Оксфорд и Кембридж. Непреходящая история - Петер Загер

Мэттью Арнольд является автором еще одного, едва ли менее популярного поэтического определения Оксфорда – «дом безнадежных дел». Этот образ появляется в предисловии Арнольда к «Критическим опытам» (1865), панегирике и одновременно элегии, посвященной духовной родине: «Прекрасный город! Столь почтенный, восхитительный, не опустошенный бурной интеллектуальной жизнью нашего века, такой безмятежный!» Так восторженно начинается самый знаменитый, самый цитируемый в английской литературе пассаж об Оксфорде – настоящая «Лунная соната», вызывающая в воображении очарование, воскрешающая историю реальнее, чем «все тюбингенские науки», воссоздающая ауру золотой молодежи в средневековой обстановке и подводящая автора к меланхолическому и одновременно героическому признанию, что Оксфорд есть не что иное, как дом безнадежных дел, отвергнутых убеждений, непопулярных имен и невозможных привязанностей!

Таким Оксфорд остается по сей день: союзником проигравших, родиной безнадежных проектов, ареной борьбы религиозных течений, гражданской войны – величайшим адвокатом абсурда, преданным до абсурдности. А вскоре ему также предстоит стать (и современники Арнольда чувствуют это) бастионом классического образования, вернувшим утраченные позиции. Dreaming spires и home of lost causes – прежде всего гениальные маркетинговые формулы, наделенные силой внушения, ничуть не меньшей, чем «Гиннесс» – это хорошо для вас» (кстати, автор приведенного слогана – выпускница Оксфорда Дороти Л. Сэйерс). Мэттью Арнольд как никто другой способствовал распространению сентиментального оксфордского культа вплоть до xx века. И, лежа на смертном одре в далекой Африке, Сесил Родс просил читать ему вслух вовсе не Библию, а пассажи об Оксфорде из сочинений Мэттью Арнольда.

Впрочем, «родиной снов» университет не был никогда, несмотря на романтический образ. Окончательно в Страну чудес его превратила детская книжка викторианской эпохи. Ее автор – доцент-математик Чарлз Лютвидж Доджсон, более известный под псевдонимом Льюис Кэрролл, а героиня – маленькая девочка, с которой он познакомился у себя в колледже: Алиса Лидделл, дочка ректора Крайст-Черч-колледжа. Катая ее на лодке по Темзе, застенчивый молодой ученый рассказывал девочке прекрасные истории, которые легли в основу «Алисы в Стране чудес».

Провалившись сперва в кроличью нору, а потом попав в Зазеркалье, Алиса пережила целый ряд волнующих ситуаций и абсурдных встреч, в точности таких же, как в реальном мире, только еще более безумных. Читатели всего мира узнают в этой книге топографию детства вообще и их собственного детства в частности. Но почти сразу же за самой книгой появились многочисленные интерпретации, поместившие Страну чудес в Оксфорд. Гротескные украшения сточных желобов на стенах колледжей, странные ритуалы донов – современников Льюиса Кэрролла и Алисы – оказалось, все можно расшифровать и выявить в книге, единственном в своем роде академическом бестиарии. И вот Страна чудес освоена туристами лучше, чем, скажем, Китай: от кроличьей норы до дерева, на котором сидел Чеширский Кот.

Воспринимая историю буквально, как делала Алиса, понимаешь, что главной ареной всех ее приключений всегда был язык. «Если бы это было так, это бы еще ничего, а если бы ничего, оно бы так и было, но так как это не так, так оно и не этак! Такова логика вещей!»[56] В своей игре Льюис Кэрролл, этот великий маг, разрушает правила логики и языка. Постоянная смена перспективы снимает условности мира взрослых, отдавая власть абсурду, а повседневность превращается в Страну чудес. «Давай, как будто…» – в мире возможностей Алиса пробует новые роли и словесные обороты, чтобы понять, кто она такая. Ее приключения сродни словесным ребусам и академическим пародиям: от яйцеголового Шалтая-Болтая до Синей Гусеницы, поучающей Алису с высоты своего гриба как самый настоящий тьютор.

Кстати, родившаяся в Оксфорде Филлис Дороти Джеймс, автор детективных романов, будучи ребенком, постоянно спрашивала себя: действительно ли Хампти-Дампти свалился со стены без посторонней помощи? Иными словами, имел место несчастный случай или преступление?

Льюис Кэрролл превратил Оксфорд в столицу фантазии и абсурда. Столетием позже Джон Рональд Руэл Толкиен выпустил оттуда в мир хоббитов, а Клайв Стейплз Льюис прямиком через платяной шкаф вывел нас в Нарнию.

Названные экзотические порождения профессорского романа – не что иное, как попытки бегства из академической повседневности в страну фантазии, вылазки в мифические миры бессознательного и детства.

