас может,Нас, все видавших, испугать?

И если нет других путей,Мы сами вновь пойдем в сраженья,Но наших судеб повтореньяНе будет в судьбах сыновей!

1946

С тобой и без тебя

Плюшевые волки,Зайцы, погремушки.Детям дарят с елкиДетские игрушки.

И, состарясь, детиДо смерти без толкуВсе на белом светеИщут эту елку.

Где жар-птица в клетке,Золотые слитки,Где висит на веткеСчастье их на нитке.

Только дед-морозаНету на макушке,Чтоб в ответ на слезыСверху снял игрушки.

Желтые иголкиНа пол опадают...Все я жду, что с елкиМне тебя подарят.

Май 1941

Я много жил в гостиницах,Слезал на дальних станциях,Что впереди раскинется —Все позади останется.

Я не скучал в провинции,Довольный переменами,Все мелкие провинностиНе называл изменами.

Искал хотя б прохожую,Далекую, неверную,Хоть на тебя похожую...Такой и нет, наверное,

Такой, что вдруг приснится мне;То серые, то синиеГлаза твои с ресницамиВ ноябрьском первом инее.

Лицо твое усталое,Несхожее с портретами,С мороза губы талые,От снега мной согретые,

И твой лениво брошенныйВзгляд, означавший искони:Не я тобою прошенный,Не я тобою исканный,

Я только так, обласканныйЗа то, что в ночь с порошею,За то, что в холод сказкоюСогрел тебя хорошею.

И веришь ли, что странноюМечтой себя тревожу я:И ты не та, желанная,А только так, похожая.

Май 1941

Когда со мной страданьемПоделятся друзья,Их лишним состраданьемНе обижаю я.

Я их лечу разлукойИ переменой мест,Лечу дорожной скукойИ сватовством невест.

Учу, как чай в жестянкеЗаваривать в пути,Как вдруг на полустанкеКрасавицу найти,

Чтоб не скучать по годуО той, что всех милей,Как разложить колодуИз дам и королей,

И назло той, упрямой,Наоборот, не в масть,Найдя в колоде даму,У короля украсть.

Но всю свою наукуЯ б продал за совет,Как самому мне рукуНе дать тебе в ответ,

Без губ твоих, без взглядаКак выжить мне полдня,Пока хоть раз пощадыЗапросишь у меня.

1941

Тринадцать лет. Кино в Рязани,Тапер с жестокою душой,И на заштопанном экранеСтраданья женщины чужой;

Погоня в Западной пустыне,Калифорнийская гроза,И погибавшей героиниНевероятные глаза.

Но в детстве можно всё на свете,И за двугривенный в киноЯ мог, как могут только дети,Из зала прыгнуть в полотно.

Убить врага из пистолета,Догнать, спасти, прижать к груди.И счастье было рядом где-то,Там за экраном, впереди.

Когда теперь я в темном залеУвижу вдруг твои глаза,В которых тайные печалиНе выдаст женская слеза,

Как я хочу придумать средство,Чтоб счастье было впереди,Чтоб хоть на час вернуться в детство,Догнать, спасти, прижать к груди...

Май 1941

Пускай она поплачет,

Ей ничего не значит.

Если родилась красивой,Значит, будешь век счастливой.

Бедная моя, судьбою горькой,Горем, смертью – никакою силойНе поспоришь с глупой поговоркой,Сколько б ни молила, ни просила!

Все, что сердцем взято будет,Красоте твоей присудят.

Будешь нежной, верной, терпеливой,В сердце все равно тебе откажут —Скажут: нету сердца у счастливой,У красивой нету сердца, – скажут.

Что любима ты, услышат —Красоте опять припишут.

Выйдешь замуж – по расчету, значит:Полюбить красивая не может.Все добро на зло переиначатИ тебе на плечи переложат.

Если будешь гордой мужем —Скажут: потому что нужен.

Как других, с ним разлучит могила —Всем простят, тебя возьмут в немилость.Позабудешь – скажут: не любила,Не забудешь – скажут: притворилась.

Скажут: пусть она поплачет,Ей ведь ничего не значит.

Если напоказ ты не рыдала,Даже не заметят, как страдала,Как тебя недетские печалиНа холодной площади встречали.

Как бы горе ни ломало,Ей, красивой, горя мало.

Нет, я не сержусь, когда, не веряДаже мне, ты вдруг глядишь пытливо.Верить только горю да потерямВыпало красивой и счастливой.

