Каждый пятый - Станислав Токарев

Жестяной репродуктор со столба долдонил без передышки, звучали фамилии тех, кто закончил, и их результаты. К отстрадавшим своё спешили тренеры и товарищи, помогали снять лыжи, разводили по палаткам, но толпа вокруг судейской не рассасывалась, назревали главные события.

Куда, к дьяволу, запропастился «рафик»? Наконец комментатор углядел его за канатом, призвал свирепым гребком ладоней. Милицейский майор Матюнин стремглав бросился выдёргивать колья.

— Внимание, полная готовность! Натан Григорьевич, по моему сигналу берёте лыжника в начале спуска, ведёте на меня до створа! Вадим — запись по отмашке! И не вякать! Вякать дома будем.

— Ой, ноги не держат, — приникла вдруг к Кречетову Тамара. — Чем так болеть, лучше самой бежать.

— Любовь? — покосился на неё комментатор.

Она отпрянула, обожгла своими зелёными. Рыжая грива, сбитая в ком, тяжело упала на лицо, она её отхлестнула:

— А вы думали, любовь — это когда в койке? Эх, вы-ы…

Утирая шапочкой щёки, с палками под мышкой заскользила прочь — к подножию спуска. Встречать.

Лыжня сама потрясённо кидалась Ивану в ноги, и он попирал её яростно и властно. Гонщики, которых на последнем километре обгонял он уже десятками, шарахались вправо и влево от красного свитера, на плечах которого, казалось, вскипал рушившийся с ветвей снег.

Уже в финишном створе отчаянным прыжком опередил он парня, чей результат трудно будет отыскать в третьем, если не пятом десятке. И, сломавшись в пояснице, касаясь пальцами лыж, опустошённо катил ещё несколько метров.

Кто-то набросил ему на плечи полушубок. Вроде бы Быстряков. Кто-то, присев на колени, отстегнул крепления. Вроде Нелька.

С неба загремел жестяной голос:

— Финишировал Иван Одинцов, Московская область. Время… — голос преисполнился торжеством… — время заслуженного мастера спорта Одинцова два часа двадцать две минуты сорок шесть секунд!

Вокруг захлопали — сперва глухо, в варежках, потом хлёстче, потому что люди бросали рукавицы, бежали Ивана качать. Потянули назад за плечи, подхватили под спину, под колени. Он отбился:

— Рано.

— Ванечка, иди в палатку, простынешь!

Нелька, что ли?

Подошёл Федотов:

— Поздравляю, дядя Ваня.

Бобынин не подошёл, и Иван подумал, что хотя Костя рад за него больше, чем Федотов, но тоже понимает — рано.

Подошёл знакомый телевизионщик Толя:

— Иван, как говорят в народе, ты меня уважаешь?

— Ну?

— Минут через десять… Вон наша камера. Пару слов — я тебя терзать не стану. Договорились?

— Ну?

За спиной кто-то сказал:

— Теперь бы ему и уйти. Непобеждённым.

«Дудки», — подумал Иван. А сам всё слушал радио.

И вдруг оно загремело с неслыханной силой:

— Финишировал Игорь Рыбаков, Московская область! Время — два часа двадцать две минуты тридцать…

У него заложило уши, и он пошёл в палатку. Мельком увидел, как знакомый телевизионщик Толя бежит за Львом Николаевичем Прокудиным, который тоже бежит, на ходу стаскивая номер со своего мальчугана и обороняя его локтями от трусящей следом толпы. На ходу, не глядя, телевизионщик толкнул Ивана, и, не глядя же, извинился.

— Ничего, — ответил Иван. — Быват.

И уже для себя, а не для окружающих, вполголоса договорил любимую дедову поговорку:

— Быват, что и медведь летат. Когда с горы падат.

— Вы помните мой намёк? Что я давеча говорил? Игоряша, соберись, дружок, это же ответственный момент, тебя вся страна увидит!

Парень промокал варежкой лоб, от багрянца солдатская стрижка казалась совсем белёсой. Под носом светлый пух. Кого-то напоминал он Кречетову, но кого?

— Закончилась эта гонка, эта битва титанов!..

— Анатолий Михайлович, встаньте к товарищу поближе… Вадим, вы готовы? Бог мой, я опять вижу микрофон!

— Съесть мне его, что ли?

— Закончилась эта гонка, эта битва титанов! Кто ожидал такой сенсации? Девять секунд — всего-навсего — выиграл двадцатилетний Игорь Рыбаков у самого Ивана Одинцова, который — прав оказался наш недавний собеседник Лев Николаевич Прокудин — никогда не сдаётся без боя. Один человек этого ожидал — вы, Лев Николаевич, не правда ли?

— Сглазить боялся.

— Мы понимаем вас и разделяем вашу радость. А что скажет победитель? Что вы сейчас чувствуете, Игорь?

— Я чувствую, — заговорил триумфатор неожиданно спокойно и солидно, — что мне повезло. Я шёл позади Ивана Фёдоровича и равнялся на его время. Меня готовил и лыжи мне мазал Лев Николаевич, который дал мне всю функциональную и физическую подготовку и велел всю её показать. Вот я и показал.

