Кремлевский опекун - Александр Смоленский

Впрочем, нет. Однажды следователь, как ей показалось, выказал сочувствие. Вспомнив об этом, Настя даже в растерянности оглянулась по сторонам, словно интуитивно стараясь проверить, сидит ли тот следователь в зале? К счастью, следователя не было. Или она просто не заметила.

– Ладно, допустим, я понимаю, у вас любовь, – начал он тогда, подбирая слова. – Но неужели ты и твой парень не знали, что в вашем возрасте – особенно девушке в вашем возрасте – надо пользоваться презервативами? Тогда бы и чадо не появилось. И вообще дело не дошло бы до суда. Трахались бы сколько угодно, как кролики. Все в вашем возрасте так поступают. И только идиоты подзалетают. Отвечай! Не для протокола. – Следователю явно было интересно потрепаться на скабрезные темы. При этом он нежно положил ладонь на ее коленку.

– Мы и не знали ничего о каких-то презервативах, – выдавила из себя Настя.

Что говорит этот человек? Какие презервативы? Что он предлагает? Даже если бы они знали, что надо предохраняться, неужели заранее заготовили бы их? Или Димка должен был сразу, как в нем проснулась любовь, сказать ей: «Подожди, милая, я только сбегаю в аптеку»? Следователь попробовал запустить руку выше коленки. Она отодвинулась...

– В отсутствие гражданина Добровольского, к тому времени официального опекуна Уфимцевой, гражданин Сироткин лишил гражданку Уфимцеву девственности, а затем неоднократно в течение продолжительного периода времени поддерживал с ней половые контакты, – как заведенный вещал прокурор.

Неужели у них с Димкой упорно хотят отнять право даже на первое личное чувство – любовь?

...Это были незабываемые дни. Время, наполненное счастьем ожидания новой встречи, нового растворения друг в друге, когда душа невесомо взмывает ввысь от обилия переполнявших их чувств. Радость и грусть сменяют друг друга, словно темные и светлые мазки художника, рисующего многоцветную картину солнечного дня.

Почему эти люди все заодно? Почему хотят отнять любовь? И Владимир Андреевич тоже? Поначалу Добровольский не догадывался, какие страсти кипят в его доме. Сказать, что ему совсем не было дела до детей, над которыми он нежданно-негаданно для самого себя взял опекунство, было бы обидным и совсем уж несправедливым приговором для бывшего офицера. Другое дело, что обременять себя «лишними» знаниями он действительно не позволял. На то были особые причины, о которых Владимир Андреевич никогда и ни при ком не распространялся. Подпадала ли любовная история детей под «лишние и запретные знания» – размышлять ему было недосуг, тем более что об этом он воистину до поры до времени ничего не знал. Ко всему прочему отставного офицера практически крайне редко можно было застать дома. Это – мало кому понятная работа пенсионера в резиденции президента. Это – странные отлучки из города...

Иногда ему звонили – один и тот же мужской голос. Владимир Андреевич бывал сильно недоволен, когда Дима или Настя брали трубку. Со временем, устав бороться с подобными случайностями, он вообще отключил стационарный телефон и полностью перешел на мобильный. Впрочем, Добровольский понимал, что, отключив телефон, нельзя отстраниться от мира. Поэтому ощущение скрытой тревоги подспудно никогда не покидало его. В мире, который со временем стал его привычной средой обитания, все было очень и очень зыбко.

Его тревоги и сомнения, увы, исходили исключительно от детей, или, если выразиться точнее, от всего того, что было с ними связано. Причем мотивация того, что с некоторых пор он оказался за них в ответе, на самом деле находилась чуть ли не на последнем месте. Вот если бы знать ему, перед кем он за них в ответе, может, Добровольскому стало бы несколько легче.

Случайно родившаяся детская любовь пришлась ему, разумеется, не по душе. Какая еще любовь у малых детей? А кем еще он должен был считать своих подопечных? Неужели Ромео и Джульетты могут быть и в наше время? Тем более буквально у него под боком. Свихнуться можно!

Первые дни суда Добровольский просидел, словно в прострации, тупо уставившись в пол. Стыдно ли ему было? И за что стыдно, если все же было стыдно? События, которые предшествовали суду с того самого дня, когда он привез в дом сначала Диму, а затем и Настю, он пережил довольно легко. Но когда начался суд на виду у всего города, интуиция упорно подсказывала ему, что просто так отвертеться вряд ли удастся. Поначалу Владимир Андреевич еще лелеял надежду, что его как свидетеля судья сразу же попросит из зала. Так, по крайней мере, происходило в фильмах, которые он видел. Но этот сладостно ожидаемый момент никак не наступал. Его намеренно оставили в зале. Поэтому ничего не оставалось делать, как слушать и вспоминать...