Если б наперед все знала,В детстве бы дурнушкой стала.

Может, снова к счастью добредешь ты,Может, снова будет смерть и горе,Может, и меня переживешь ты,Поговорки злой не переспоря:

Если родилась красивой,Значит, будешь век счастливой...

Май 1941

Я очень тоскую,Я б выискать радДругую такую,Чем ехать назад.

Но где же мне рукиТакие же взять,Чтоб так же в разлукеБез них тосковать?

Где с тою же злостьюНайти мне глаза,Чтоб редкою гостьейБыла в них слеза?

Чтоб так же смеялсяИ пел ее рот,Чтоб век я боялся,Что вновь не придет.

Где взять мне такую,Чтоб все ей простить,Чтоб жить с ней, рискуяНедолго прожить?

Чтоб с каждым рассветом,Вставая без сна,Таким же отпетымБывать, как она.

Чтоб, встретясь с ней взглядомВ бессонной тиши,Любить в ней две рядомЖивущих души.

Не знать, что стрясетсяС утра до темна,Какой обернетсяДушою она.

Я, с нею измучась,Не зная, как жить,Хотел свою участьС другой облегчить.

Но чтобы другоюЕе заменить,Вновь точно такоюДолжна она быть;

А злой и бесценной,Проклятой, – такойНет в целой вселеннойВторой под рукой.

1941

Я, верно, был упрямей всех.Не слушал клеветыИ не считал по пальцам тех,Кто звал тебя на «ты».

Я, верно, был честней других,Моложе, может быть,Я не хотел грехов твоихПрощать или судить.

Я девочкой тебя не звал,Не рвал с тобой цветы,В твоих глазах я не искалДевичьей чистоты.

Я не жалел, что ты во снеГодами не ждала,Что ты не девочкой ко мне,А женщиной пришла.

Я знал, честней бесстыдных снов,Лукавых слов честнейНас приютивший на ночь кров,Прямой язык страстей.

И если будет сужденоТебя мне удержать,Не потому, что не даноТебе других узнать.

Не потому, что я – пока,А лучше – не нашлось,Не потому, что ты робка,И так уж повелось...

Нет, если будет сужденоТебя мне удержать,Тебя не буду все равноЯ девочкою звать.

И встречусь я в твоих глазахНе с голубой, пустой,А с женской, в горе и страстяхРожденной чистотой.

Не с чистотой закрытых глаз,Неведеньем детей,А с чистотою женских ласк,Бессонницей ночей...

Будь хоть бедой в моей судьбе,Но кто б нас ни судил,Я сам пожизненно к тебеСебя приговорил.

Июнь 1941

Ты говорила мне «люблю»,Но это по ночам, сквозь зубы.А утром горькое «терплю»Едва удерживали губы.

Я верил по ночам губам,Рукам лукавым и горячим,Но я не верил по ночамТвоим ночным словам незрячим.

Я знал тебя, ты не лгала,Ты полюбить меня хотела,Ты только ночью лгать могла,Когда душою правит тело.

Но утром, в трезвый час, когдаДуша опять сильна, как прежде,Ты хоть бы раз сказала «да»Мне, ожидавшему в надежде.

И вдруг война, отъезд, перрон,Где и обняться-то нет места,И дачный клязьминский вагон,В котором ехать мне до Бреста.

Вдруг вечер без надежд на ночь,На счастье, на тепло постели.Как крик: ничем нельзя помочь! —Вкус поцелуя на шинели.

Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,Не спутал с прежними словами,Ты вдруг сказала мне «люблю»Почти спокойными губами.

Такой я раньше не видалТебя, до этих слов разлуки:Люблю, люблю... ночной вокзал,Холодные от горя руки.

1941

Жди меня, и я вернусь.Только очень жди,Жди, когда наводят грустьЖелтые дожди,Жди, когда снега метут,Жди, когда жара,Жди, когда других не ждут,Позабыв вчера.Жди, когда из дальних местПисем не придет,Жди, когда уж надоестВсем, кто вместе ждет.

Жди меня, и я вернусь,Не желай добраВсем, кто знает наизусть,Что забыть пора.Пусть поверят сын и матьВ то, что нет меня,Пусть друзья устанут ждать,Сядут у огня,Выпьют горькое виноНа помин души...Жди. И с ними заодноВыпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь,Всем смертям назло.Кто не ждал меня, тот пустьСкажет: – Повезло.Не понять, не ждавшим им,Как среди огняОжиданием своимТы спасла меня.Как я выжил, будем знатьТолько мы с тобой, —Просто ты умела ждать,Как никто другой.

