Купите девочку - Виктор Пронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Младенцами торгуют? – произнес Пафнутьев самое несусветное, что только могло прийти ему в голову.
– А, так ты об этом знаешь, – проговорил Халандовский без удивления. – Ну что ж... Тогда ты много знаешь. Мне и добавить нечего.
– Не понял?! – откинулся Пафнутьев на спинку кресла. – Я от фонаря брякнул... И что, попал?
– В десятку. Выпьем, Паша... За то, чтоб и на этот раз ты выжил. Такой тост будет кстати, как никогда.
Друзья чокнулись, подмигнули друг другу, выпили. Пафнутьев уже привычно потянулся к домашней колбасе, а Халандовский, увидев, что пошла его колбаска, сходил на кухню и принес еще один кружок.
– Знаю, что ты меня не послушаешься, но для очистки совести скажу... Отступись, Паша. Не надо. Это даже не банда... Это государство. Бандитское государство, которое захватило город. Если ты о младенцах действительно брякнул от фонаря, то... Подозреваю, в руках у тебя оказался кончик нити. Не тяни его, Паша. Ты никогда не будешь знать, что вытянешь. Думаешь, что на том конце нити воздушный шарик, а там окажется бомба, в которой уже сработал взрыватель. Надеешься, что ведешь на поводке кошку, а за тобой идет тигр. Остановись, Паша. Никто тебя не упрекнет. Ни у кого язык не повернется. Ты уже что-то нашел?
– Руку нашел.
– Где?
– В холодильнике.
– А, ты в прямом смысле... Я подумал, что ты где-то нашел помощь, поддержку, содействие. А рука... – Халандовский пренебрежительно скривил губы. – В городе каждый день из-под снега показывается и кое-что посущественней. Во дворе моего магазина голову нашли. С осени в листьях пролежала.
– И сколько ему было лет? – спросил Пафнутьев, вспомнив просьбу медэксперта.
– Почему ему? – пожал плечами Халандовский. – Голова-то бабья. А было ей... Лет двадцать. Двадцать пять... Не больше. Паша... У них свои боевые отряды, наемные убийцы, у них везде свои люди. Ни один твой шаг не останется незамеченным. Могу тебе сказать еще одно... Если им кто-то не нравится, они делают предупреждение. Одно-единственное. Вежливое, спокойное... Если человек не внял, его убирают.
– Без следа? – усмехнулся Пафнутьев.
– А что тебе следы? Ты нашел руку? А дальше? Я предпочитаю находить в холодильнике другие вещи, – Халандовский широким жестом показал на стол.
– Значит, так, Аркаша... Ты обо всем предупредил. Твоя совесть чиста, – Пафнутьев помолчал. – Но вот что я тебе скажу... если отступлюсь, не смогу жить, понимаешь? Я должен уважать себя. Слиняв, я не смогу себя уважать, не смогу к тебе приходить к такому вот застолью, не смогу к жене в постель лечь. Ничего не смогу. Во мне останется только этот мой позор. Я буду думать только о нем. И ни о чем больше. Это отравит мне всю жизнь. А я хочу еще немного пожить, Аркаша, хочу еще пожить на этом свете, – повторил Пафнутьев, исподлобья глядя на Халандовского. – И только поэтому не отступлюсь. Не могу! – с надрывом простонал Пафнутьев. – Понимаю бесполезность, опасность, безнадежность, все понимаю! Но не могу, – повторил он почти плачущим голосом и, взяв бутылку, с хрустом, одним движением свинтил пробку. Разлив водку по стопкам, Пафнутьев поставил бутылку на стол и, кажется, в первый раз обратил внимание на ее этикетку – она была совершенно черного цвета, и только название водки было выдавлено маленькими золотистыми буквочками. – Видишь, и этикетка черная, траурная какая-то... Но я все равно не отступлюсь.
– Ты на этикетку бочку не кати, – строго сказал Халандовский. – В черном и в гроб кладут, и на свадьбу идут. Ты, Паша, на меня надейся, но не очень. Ладно? Даже нашего с тобой сегодняшнего милого разговора достаточно, чтобы меня убрать. Даже этой малости, Паша!
– Как его зовут? – спросил Пафнутьев.
– Кого? – невинно вскинул брови Халандовский.
– Аркаша... Мне больше ничего не надо... Скажи, как его зовут?
– Хорошо... С одним условием...
– Принимаю.
– Никогда, никому, ни во сне, ни наяву ты не скажешь...
– Не скажу.
– Хорошо... Этим маленьким щупальцем, которое называется «Фокусом», заворачивает некий человек по фамилии Шанцев. Борис Эдуардович Шанцев. Бывший спортсмен, участвовал в каких-то соревнованиях, получал медали... Он и сейчас следит за собой, не пьет, в отличие от некоторых моих друзей, что заранее дает ему хорошие шансы на победу.
– Не дает, – перебил Пафнутьев.
– Почему?