Однажды Настя рассказала ему странную историю о том, что к ней на улице в очередной раз прилип какой-то немолодой мужчина.

– Что значит – «в очередной раз»? – спросил опекун, догадываясь, какой ответ его ждет.

– Просто я не хотела вас огорчать, – призналась Настя. – Он приставал ко мне и раньше...

Добровольский не знал, как реагировать на новые подробности. В описании человека, который преследовал девчонку, ему смутно угадывался кто-то знакомый. Но он упорно предательски гнал от себя эту мысль, заставляя Настю вспоминать детали.

– И что тебе говорил этот человек? Угрожал?

– Я не знаю, как угрожают. Поэтому я могу ошибиться. Наверное, угрожал. «Запомни, милашка, со мной так не обращаются, – прошипел он как змея, когда я оттолкнула его руку. – Передо мной мужики по струнке стоят, а бабы дерутся за право меня ублажать. Тебе ясно? Подумай хорошо, купаться будешь в роскоши. А нет, ох как сильно об этом пожалеешь!..» Эти слова можно считать угрозой? – спросила Настя, пригвоздив своим детским вопросом Добровольского к спинке дивана.

Он трусливо ушел от ответа, пообещав, что разыщет обидчика.

Настю это обещание ничуть не успокоило. Скорее, она разволновалась еще больше. Но совсем не потому, что угрозы незнакомца ее напугали. В первый раз было даже страшнее. Просто она заметила, что стоило незнакомцу появиться на горизонте, как что-то вновь круто поворачивалось в ее жизни. Но теперь Настя не хотела никаких перемен. Теперь ей было что терять.

– ...В две тысячи пятом году Анастасия Уфимцева тайно родила дочь. Дмитрий Сироткин к своей чести не отрицает этого факта. Я имею в виду, что отцом ребенка является он. Ни для кого не секрет, что иные молодые люди, совершив подобного рода совращение малолетней, отказываются признавать свое отцовство. Я лично участвовал в подобных процессах, – добавил Гришайло, обращаясь больше к присяжным, чем к судье. – Но я задаюсь вопросом: как повел себя во всей этой истории опекун, гражданин Добровольский, о котором я уже кое-что рассказал несколько выше?

Владимир Андреевич вновь услышал, что говорят о нем.

– Гражданин Добровольский поначалу не был осведомлен о беременности Уфимцевой, во что можно поверить, учитывая ряд обстоятельств. Но так или иначе, позже он лично принимал участие в том, чтобы скрыть сам факт рождения малютки. И это вопреки заявлению Сироткина, что он официально требует признать себя законным отцом ребенка.

– Что двигало этим гражданином, суду еще, видимо, предстоит разобраться. Возможно даже не в рамках данного судебного процесса. – Председатель суда Зуева позволила себе прервать затянувшееся выступление обвинителя и решительно предложила перенести его на следующее заседание. – Обвинение не возражает? – спросила она. – Виталий Титович, я к вам обращаюсь?

– Если вы намекаете на то, устал я или нет, то замечу, что я бодр как никогда. Но, ваша честь, уважаемая публика, наверное, иного мнения. Так что я слушаюсь и всецело повинуюсь. Только позвольте еще пять минут. Так сказать, поставить логическую точку. Вы все слышали, уважаемые товарищи, что буквально пару минут назад, говоря про подсудимого и его похвальное желание признать себя отцом ребенка, я употребил слова «к его чести». Но сейчас мы его судим не за отсутствие чести, а по уголовной статье Уголовного кодекса. Изнасилование и честь несовместимы. Поэтому я прошу исключить мою неосторожную фразу из протокола, а присяжным заседателям не принимать ее во внимание. В конце концов, возможно, подсудимый Сироткин, признавая свое отцовство, априори хотел заполучить себе индульгенцию перед будущим судом.

– Возражаю. Подобное предположение ничем не подкреплено, – с места подала реплику адвокат Черняк.

– Принимается, – согласилась Зуева.

Однако Гришайло как ни в чем не бывало продолжал. Крючок для присяжных он уже забросил.

– Возможно, подсудимый надеялся на свой достаточно юный возраст? Что его собственное несовершеннолетие спасет его? Возможно, он также надеялся, что недоказанность фактов насилия или сексуальных извращений с его стороны убережет его от суда? Святая наивность... Предвижу, здесь завтра-послезавтра наверняка будут много разглагольствовать о любви двух сердец. Ничего не имею против. Но заранее хочу напомнить – в УК нет такой статьи. Есть – изнасилование! И еще одно обстоятельство: кого изнасиловал Сироткин. Отвечу. Он изнасиловал юную девушку, чье физическое состояние, точнее, умственное развитие не позволяло ей адекватно воспринимать происходящее. А это, как говорится, чревато в большей степени. На этом позвольте мне сегодня закончить, господа.