1941

Я не помню, сутки или десятьМы не спим, теряя счет ночам.Вы в похожей на Мадрид ОдессеПожелайте счастья москвичам.

Днем, по капле нацедив во фляжки,Сотый раз переходя в штыки,Разодрав кровавые тельняшки,Молча умирают моряки.

Ночью бьют орудья корпусные...Снова мимо. Значит, в добрый час.Значит, вы и в эту ночь в России —Что вам стоит – вспомнили о нас.

Может, врут приметы, кто их знает!Но в Одессе люди говорят:Тех, кого в России вспоминают,Пуля трижды бережет подряд.

Третий раз нам всем еще не вышел,Мы под крышей примостились спать.Не тревожьтесь – ниже или выше,Здесь ведь все равно не угадать.

Мы сегодня выпили, как дома,Коньяку московский мой запас;Здесь ребята с вами незнакомы,Но с охотой выпили за вас.

Выпили за свадьбы золотые,Может, еще будут чудеса...Выпили за ваши голубые,Дай мне бог увидеть их, глаза.

Помню, что они у вас другие,Но ведь у солдат во все века,Что глаза у женщин – голубые,Принято считать издалека.

Мы вас просим, я и остальные, —Лучше, чем напрасная слеза, —Выпейте вы тоже за стальныеНаши, смерть видавшие, глаза.

Может быть, они у нас другие,Но ведь у невест во все века,Что глаза у всех солдат – стальные,Принято считать издалека.

Мы не все вернемся, так и знайте,Но ребята просят – в черный часЗаодно со мной их вспоминайте,Даром, что ли, пьют они за вас!

1941

Над черным носом нашей субмариныВзошла Венера – странная звезда.От женских ласк отвыкшие мужчины,Как женщину, мы ждем ее сюда.

Она, как ты, восходит все позднее,И, нарушая ход небесных тел,Другие звезды всходят рядом с нею,Гораздо ближе, чем бы я хотел.

Они горят трусливо и бесстыже.Я никогда не буду в их числе,Пускай они к тебе на небе ближе,Чем я, тобой забытый на земле.

Я не прощусь с опасностью земною,Чтоб в мирном небе мерзнуть, как они,Стань лучше ты падучею звездою,Ко мне на землю руки протяни.

На небе любят женщину от скукиИ отпускают с миром, не скорбя...Ты упадешь ко мне в земные руки,Я не звезда. Я удержу тебя.

1941

Если бог нас своим могуществомПосле смерти отправит в рай,Что мне делать с земным имуществом,Если скажет он: выбирай?

Мне не надо в раю тоскующей,Чтоб покорно за мною шла,Я бы взял с собой в рай такую же,Что на грешной земле жила, —

Злую, ветреную, колючую,Хоть ненадолго, да мою!Ту, что нас на земле помучилаИ не даст нам скучать в раю.

В рай, наверно, таких отчаянныхМало кто приведет с собой,Будут праведники нечаянноТам подглядывать за тобой.

Взял бы в рай с собой расстояния,Чтобы мучиться от разлук,Чтобы помнить при расставанииБоль сведенных на шее рук.

Взял бы в рай с собой все опасности,Чтоб вернее меня ждала,Чтобы глаз своих синей ясностиДома трусу не отдала.

Взял бы в рай с собой друга верного,Чтобы было с кем пировать,И врага, чтоб в минуту сквернуюПо-земному с ним враждовать.

Ни любви, ни тоски, ни жалости,Даже курского соловья,Никакой, самой малой малостиНа земле бы не бросил я.

Даже смерть, если б было мыслимо,Я б на землю не отпустил,Всё, что к нам на земле причислено,В рай с собою бы захватил.

И за эти земные корысти,Удивленно меня кляня,Я уверен, что бог бы вскоростиВновь на землю столкнул меня.

1941

Не сердитесь – к лучшему,Что, себя не мучая,Вам пишу от случаяДо другого случая.

Письма пишут разные:Слезные, болезные,Иногда прекрасные,Чаще – бесполезные.

В письмах все не скажетсяИ не все услышится,В письмах все нам кажется,Что не так напишется.

