Разрозненные страницы - Рина Зеленая

Роль Мани в «Чужом ребенке» в Театре сатиры играла Дина Нурм – блестящая комедийная актриса, неподражаемая, открывшая свои, свежие приемы исполнения роли новой, советской героини. Актеры московских театров бегали смотреть Д. Нурм в этой роли по нескольку раз.

В дальнейшем она стала одной из лучших актрис Ленинградского театра комедии, которым руководил Н.П. Акимов.

В Театре сатиры была у меня роль киноманки, нэпмановской дочки, взрослой девчонки.

Вылетев на сцену, нарядная, в шикарном белом пальто-клеш с большими карманами, в высоких белых модных ботинках, она сообщала зрителям, что ничего не хочет делать, а любит только ходить в кино и смотреть фильмы (в кино действительно было что посмотреть – каждую неделю шли новые картины, наши и заграничные).

Выучить эту роль мне было довольно трудно: никакой логической связи между словами не было – просто бесконечный перечень названий фильмов, которые девица уже успела посмотреть. Правда, все названия были зарифмованы (это сделал режиссер Виктор Типот с присущим ему мастерством и остроумием).

Актриса должна была обладать прекрасной, четкой дикцией и, кроме того, предельно напрягать голос, форсировать звук (микрофонов, повторяю, тогда не было), чтобы зритель и в последнем ряду балкона услышал каждое слово и оценил точность названий и остроумие рифм. Говорить надо было все подряд, без единой паузы, не переводя дыхания и к тому же все время ускоряя ритм:

«Дело Блеро»,«Знак Зеро»,«Сон Аллана»,«Два капитана»,«Капризы мисс Мей»,«Остров погибших кораблей»,«Аэлита»,«Розитта»,«Немой звонарь»,«Капитан Январь»,«Палачи»,«Молчи, грусть, молчи!»,«Львы Венеции»,«Борджия Лукреция»,«Анна Болейн»,«Серая тень»,«Бланшетта»,«Вокруг света»,«Голубая Ницца»,«Индийская гробница»,«Роковая пучина»,«Королева Кристина»,«Крытый фургон»,«Доротея Вернон»…

Во время этого монолога я металась по авансцене как угорелая, обращаясь то к одному, то к другому ряду, то к одному, то к другому человеку, как бы призывая зрителей оценить мою память и разделить мой восторг. А они отвечали мне улыбками, кивали головами – мы были с ними заодно.

Наконец, закончив свой ор, я под гром аплодисментов, с билетом в руках пускалась бежать за кулисы, чтобы не опоздать на очередной сеанс. Но вдруг неожиданно возвращалась и очень серьезно, негромко сообщала персонально зрителю второго ряда, как бы ему одному, самое важное, чего нельзя упустить:

– Да! Еще вот что:«Нападение на Виргинскую почту!» —

и только после этого убегала окончательно.

В Театре сатиры был маленький оркестр. Один из оркестрантов, И.А. Иткис, пожилой человек, отличался тем, что обо всем узнавал позднее всех. Актеры часто выдумывали о нем, что было и чего не было. Другой музыкант, молодой скрипач Яша, рассказывал такую историю. Шли они вместе после спектакля. Вечер был ясный. Над Москвой сияли звезды. Яша остановился, посмотрел на небо и сказал:

– Как все-таки странно себе представить, что все это мчится в бесконечном пространстве и мы вечно несемся куда-то.

И.А. Иткис тоже остановился и спросил строго:

– Что вы хотите этим сказать, Яша?

Тот ответил, что имеет в виду движение Земли в пространстве. Старый Иткис потребовал более подробного и точного объяснения. Яша разъяснил ему, что он имеет в виду нашу Галактику: Земля вращается вокруг Солнца, Луна – вокруг Земли и т. д. Спутник выслушал его внимательно. Они пошли дальше, и Исаак Абрамович сказал:

– Вы знаете, Яшенька, я теперь всегда буду ходить домой вместе с вами: от вас всегда услышишь что-нибудь новенькое.

Яша остановился и воскликнул:

– Вы шутите, Исаак Абрамович! Ну неужели вы этого не знали?

– Откуда? – отвечал тот. – Я же всю жизнь жил в Киеве.

