Литературная Газета 6470 ( № 27 2014) - Литературка Литературная Газета

И вдруг понимаешь: да это же она отскоком от известной сцены из фильма «Праздник святого Йоргена» пародирует Христа!.. Перевёртыш: там сострадание, тут злорадство, там настоящие расслабленные, тут фальшивый, там они становятся пригодными к жизни, тут, наоборот, «вон из профессии». Антикрайст!

Дважды в книге Татьяна Никитична со странной гордостью говорит о своей сестре: «Она ведьма!» – и один раз даже добавляет: «Такой у неё дар». Вряд ли мастерица слова не чувствует, что слово «дар» подразумевает продолжение «Божий». А тут чей?

Видимо, того бога, в котором разбирается Татьяна Никитична …

Также дважды (для вящей понятности автор старается работать двойками: по печени и контрольный в голову) упомянут инфернальный составитель «Словаря русского мата» Плуцер-Сарно. И совсем без счёта встречаются всевозможные предметы его исследований. То есть мат. С заменой буковок и без. В прямой речи и в авторской. Чаще в авторской. В авторской больше. Много, густо, неприятно, необязательно... Вроде мясистых родинок на бледной коже.

Э, да это же… Точно, я понял.

Это мушки, которыми в XVIII веке красавицы залепливали прыщи. Сперва мушки были нужны именно и только для этого: прыщи были не редкостью. Потом – «оттенять белизну кожи», потом – подавать сигналы кавалерам и, по мере усложнения «языка мушек», – символизировать социальный статус, возраст женщины и чуть ли ни что она ела на обед. Так же и мат. Бывает нужен для маскировки предмета высказывания или неопределённости чувств и мыслей, бывает – для красоты (ну, ведь красиво же), бывает для обозначения свободы (владения языком, совести или сегодня вечером) и так далее.

Вот думаю, на какой же стадии развития «языка мушек» находится Татьяна Никитична. На второй?

Ну, неважно. Как бы вы ни относились к Татьяне Толстой (а как можно относиться к совершенству?.. очень по-разному!), значение её творчества, надеюсь, всё-таки понятно.

Татьяна Толстая подарила русской литературе интеллигентного героя нового типа. Героя типологического, с большой буквы, героя-эпоху. Таких давно не было. Они вообще не всем великим писателям удаются. У Толстого, например, такого героя не было. И у Гоголя не было, и у Чехова. У Шукшина был, но не интеллигентный.

После Онегина был Печорин, после Базарова – Ставрогин, а после Ставрогина… Татьяна Толстая. Не в смысле «ещё хуже», помилуйте. Ещё лучше!

Теги: Татьяна Толстая , Лёгкие миры

Убийство в интерьере

Юрий Буйда. Яд и мёд. - М.: Эксмо, 2014. – 288 с. – 4000 экз.

Убийство в интерьере – не обязательно труп в библиотеке. Всё-таки у Агаты Кристи важно и то, чей это труп, и то, чья библиотека, а главное – высший пилотаж детектива! – важно, почему труп именно в библиотеке и какая между ними связь. Но ведь Буйда не пишет детективов. Юрий Буйда всё обыкновеннее пишет то, что в универсальных аннотациях к его книгам с придыханием именуется "небывалой драмой страстей". Здесь прекрасно каждое слово. Драма страстей – каково! А самое-то главное: небывалая! Это не романтическое преувеличение. Это довольно скучная, технически-точная правда.

Писатель, который мается от того, что у него всё хорошо, – поучительное зрелище литературного мира. Свою маету он претворяет в исторические интерьеры. Интерьеры занимают Буйду больше, чем трупы, и намного больше, чем живые люди. Тела ещё важны для анатомического театра: на них можно показать разнообразные насилия, какие только может придумать писатель, у которого всё хорошо. Неудивительно ли: чем дальше человечество уходит от варварства, тем больше увлекают цивилизованных людей смачные подробности убийства и совокупления. Где древний летописец напишет скупо: «был повешен за шею на воротах» – там современный писатель изобразит и хрипы, и дрыганья, и собак, жрущих кишки, и облепленное муравьями, ещё бьющееся сердце. Современные люди, которые в реальной жизни не согласны перенести лечение зуба без обезболивающего, в качестве пищи воображению ищут гораздо более ужасных, омерзительных и необратимых подробностей. Для этого сгодятся тела.