Коль вернусь – так суженыхНекогда отчитывать,А убьют – так хуже нетПисьма перечитывать.

Чтобы вам не бедствовать,Не возить их тачкою,Будут путешествоватьС вами тонкой пачкою.

А замужней станете,Обо мне заплачете —Их легко достанетеИ легко припрячете.

От него, ревнивого,Затворившись в комнате,Вы меня, ленивого,Добрым словом вспомните.

Скажете, что к лучшему,Память вам не мучая,Он писал от случаяДо другого случая.

1941

В домотканом, деревянном городке,Где гармоникой по улицам мостки,Где мы с летчиком, сойдясь накоротке,Пили спирт от непогоды и тоски;

Где, как черный хвост кошачий, не к добру,Прямо в небо дым из печи над трубой,Где всю ночь скрипучий флюгер на ветруС петушиным криком крутит домовой;

Где с утра ветра, а к вечеру дожди,Где и солнца-то не видно из-за туч,Где, куда ты ни поедешь, так и жди —На распутье встретишь камень бел-горюч, —

В этом городе пять дней я тосковал.Как с тобой, хотел – не мог расстаться с ним,В этом городе тебя я вспоминалОчень редко добрым словом, чаще – злым,

Этот город весь как твой большой портрет,С суеверьем, с несчастливой ворожбой,С переменчивой погодою чуть свет,По ночам, как ты, с короной золотой.

Как тебя, его не видеть бы совсем,А увидев, прочь уехать бы скорей,Он, как ты, вчера не дорог был ничем,Как тебя, сегодня нет его милей.

Этот город мне помог тебя понять,С переменчивою северной душой,С редкой прихотью неласково сиятьЗимним солнцем над моею головой.

Заметает деревянные дома,Спят солдаты, снег валит через порог...Где ты плачешь, где поешь, моя зима?Кто опять тебе забыть меня помог?

1941

Я помню двух девочек, город ночной...В ту зиму вы поздно спектакли кончали.Две девочки ждали в подъезде со мной,Чтоб вы, проходя, им два слова сказали.Да, я провожал вас. И все-таки к ним,Пожалуй, щедрей, чем ко мне, вы бывали.Двух слов они ждали. А я б и однимБыл счастлив, когда б мне его вы сказали.

Я помню двух девочек; странно сейчасВдруг вспомнить две снежных фигурки у входа.Подъезд театральный надолго погас.Вам там не играть в зиму этого года.Я очень далеко. Но, может, ониВас в дальнем пути без меня провожаютИ с кем-то другим в эти зимние дни,Совсем как со мной, у подъезда скучают.

Я помню двух девочек. Может, живымЯ снова пройду вдоль заснеженных улицИ, девочек встретив, поверю по ним,Что в старый наш город вы тоже вернулись:Боюсь, что мне незачем станет вас ждать,Но будет все снежная, та же погода,И девочки будут стоять и стоять,Как вечные спутницы ваши, у входа...

1941

На час запомнив имена, —Здесь память долгой не бывает, —Мужчины говорят: «Война...» —И наспех женщин обнимают.

Спасибо той, что так легко,Не требуя, чтоб звали милой,Другую, ту, что далеко,Им торопливо заменила.

Она возлюбленных чужихЗдесь пожалела, как умела,В недобрый час согрела ихТеплом неласкового тела.

А им, которым в бой пораИ до любви дожить едва ли,Все легче помнить, что вчераХоть чьи-то руки обнимали.

Я не сужу их, так и знай.На час, позволенный войною,Необходим нехитрый райДля тех, кто послабей душою.

Пусть будет все не так, не то,Но вспомнить в час последней мукиПускай чужие, но затоВчерашние глаза и руки.

В другое время, может быть,И я бы прожил час с чужою,Но в эти дни не изменитьТебе ни телом, ни душою.

Как раз от горя, от того,Что вряд ли вновь тебя увижу,В разлуке сердца своегоЯ слабодушьем не унижу.

Случайной лаской не согрет,До смерти не простясь с тобою,Я милых губ печальный следНавек оставлю за собою.

1941

Мне хочется назвать тебя женойЗа то, что так другие не назвали,Что в старый дом мой, сломанный войной,Ты снова гостьей явишься едва ли.

За то, что я желал тебе и зла,За то, что редко ты меня жалела,За то, что, просьб не ждя моих, пришлаКо мне в ту ночь, когда сама хотела.