Самый свежий пример оксфордской традиции – детские фэнтези Филипа Пулмана, выпускника Эксетер-колледжа. В романе «Северное сияние», первом томе трилогии «Темные начала», действие происходит в воображаемом Оксфорде, в Джордан-колледже, подобно грибнице, широко разветвившемся со времен Средневековья.

В начале 1879 года молодой священник и поэт Джерард Мэнли Хопкинс отправился из Оксфорда в Годстоу вверх по реке. Однажды, будучи студентом, он уже проходил по Темзе этим классическим путем, как и многие до него. Тем больнее ему было видеть на берегах реки множество поваленных деревьев. По возвращении он написал элегию о тополях Бинси – экстатическую, жалобную, каждой гласной, каждым слогом своим рыдающую: «Мои тополя дорогие, чьи легкие станы срубили / Срубили, заткнули прыгучее солнце в листве / Все пали, пали, все пали…» Будучи иезуитом, Хопкинс, капеллан церкви Св. Алоизия, ощущал себя в тогдашней антикатолической оксфордской атмосфере почти в такой же изоляции, как и его знаменитый предшественник Дунс Скот. Скоту и «серой красоте» его Оксфорда Хопкинс посвятил сонет – одно из самых нежных оксфордских стихотворений, первая строка которого имитирует вибрирующую разноголосицу городских колоколен: «Башенный город, ветвистый меж башен; / Эхо кукушки, рой колокольный, жаворонка трели, / Граем грачиным, рекой окруженный…»

Подобно пению сирен, разносился манящий призыв Оксфорда над Атлантикой. С тех пор как в 1831 году Вашингтон Ирвинг стал почетным доктором университета, почти все значительные американские писатели xix века, путешествуя по Европе, делали обязательную остановку в Оксфорде (или в Стратфорде-на-Эйвоне). Ральф Уолдо Эмерсон и Натаниэль Готорн, Герман Мелвилл, Марк Твен, Генри Джеймс – все они приезжали и восторгались. «Омываемый зелеными волнами древний коралловый риф с выдающимися вперед уступами – таков Оксфорд», – написал Мелвилл в мае 1857 года. Отдельно он похвалил виноград («мягкий, как зеленое сукно бильярдного стола») и изменения к лучшему в английском монашестве: «Если тамплиеры представляли собой нечто среднее между монахами и солдатами, то нынешние – между монахами и джентльменами».

Оксфорд как пастораль учености, коллегиальной и сельской жизни, для писателей Нового Света слился с понятием о европейской культуре. И хотя даже Эмерсон замечал, что колледжи – на самом деле высшие школы для высших классов, а не для бедных, в Англии такое положение вещей казалось закономерным, как монархия. Восхищение американских студентов и туристов Оксфордом тем временем только возрастало, и Макс Бирбом написал: «Американцы имеют право на существование повсюду в мире, но это право не удается распространить на Оксфорд». Впрочем, это не остановило Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, когда он решился облагородить своего Великого Гэтсби намеком на оксфордское образование.

Лучше, чем кто бы то ни было другой, любовь своих соотечественников к Оксфорду описал Генри Джеймс, прототип американца-англофила. Там они находят неповторимое сочетание чувства и просвещения, честолюбия и легкости бытия: «Оксфорд придает сладость труду и достоинство досугу». В одном из ранних рассказов A Passionate Pilgrim[57] (1871) Генри Джеймс выводит смертельно больного американца по имени Клемент Сирл, который перед смертью возвращается туда, где учился. «Думаю, никакое иное место в Европе не пробуждает в наших варварских сердцах столь пылкого восхищения», – говорит Сирл сопровождающему его в поездке другу. Сады колледжей видятся ему «самыми прекрасными в Англии, а их плоды – самыми спелыми и сладкими плодами английской системы… тут можно навсегда погрузиться в траву, пребывая в счастливой убежденности, что вся жизнь – один большой старый английский сад, а время – бесконечный файв-о-клок». «Но разве эта идиллическая картина не есть величайшая из иллюзий? – спрашивает себя Сирл в Оксфорде перед самой своей кончиной. – Разве все это не прекрасная ложь?»

На кладбище Холивелл, где Сирл созерцает английский газон из-под земли, в 1975 году был похоронен американский писатель Джеймс Блиш. Осевший в Англии, подобно Генри Джеймсу, он получил известность главным образом как фантаст благодаря участию в кинопроекте «Звездные войны». Но в 1964 году этот горячий поклонник Оксфорда из Нью-Джерси написал биографический роман о Роджере Бэконе под названием «Доктор Мирабилис». В сторожке, когда-то стоявшей на Фолли-бридж, францисканский ученый xiii века оборудовал лабораторию и проводил эксперименты, потрясшие Европу: он предвидел изобретение пороха и появление летающих машин – подлинный научно-фантастический персонаж Средневековья.