Зато живые люди Буйде, кажется, нужны очень мало. На всю книгу «Яд и мёд» – а это одноимённая повесть плюс ещё цикл гротескных рассказов – есть всего один персонаж, которого можно посчитать условно живым: Татьяна Дмитриевна Осорьина, хранительница интерьера. Все прочие – фигуры технические, совокупности свойств названных, но не проявленных. К чему нам читать о том, что Лиза была «ядовитой красавицей», если мы так и не почувствуем её яда? К чему нам знать, что Борис «занял важный пост в правительстве», если мы не видим его деятельности на этом посту и, более того, это ровно никак не сказалось ни на характере Бориса, ни на образе жизни, ни в конце концов на повествовании? Ровно так же он мог стать директором городской богадельни, иметь тех же любовниц и те же привычки.

У Буйды есть писательское свойство, которое балованного читателя обескураживает и удручает: он злоупотребляет фигурой умолчания. Там, где Толстой раскроет мысли и чувства героя до донышка; там, где Достоевский навязчиво рассказывает одно и то же, увиденное по-разному; там, наконец, где Агата Кристи набросает скупую, но внятную схему, – Буйда употребит писательскую энергию для того, чтобы придумать отговорку, почему он не будет об этом рассказывать. И под «этим» я подразумеваю кульминацию. Именно сознательным опущением, упрощением кульминации оборачивается повесть «Яд и мёд», а вслед за тем наступает совершенно предсказуемая развязка. Есть ещё эпилог – про то, как в семье все опять по новому кругу переженились, переспали, породнились, отремонтировали дом[?] вам это правда интересно?

Вот разве что дом. Интерьеры в книге Буйды значительнее людей, что, впрочем, не имеет отношения к правдоподобию. Оно не было частью замысла, и укорять писателя за то, что он доставил царю мёртвую голову Курбского, бессмысленно. В истории немало реальных жестокостей – всегда найдётся место и для измышлений. Рассказы цикла «Осорьинские хроники» – это, в сущности, фанфики, они приготовлены по тем же рецептам. Берётся по вкусу историческая эпоха. Раз «хроники» – значит, много эпох, это прекрасно. Раз члены одного семейства – значит, фактически сквозные персонажи, это вообще отлично. Далее, не заморачиваясь психологией и сюжетной грацией, накручивается исторический интерьер с князьями и смердами – жестокость, похоть, убийство; мистика опционально; Достоевский и Екатерина II в эпизодах прилагаются. Надо отдать Буйде должное: во всём этом безобразии чувствуется ирония, на многое он не претендует, и если по прочтении «хроник» в памяти удержится хотя бы волнующее открытие, что от скипидара женская моча пахнет розами – то и это уже немало. Хуже, если он всерьёз думал таким образом явить читателю накопленный «яд» семейства Осорьиных: как метафоры эти рассказы беспомощны, в них слишком много плоти и вычурности, слишком мало души и мысли.

Повесть в этом смысле значительнее: в ней, при всей картонности персонажей, умерщвлённой кульминации, хронологической заторможенности, общей замороженности жизни, при всей вялой отрешённости от внешнего мира (всё, что творится дальше ворот с кодовым замком, набросано неловким пунктиром) мысли всё-таки есть, и они небезынтересны. Мысли о движении истории, о доме как русской идее, они заключены в этот самый дом, как в рамку, – небольшие, не особенно оригинальные, но внятно сформулированные, и ведь есть же! Жаль только, слишком громоздкая получилась рамка.

Теги: Юрий Буйда , Яд и мёд

Пятикнижие № 27

ПРОЗА

Уилки Коллинз. Без права на наследство. - СПб.: Лимбус Пресс, 2014. – 528 с. – 5000 экз.

В этом романе, прежде не переводившемся на русский язык, мастер таинственности и детективной интриги Уилки Коллинз отступил от своего правила: все загадки разрешаются уже в завязке книги, и далее акцент делается на раскрытии характеров. А характеры и впрямь интересны. Благородная, сдержанная старшая сестра – и энергичная, порывистая младшая[?] кому из них суждено достичь счастья, ведь они идут к нему такими разными путями? Но самое главное – обе вынуждены начать восхождение к благополучию с катастрофического для молодых девиц провала, когда утрачено не только состояние, но и доброе имя. Коллинз, как всегда, назидателен – но не чрезмерно, увлекателен – но в рамках благопристойности. Есть в книге и судьбоносные совпадения, и обманутые надежды. Сёстры не знают, как распорядится ими судьба. Но читатели Коллинза да не усомнятся: после всех испытаний всё завершится к общему удовольствию, и оно станет наградой за перенесённые испытания.