Мне хочется назвать тебя женойНе для того, чтоб всем сказать об этом,Не потому, что ты давно со мной,По всем досужим сплетням и приметам.

Твоей я не тщеславлюсь красотой,Ни громким именем, что ты носила,С меня довольно нежной, тайной, той,Что в дом ко мне неслышно приходила.

Сравнятся в славе смертью имена,И красота, как станция, минует,И, постарев, владелица однаСебя к своим портретам приревнует.

Мне хочется назвать тебя женойЗа то, что бесконечны дни разлуки,Что слишком многим, кто сейчас со мной,Должны глаза закрыть чужие руки.

За то, что ты правдивою была,Любить мне не давала обещаньяИ в первый раз, что любишь, – солгалаВ последний час солдатского прощанья.

Кем стала ты? Моей или чужой?Отсюда сердцем мне не дотянуться...Прости, что я зову тебя женойПо праву тех, кто может не вернуться.

1941

Я пил за тебя под Одессой в землянке,В Констанце под черной румынской водой,Под Вязьмой на синем ночном полустанке,В Мурманске под белой Полярной звездой.

Едва ль ты узнаешь, моя недотрога,Живые и мертвые их имена,Всех добрых ребят, с кем меня на дорогахКороткою дружбой сводила война.

Подводник, с которым я плавал на лодке,Разведчик, с которым я к финнам ходил,Со мной вспоминали за рюмкою водкиО той, что товарищ их нежно любил.

Загадывать на год война нам мешала,И даже за ту, что, как жизнь, мне мила,Сегодня я пил, чтоб сегодня скучала,А завтра мы выпьем, чтоб завтра ждала.

И кто-нибудь, вспомнив чужую, другую,Вздохнув, мою рюмку посмотрит на светИ снова нальет мне: – Тоскуешь? – Тоскую. —Красивая, верно? – Жаль, карточки нет.

Должно быть, сто раз я их видел, не меньше,Мужская привычка – в тоскливые дниПоказывать смятые карточки женщин,Как будто и правда нас помнят они.

Чтоб всех их любить, они стоят едва ли,Но что с ними делать, раз трудно забыть!Хорошие люди о них вспоминали,И, значит, дай бог им до встречи дожить.

Стараясь разлуку прожить без оглядки,Как часто, не веря далекой своей,Другим говорил я: «Все будет в порядке,Она тебя ждет, не печалься о ней».

Нам легче поверить всегда за другого,Как часто, успев его сердце узнать,Я верил: такого, как этот, такогоНе смеет она ни забыть, ни продать.

Как знать, может, с этим же чувством знакомыВсе те, с кем мы рядом со смертью прошли,Решив, что и ты не изменишь такому,Без спроса на верность тебя обрекли.

1941

Я, перебрав весь год, не вижуТого счастливого числа,Когда всего верней и ближеСо мной ты связана была.

Я помню зал для репетицийИ свет, зажженный как на грех,И шепот твой, что не годитсяТак делать на виду у всех.

Твой звездный плащ из старой драмыИ хлыст наездницы в руках,И твой побег со сцены прямоКо мне на легких каблуках.

Нет, не тогда. Так, может, летом,Когда, на сутки отпуск взяв,Я был у ног твоих с рассветом,Машину за ночь доконав.

Какой была ты сонной-сонной,Вскочив с кровати босиком,К моей шинели пропыленнойКак прижималась ты лицом!

Как бились жилки голубыеНа шее под моей рукой!В то утро, может быть, впервыеТы показалась мне женой.

И все же не тогда, я знаю,Ты самой близкой мне была.Теперь я вспомнил: ночь глухая,Обледенелая скала...

Майор, проверив по карманам,В тыл приказал бумаг не брать;Когда придется, безымяннымРазведчик должен умирать.

Мы к полночи дошли и ждали,По грудь зарытые в снегу.Огни далекие бежалиНа том, на русском, берегу...

Теперь я сознаюсь в обмане:Готовясь умереть в бою,Я все-таки с собой в карманеНес фотографию твою.

Она под северным сияньемВ ту ночь казалась голубой,Казалось, вот сейчас мы встанемИ об руку пойдем с тобой.

Казалось, в том же платье белом,Как в летний день снята была,Ты по камням оледенелымСо мной невидимо прошла.

За смелость не прося прощенья,Клянусь, что, если доживу,Ту ночь я ночью обрученьяС тобою вместе назову.

1941

Хозяйка дома