Неинтересный рассказ

Это будет совсем неинтересный рассказ про то, как у нас никогда ничего не было. Я имею в виду молодых актрис вроде меня. Ни обуви, ни шляп, ни пальто. Но надо отдать справедливость некоторым умным особам. Они сообразили сразу, что тут нечего ждать и рассусоливать, а надо действовать. И они добывали одежду и туфли, доставали шапки и юбки, и на них всегда было даже что-то надето. Я только смотрела и удивлялась. Завидовала иногда. Но дальше этого у меня дело не шло. Я так и не научилась за все годы жизни узнавать, где, что и когда надо покупать, доставать.

Но моду я признаю немедленно. То, что вчера мне казалось красивым, сегодня для меня не существует, если прошла мода. То, что мне сегодня кажется безобразным, я признаю прекрасным немедленно, если мода сделает неожиданный поворот. Я не борюсь с модой: это так же бессмысленно, как пытаться бороться с приливами и отливами океана (мнение нашей легкой промышленности, к сожалению, не всегда совпадает с моим). Это не значит, что я надену новую моду. Во-первых, я никогда ничего не могу купить (то есть искать, добывать, доставать). А во-вторых, признавая моду всецело, я не обязательно применяю ее к себе лично. Когда, к примеру, появилась мода «мини», я, любуясь ею на девчонках, не могла воспользоваться поворотом моды. Конечно, отдельные особы, просто безжалостно относясь к прохожим, следовали этой моде, вызывая порой некоторое отвращение.

А вообще-то все сандалеты, которые были мне так нужны и которые носили все продавщицы мороженого, все высокие сапожки на каждой второй прохожей для меня так и оставались мечтой. Мода проходила, и я забывала о несбывшейся мечте. Но я вам предсказываю, дорогие женщины: настанут времена, когда вы войдете в любой мосторг и самый красивый продавец подойдет к вам и учтиво спросит, что бы вы хотели примерить, а на полках будут стоять самые модные и прекрасные обуви всех фасонов, цветов и размеров. Вот это будет да!

И вы меня, пожалуйста, не жалейте, хотя мне столько раз было себя жалко. Можно смело сказать – вот я помру, и никто никогда не узнает, какой у меня был прекрасный вкус: мне всегда доставалось что-то, что было кому-нибудь мало или велико.

Мое первое пальто в 1922 году было, правда, сшито для меня. Кто-то подарил мне серое солдатское одеяло. Я отдала его шить какому-то мастеру, уж не помню как. Но вот я явилась в «Нерыдае» в новом пальто. Потом были стихи В. Типота:

Пальто демисезонное —Последний московский шик.Косые карманы,Шалью воротник.Внутри – Рина Зеленая.

Я даже снялась в этом пальто у уличного фотографа.

Еще однажды, через много лет, я купила новые туфли. Они были лаковые. Я поставила туфли на стол, чтобы видеть их, еще лежа в постели, и не могла на них налюбоваться. Кому-то они были малы и достались мне. Это было в Ялте. Утром я пошла похвастаться на набережную, где в гостинице жили друзья-знакомые – Н. Эрдман, Н. Асеев и другие. Николай Николаевич был очень доволен моей обновкой, а то на мне до этого были какие-то желтые безобразные полуботинки, и написал такие стихи:

Рина Зеленая,В море соленая,Солнцем паленая,Славься вовек!

В глазках у РиночкиНет ни сориночки,Фасонные ботиночки,Вот – человек!

Дом печати

Меня пригласили принять участие в организации совершенно нового театра при Доме печати. Журналисты, писатели-сатирики хотели попробовать создать свой театр, чтобы не только писать критические рецензии и ругать какие-то спектакли, но помогать театру своим мастерством, талантом, советами. Поначалу предполагалось, что театром будет руководить художественный совет, куда помимо главного режиссера В. Типота, художника К. Зданевича и композитора М. Блантера войдут еще те, кто действительно заинтересуется работой театра. На деле хозяином театра было правление Дома: оно составляло сметы, отвечало за план и т. д.

Форма спектаклей – обозрение, самая доходчивая, острая, действенная по возможностям и театральным приемам. Короткие сценки, песни, пародии, эстрадные находки позволяли обрушивать на зрителей неожиданности и сюрпризы. Новый театр должен был как бы поднять знамя театра сатирических обозрений, которое оставил Театр сатиры, перейдя к постановкам комедий. Состав труппы был случайным: приходили актеры из разных студий и театров. Опять все сначала. Ничего нет. Надо все придумывать снова. Крохотный зал. Малюсенькая сцена. Денег мало. Времени тоже мало.

Новый театр – событие для театральной Москвы. Зрители – все московские писатели, время – конец 20-х годов.