Земля зеленая - Андрей Упит

Когда Земит, выходя из корчмы, рывком толкнул скрипящую дверь, по дороге мимо проходила жена лавочника Миезиса, дочь железнодорожного сторожа Кугениека, тучная женщина с темным мужским лицом, с толстыми губами и черными волосами, скрученными хохолком на голове. В своем светло-голубом платье и полусапожках она выглядела одетой по-господски.

Прейман схватился за козырек фуражки и потянул вниз, — по дивайскому обычаю это означало то же, что приподнять шляпу, — и поспешно объявил:

— Мы с господином Бривинем приехали, он занес Рауде покупки и сейчас выйдет.

Ласково улыбнувшись, женщина кивнула головой.

— Когда-нибудь да выйдет. А ты посиди, куда тебе торопиться!

— Что он там делает, почему не выходит? — сердито спросил Прейман у подошедшего Земита.

Но тот не ответил. Сам был зол, что его выгнали присмотреть за лошадью этого балаболки Вилиня, в то время как Ванаг там, должно быть, заказал новый штоф пива. Он пролез под коновязь и подошел к гнедому, который тоже клевал носом, как и его хозяин, с той лишь разницей, что не трещал языком и глаза у него были большие и ясные.

Узду лошадь, конечно, успела сбросить и запуталась в вожжах.

— Стой ты, падаль! — Земит дал пинка в искривленное ревматизмом колено лошади.

Удар лаптем, конечно, не был особенно чувствительным, все же гнедой из предосторожности подобрал ногу, а голову вздернул так высоко, что Земит только на цыпочках смог через уши надеть на него узду. Посылая проклятия, он подбил прямее дугу, поднял мокрую полость и накинул ее на сиденье. Увидев на телеге кнут, так стегнул коня, что тот подскочил и чуть не выломал подгнивший столб коновязи.

Прейман был очень доволен тем, что не один очутился в глупом положении за дверью корчмы.

— Вот это правильно! — радовался он. — Владельцы кутят в корчме, а испольщики стерегут лошадей. — Но, заметив, что Земит, испольщик усадьбы Красты, зло пялит на него белки, осекся и продолжал уже серьезно: — Кто там еще? С кем это мой Бривинь угощается?

— Кто там? Никого нет. Только этот пьянчуга Мартынь Ансон.

— А! «Мне думается». Что же это он — опять разошелся?

— Чистая беда и горе, если с таким свяжешься! С пасхи мне телегу делает, а еще и досок не обстругал. Третий раз прихожу: «Будет готова! Будет!» — одна песня. Когда же это «будет»? Ведь скоро пора навоз вывозить. А к корчме его словно приворожили. — Земит вытянул шею и с сердцем передразнил: — «Идем со мной, мне нужно к Миезису сходить за сахаром. А поработать и завтра успеем…» Тебе, несчастному стругальщику, хорошо и завтра, а мне нужно сегодня. Жена картошку в борозды набросала, до вечера смог бы запахать. Ночью либо утром дождь пойдет.

— Наверняка пойдет.

— А тут в посев, в будний день, сиди в корчме! С таким лодырем и сам бездельником станешь. За штоф пива — десять копеек. В прошлый четверг тоже штоф, в позапрошлое воскресенье мерка за пять… А весной откуда мне денег доставать?

— Сам ты дурень. Мартынь Ансон меньше чем полгода никогда никому ничего не делал.

— А кому же заказать? Древиню со Стекольного завода? Он только у землевладельцев берет. Да и нет у меня целого воза досок, чтобы ему отвезти. — Земит увидел на телеге покупки Бривиня и на минуту забыл о своей беде. — Посмотри, сколько накупил, какой сверток! Постолы, должно быть, для Мартыня Упита, своего любимца.

— Старший батрак из кожи вон лезет, сам чуть свет на работе и другим покоя не дает… Но ты посмотри, что у него в том куле?

Земит пощупал.

— Как будто крупа, но не крупа, как будто мука, но не мука.

— Ну конечно не мука. Я думаю, думаю — не могу додуматься.

— Что тебе думать, спроси Бривиня.

— Спроси… Уж спрошено, не отвечает.

Земит спохватился, что в корчме у него дело, и бросился в двери. Шорник вдогонку крикнул:

— Ты ему скажи, пусть выходит. Долго ли я дураком сидеть буду?

— Скажи… — проворчал испольщик. — Сам скажи. Тебе что не сидеть, а мне картошку запахивать надо…

В корчме над маленьким столом плавало огромное облако дыма. Мартынь Ансон, только что выпив, морщился, закуски больше не было. Пощелкал пальцем по мерке — пустая. Ванаг встал на ноги и погладил бороду.

— Значит, решено, в следующее воскресенье.

Земит вытянул шею, заглянул в штоф — на дне оставалось немного, — быстро присел на еще теплую табуретку.

Вилинь клевал носом все ниже.