– Как говорят хохлы... Если человек не пьет, то он или хворый, или падлюка. Нас с тобой это не касается. Непьющий человек ограниченнее в своих поступках.
– Не надейся на это, Паша. У Шанцева нет ограничений ни в чем. Полный беспредел.
– Беспредел – это тоже ограниченность.
– Хорошо, что ты так думаешь, хорошо, что водка не лишила тебя ясности мышления, твердости убеждений, благородного безрассудства. Значит, ты настоящий человек. Значит, я угощаю тебя хорошей водкой. Если не возражаешь, я наполню наши дружеские бокалы.
– Не возражаю. А самый главный?
– Зачем он тебе, Паша? Ты вышел на «Фокус» – вот и воюй с ним, одерживай заслуженные победы, получай награды...
– Как его зовут?
Халандовский молча разлил густую холодную водку по стопкам, не торопясь завинтил крышку на бутылке, основательно установил ее на столе, втиснув между тарелок, вздохнул и, словно решившись прыгнуть в холодную воду, произнес:
– Бевзлин. Анатолий Матвеевич Бевзлин.
– Председатель правления банка?
– Да, – кивнул Халандовский. – Это он.
– Надо же...
– Знаешь, Паша, – медленно проговорил Халандовский, – у меня такое чувство, что начиная вот с этой минуты жизнь моя пойдет иначе. Печальнее и беспросветнее. И твоя, Паша, тоже.
– Ты забыл о Бевзлине... А как пойдет его жизнь?
– Немного хлопотнее, нежели прежде... Но его хлопоты будут не слишком продолжительными. У него давно нет врагов, Паша. Его окружают одни друзья. А врагов нет.
– Куда же они подевались?
– Знаешь, они все почему-то умирали.
– Съедали, наверное, что-нибудь плохое?
– Свинцом давились. Иногда Бевзлин позволяет себе немного пошалить – дает возможность милиции найти голову того, руку другого, ногу третьего... Шутки у него такие. Юмор. Понимаешь, Паша, природа юмором его наделила. Своеобразным таким, неподражаемым юмором. Будем живы, Паша! – Халандовский поднял стопку, подождал, пока к нему присоединится Пафнутьев, и, чокнувшись, решительно опрокинул ее в рот, выпив одним глотком.
– Будем, – согласился Пафнутьев. – А он тебе не мешает жить? Не мешает радоваться весне, солнцу, пробуждающейся после зимней спячки природе?
– Бевзлин? Нет. Нисколько. Скажу больше – он мне очень помогает. Дороговато, правда, берет за это, почти все забирает, но и помощь его неоценима.
– В чем же она выражается?
– Жить дает.
– Да на такого человека молиться надо! – воскликнул Пафнутьев.
– Молюсь.
– Ну что ж... Постараюсь повидаться. О впечатлениях доложу.
– Не доложишь, – тихо, но твердо проговорил Халандовский. – Вашего брата он не принимает.
– Примет.
– Считай, что тебе крупно повезет, если удастся связаться с ним хотя бы по телефону.
– Тогда придется его банк брать штурмом.
– Не возьмешь. Его оборонительные силы превосходят твои возможности.
– А танки, самолеты?
– Предусмотрено, – сказал Халандовский без улыбки. – Предусмотрено, Паша.
– Даже так, – озадаченно проговорил Пафнутьев. – А иногда, говоришь, у него возникает желание пошутить?
– Возникает.
– Так вот откуда появилась рука в холодильнике...
– Не понял?
– Да это я так, с собой беседую.
– С собой можно, – кивнул Халандовский. – Это безопасней.
– А с тобой?
– И со мной можно... Но уже не так безопасно. Я ведь, Паша, живой человек. Я и дрогнуть могу.
– Врешь, – с неожиданной жесткостью проговорил Пафнутьев. – Не можешь ты дрогнуть. И мне не позволишь. И нечего мозги пудрить.
– Спасибо, Паша, – Халандовский приподнялся из кресла, дотянулся до Пафнутьева и поцеловал его в щеку. – Спасибо, – повторил он, опустившись в кресло и незаметно смахнув слезинку со щеки. Постарел Халандовский, постарел, чувствительным сделался, каждое доброе слово вызывало в нем такую волну искренней благодарности, что доводило до слез, причем этих своих слез он даже и не стеснялся. Значит, постарел.
* * *Чувьюров настороженно вошел в кабинет, исподлобья осмотрелся по сторонам и остановился, сделав два шага от двери. В глазах его можно было увидеть лишь усталость и боль. И ничего больше. Ни страха, ни надежды. Руки, сцепленные наручниками, он держал за спиной, но как-то естественно, казалось, ему самому так захотелось сложить их, чтобы было удобнее стоять. Скользнув взглядом по Пафнутьеву, он отвернулся к окну, словно лишь там было что-то достойное внимания.
– Сними наручники, – сказал Пафнутьев конвоиру.
– А мне и с ними неплохо, – произнес старик.
– Сними, – повторил Пафнутьев. – И выйди погуляй, мы тут побеседуем немного.