Верну любовь. С гарантией - Наталья Костина

Даша торопливо перекрестилась, и ей показалось, что огонек в лампадке вспыхнул сильнее. Прекрасные слова молитвы как бы сами по себе ожили и зазвучали у нее в голове, почему-то сказанные голосом старой троюродной деревенской бабки, медленно, нараспев: «Богородице, Дево, радуйся! Благословенна ты в женах, ибо Спасителя родила еси душ наших…»

— Можете идти. — Неизвестная открыла перед Дашей двери. — Ни с кем не разговаривайте, пока не переоденетесь во все новое. Идите.

Даша вышла в коридор, и обыденность этого выкрашенного кремовой краской помещения поразила ее. Она чувствовала, что в черной комнате вместе с белым венком невесты остался совершенно иной мир. Мир, где с ней происходило нечто таинственное, страшное и волшебное, — так, не видимое глазу, происходит превращение твердой скользкой куколки в воздушную, хрупкую бабочку. Ей захотелось вернуться и еще раз заглянуть в комнату. Но она не посмела. В холле та же девушка молча подала ей плащ. Даша вышла на улицу и с наслаждением вдохнула. Внезапно она поняла, почему нужно снять старые вещи. Это и есть та старая оболочка, которую сбрасывает бабочка. Да здравствует новая жизнь! Даша тихо, почти про себя, счастливо засмеялась.

— Здравствуйте. Я… от тети Маши. — Лифта в пятиэтажке не было, и Люба, взбираясь наверх, запыхалась. — Мне нужна баба Вера.

— Ну, я баба Вера, — после небольшой паузы, во время которой она бесцеремонно рассматривала визитершу, сказала женщина в приоткрытую щель двери.

— Извините. Тетя Маша сказала, что вы меня примете. Мне очень, очень нужно.

— Да уж, вижу, — неприветливо процедила женщина, с грохотом снимая цепочку и пропуская Любу в тесную прихожую. Была она в вытертом и засаленном на груди и животе вельветовом халате, голова повязана платком, а на носу у нее криво сидели очки в грубой дешевой оправе.

— Раздевайся. — Она кивнула на захламленную вешалку. Люба послушно сняла куртку и пристроила поверх какого-то древнего коричневого пальто. — Проходи, — так же неприветливо пригласила она Любу в комнату.

В комнате стояла убогая полированная мебель — два серванта инсультного вида на хилых ножках, с перекосившимися дверцами и стол, покрытый красной плюшевой скатертью. На том месте в сервантах, где обычно хозяйки расставляют перламутровый сервиз «Мадонна» и хрустальные фужеры, вплотную теснились иконы. Деревянные, с виду очень старые, и новые, бумажные, в окладах и без — большие и маленькие, они заполняли собой все внутреннее пространство. По стенам тоже висели иконы, и под некоторыми теплились огоньки. Пахло воском и церковью. На столе стояли чашка с остатками чая и блюдце с крошками.

— Садись. — Женщина указала Любе на стул.

Люба послушно села. Пакет с конфетами смущал ее, и она пристроила его на край стола.

— У меня… — начала Люба.

— Сама вижу, — перебила Любу хмурая баба Вера. — Порча у тебя. Недавно сделали, два-три дня. Делал сильный мастер, но материал у него был слабый. Потому ты только и жива сейчас. Видно, то, на чем делали, ты недолго в руках держала.

Люба тут же вспомнила тот самый стаканчик, за которым Светка лазила под прилавок, и внутри у нее что-то оборвалось.

— Вижу, сильно ты дорогу кому-то перешла, — продолжила бабка.

У Любы запылали щеки и уши.

— Вы мне поможете?

— Болею я, — сказала баба Вера. — А после тебя еще болеть буду. Нет, не возьмусь.

В глазах у Любы потемнело, и она почувствовала, что вот-вот упадет в обморок. Сердце глухо стучало где-то далеко, как будто и не в самой Любе.

— Я вам любые деньги… — прошептала Люба неверным языком.

— Не нужны мне твои деньги, — отрезала знахарка. — Пей!

Она плеснула воды из литровой банки, стоящей возле икон. Воды в стакане оказалось совсем на донышке, но Люба почему-то цедила ее крохотными глотками, стуча зубами о край стакана.

— Святая вода, — пояснила целительница. — Крещеная ты? — поинтересовалась она у Любы.

— Крещеная, крещеная. — Люба все никак не могла отдышаться. — Крещеная я.

— Как имя, раба Божия?

— Люба. Любовь, — поправилась она.

— Хорошо. Сюда садись. — Бабка указала на другой стул, стоящий в углу под иконами. — И не думай, что я тебя пожалела, я таких, как ты, не жалею. Просто с тем, кто это сделал, у меня старые счеты. Никогда ему надо мной верх не взять! — Она снова сверкнула очками, а Любе внезапно стало так страшно, что она почувствовала, как мелкие волоски у нее на руках разом встали дыбом. На ватных ногах она подошла к стулу и села. Бабка, скрипнув дверцей, достала из серванта какое-то черное покрывало и небольшой обмылок, каким обычно закройщики размечают линии на ткани.

— Мыло, каким покойника мыли, — равнодушно пояснила она, начертила на покрывале какие-то знаки и обернула его вокруг Любы. Из серванта же она извлекла толстую восковую свечу, зажгла ее и воткнула в банку, в которую было насыпано какое-то зерно. В эмалированную миску знахарка плеснула святой воды и поставила на табурет перед клиенткой.

— Закрой глаза! — велела она.

Люба послушно зажмурилась. Сердце бешено колотилось где-то в горле. В темноте она слышала, как бабка Вера, шаркая, ходит вокруг нее, как под скрип рассохшегося паркета что-то шепчет и отплевывается. «…Одни отпели, другие терпели, а третьи пришли играть, с рабы Любови смертную приковку снять…» Люба сильнее сомкнула веки. Темнота перед ней расцвела яркими пятнами…

— Открывай, открывай глаза. — Баба Вера трясла ее за плечо. — Все. Все уже. Сомлела ты, что ли, не пойму? Видишь? — Она указала Любе на миску с водой. В миске плавал причудливым островком воск. — Вот она, твоя порча, вылилась. Никого не узнаешь?

Люба вгляделась. Внезапно Светкино улыбающееся лицо всплыло у нее перед глазами.

— Узнаю, — сипло произнесла она. — Подруга моя сделала, да?

— А ты подруге верни то, что взяла, иначе в следующий раз никто за тебя не возьмется! И даже я тебе не помогу. Ты ведь у нее две вещи взяла. — Знахарка со стуком переставила миску на стол. — Одна вещь — деньги, пять тысяч… — Она ткнула в миску пальцем. — Да это не главная вещь, не из-за нее делали; а вот другая — ты сама знаешь. За три дня верни ей все. Завтра с утра пойдешь в церковь, покаешься и исповедуешься. И закажи по себе сорокоуст. В церкви поставишь три свечи — Спасителю нашему, Богородице и Пантелеймону-целителю. Как из церкви пойдешь, не оглядывайся, милостыни никому не подавай. Водой этой, — Вера Ивановна слила воду в банку, — умываться будешь три дня по утрам, до восхода солнца. А теперь иди, — указала она Любе на дверь, — раба божья Любовь, а то нехорошо мне что-то стало…