— Стоп мотор. Молодцом, Игорь.

Но кого же он так мучительно напоминал?

Вспомнил, конечно. Странно, что не сразу.

Политзанятия в огневом взводе. «Вопросы есть?» — «Разрешите, товарищ лейтенант?» Рыбаков похож на ефрейтора с забавной фамилией Полубесов. Не лицом, но ростом (ефрейтор — правофланговый), аскетической стрижкой (несмотря на близость «дембеля», эпидемии стиляжничества не поддался), а скорее всего прямым и уверенным взглядом. «Наш сосед был арестован до войны. По пятьдесят восьмой статье, как враг народа. А сейчас мне пишут из дома, что он вернулся и полностью реабилитирован. Как это расценивать?» Спрашивает ефрейтор Полубесов.

«Это совершенно ясно. Шайка Берии творила много несправедливостей, а теперь партия восстанавливает справедливость». Ответил так, как в те годы любой лейтенант на его месте, и ефрейтор должен был удовлетвориться. Однако не удовлетворился. «Несправедливости — они в массовом масштабе происходили?» «У меня до войны, — поддержал с места один из первогодков, — дядьку посадили, что вроде овин колхозный поджёг, он на фронт попросился, в штрафбате был и кровью смыл, а война кончилась, обратно досиживай, это как?»

Политзанятия во взводе почитались образцовыми как с точки зрения охвата международной обстановки, так и явлений культуры. Кто ещё из лейтенантов мог рассказать солдатам, например, о системе Станиславского и изобразить, меняя голос и интонации, как в известном спектакле Художественного театра Чичиков торгует у Ноздрёва мёртвые души. «В шашки играют с порядочными людьми, — дребезжащий тенорок Белокурова, — а с тобой не стану». — «Не ста-анешь? — Роскошный громовой раскат Ливанова. — Порфирий! Павлушка!! Сейчас я его буду бить!!!» Хохочет личный состав, старшина расслабил ремень. Замполит батареи любил бывать на этих занятиях.

Он и тогда присутствовал. И хоть это бы учесть — не распускать бы язык. Не утерпел — щегольнул, пижон, главным образом, перед интеллигентным земляком ефрейтором.

— Вы ведь знаете, Слава, где на Кировской магазин «Чаеуправление»?

— Так точно, его вся Москва знает.

— А где находится Главная военная прокуратура, вам известно? Сколько от магазина до неё?

— Километра полтора, если не больше.

Взвод притих, до взвода ещё не дошло, куда клонится разговор. Замполит мял в пальцах незажжённую папиросу, крошил на пол табак.

— Так вот, Слава. Я сам в семь утра видел очередь в прокуратуру, и начиналась она за «Чаеуправлением». Это были родственники невинно осуждённых. С просьбами о пересмотре. Вывод делайте сами.

Вот на этом бы и кончать. Так нет.

— Слышал, как называют наше время? Эпоха позднего реабилитанса.

— А почему позднего? — спросили с места.

— А то раннего… — откликнулся давешний первогодок. — Покуль травка подрастёт, лошадка с голоду помрёт.

Что стоило замполиту на миг раньше смять папиросу в комок и подняться с места? И лейтенанту, значит, подать команду «Встать»?

Всего лишь миг, но неугомонный ефрейтор успел спросить:

— Товарищ лейтенант, а товарищ Сталин знал?

Шёл пятьдесят шестой. Начало.

Взвод молча ждал.

Лейтенант мог бы и выкрутиться: ему-де лично такие вещи неизвестны. Мог бы, не роняя в глазах личного состава авторитет, произнести нечто глубокомысленно-неопределённое: например, что на этот вопрос ответит история. Однако прицельно смотрели ясные глаза ефрейтора Полубесова.

— Думаю, не мог не знать.

Пижон, пижон. «Кабы ведать, где падать, да соломки подстелить», — говаривал начштаба майор Наёлкин после неожиданной инспекторской проверки, сопровождая народную мудрость собственным, на все случаи жизни, присловьем: «Пех-хота».

Кабы ведать, служил бы себе, как медный котелок. Сейчас сам, глядишь, дослужился бы до майора. Что нет худа без добра, выяснилось позже: на необъятных наших просторах великое множество майоров, телекомментатор Кречетов — один. Никогда не стремился в военные. Поступал в театральный институт — с его-то голосом и внешними данными, с дипломом всемосковского конкурса на лучшее исполнение стихов Владимира Маяковского. «Мою крр-р-раснокожую паспорртину!» На сцене Центрального Дома работников искусств диплом ему вручал председатель жюри знаменитый актёр Боголюбов с гранитным комиссарским лицом. Удостоив гранитного комиссарского рукопожатия, Боголюбов добродушно пророкотал на ухо: «Хоть и щенок, но породистый». А вот приёмная комиссия не оцепила достоинств абитуриента.