Ванаг встряхнул его за плечи.

— Езжай домой, скоро вечер.

Он тряс сердито, как человек, который обязан оберегать честь хозяйского сословия. Дремавший приподнял голову, по не открыл глаз. Даже палец не в силах был поднять — только неясно промямлил:

— Цст! Тпру! Бокстобой!

— Ты его не бросай! — наказал Земиту Бривинь. — Вам ведь по дороге; положи на телегу и отвези домой. До самых Вилиней, — во двор завези, чтоб кто-нибудь принял. Обратно две версты дойдешь пешком.

Надувшись, испольщик притворился, что ее слышит, но тележник ответил за него:

— Отвезет, отвезет, так оставить нельзя.

Как только Ванаг показался в дверях, Прейман повернул кобылу. Застоявшаяся Машка рванула, хозяин едва успел вскинуть ногу на ось и ввалиться на телегу. Но рысью кобыла пробежала не долго. Постоялец усадьбы Гаранчи Звирбул возвращался на станцию и, здороваясь, подергал за козырек фуражки. Кобыла пошла шагом — хозяин, наверное, захочет поговорить, — и не ошиблась.

— В этом году опять не нанялся в батраки? — строго спросил Ванаг.

Звирбул стыдливо потер нос.

— Не вышло, — ответил он тусклым, словно охрипшим голосом. — Работаю здесь, у строителей на станции. По ту сторону дороги склад строим — такой сарай с навесом, где товар грузят.

— А если работаешь у строителей, так чего же по дороге шатаешься?

— Перерыв на обед целый час — дело казенное. Отнес Грину в починку мамашины сапоги.

— Большие деньги зарабатываешь?

— Хватает.

Как бы опасаясь дальнейших расспросов, Звирбул прибавил шагу; оборвавшаяся полоска постола щелкала по ногам.

Шорник подтолкнул Бривиня:

— Нашелся, казенный строитель!

— Не воробей, а пугало воробьиное, — сказал Ванаг. — Не понимаю, как такого тряпичника к станции подпускают, где столько чужих людей.

— Но-о! — повертел головой Прейман. — На одежу нечего смотреть, он с деньгами. Оба с матерью скупы, как черти. Сапоги-то у нее еще от старого Звирбула, а Грину чинить несет, — кто же не знает, сколько тот слупит. Вот увидите, он еще дом выстроит у станции; говорят, хорошую пурвиету уже подыскивает. Что ему не строиться, дело знает, а старых шпал на станции сколько угодно.

— Все лентяи и лодыри соберутся здесь у станции, — опять сердито проворчал хозяин Бривиней. — Землю обрабатывать никто уже не хочет, откуда хлеб возьмется?

У реки между редкими елями и кленами лежал строительный материал. Прейман поспешил сообщить, что какой-то немец, старый доктор из Риги, собирается строить двухэтажный кирпичный дом. Железнодорожный переезд был закрыт, на рельсах стоял товарный поезд, конец состава тянулся далеко за дивайский мост.

Уже три подводы ждали, когда откроется шлагбаум. У задней — рослая, костлявая, очевидно, ко всему привыкшая почтовая лошадь. Возница спал на телеге, беззаботно растянувшись на мешках с мукой. У средней — лошадь молодая и пугливая, настораживала уши даже на эти красные вагоны; хозяин держал ее за недоуздок, угрожая кнутовищем, сам еще более неуравновешенный, чем его скотина. Первым у заставы — Калвиц, шурин бривиньского Осиса, испольщик усадьбы Силагайлы. Откормленная лошадь ничего не боялась и даже пыталась грызть полосатый черно-белый шлагбаум. Калвиц оставил свой воз с мешками извести и подошел к Бривиню. Ростом он был со своего шурина, бривиньского испольщика Осиса, и очень походил на него, только усы темнее и длиннее. Под верхней губой блестели желтые выступавшие зубы, отчего казалось, что он постоянно смеется.

Здороваясь, он обоим подал руку. Калвиц никого не стеснялся и держался свободно и просто даже с самыми богатыми владельцами. Тем более с Ванагом: сынишка Калвица, Андр, — пастухом в Бривинях.

— Наш сосед Лазда завтра тоже собирается в имение, — начал он прямо с того, что больше всего волновало сейчас всю волость.

— Выкупит, — кивнул головой Ванаг. — Он может; пока у палейцев портным ходил, накопил столько денег, что не знает, куда и девать.

— Да, но с хозяйством ему все же не везет. В среду батрак ушел: говорит, невтерпеж — кормит одной селедкой да сывороткой. Теперь вдвоем с Микелем остались. Сам старик вышел боронить, но какой из него работник с его-то ногами — словно мотовила, больше на четвереньках ползает, чем ходит. Хорошо еще, что место глухое, за лесом, — люди не видят.

Он слегка рассмеялся, зато Прейман расхохотался громко.