Ангелы террора - Сергей Шхиян

— А что неудобного? — деланно удивилась Оля, глядя на меня лукавым глазом. — Вы же революционерки! Как Леша говорит — эмансипе! Да чего здесь такого? Когда мы будем переодеваться, Алексей отвернется.

Услышать термин «эмансипе» из уст Ольги было круто, но еще круче оказалось наблюдать за реакцией передового женского отряда начала двадцатого века на такое сомнительное и для наших дней предложение — мерить белье перед посторонним мужчиной. Он, этот отряд, в первую минуту растерялся и не нашелся, что ответить. Между тем моя современница с полной непосредственностью, даже забыв попросить меня отвернуться, лихо сбросила с себя верхнюю одежду и осталась в одном белье.

— Ну, как вам нравится? — скромно потупив глазки, поинтересовалась она и, покачивая бедрами, в манере топ-модели прошлась по гостиной.

В прозрачном белье, где надо подбритая и уверенная в своих достоинствах Ольга, бесспорно, выглядела классно. Обе революционерки заворожено и растерянно смотрели на нее во все глаза, не забывая про мое молчаливое присутствие.

— Ну, че, девки, кто рискнет померить? — поинтересовалась наша раскованная современница и опять насмешливо улыбнулась.

— Простите, мне нужно уйти, — сдавленным голосом сообщила народница и, не поднимая глаз, неприлично быстро выскочила из комнаты.

— Вот тебе и эмансипация! — засмеялась ей вслед Ольга. — Мужика испугалась! Ты, Шур, тоже куда-нибудь спешишь? — добавила она, нахально глядя на социал-демократку.

Александра Михайловна скользнула в мою сторону задумчивым взглядом и, облизнув кончиком языка губы, ответила глухим голосом:

— Нет, я не спешу.

Потом добавила, обращаясь ко мне:

— Вы, надеюсь, не будете смотреть, как я переодеваюсь?

— Конечно, если вас это смущает, — сказал я небрежным тоном, подражая в нахальстве Ольге. — Если вы хотите, то я отвернусь.

Процесс примерки дамского белья меня, как думаю, и любого нормального мужчину, очень заинтересовал, и оставлять такую интересную компанию мне, понятное дело, не хотелось. Я прошел в конец гостиной и сел в кресло спиной к дамам так, чтобы можно было, слегка отклонившись в сторону, увидеть то, что будет происходить, хотя бы отраженным в застекленной картинной раме.

Александра Михайловна, по-моему, тотчас забыла о моем присутствии, она сосредоточенно склонила голову и принялась разбирать разложенные на столе вещи. Они с Ольгой были одного роста, но революционерка была немного полнее.

— А это что такое? — спросила Коллонтай, взяв в руки мини-юбку.

— Юбка, — удивленно ответила Ольга.

— Такая короткая, — в свою очередь, удивилась Александра Михайловна, прикладывая одежду к бедрам. — Это что-нибудь интимное?

— Нет, обычная юбка, такие носят все, у кого есть ноги. Да ты примерь, сама увидишь.

Коллонтай не спешила, было заметно, что ей неловко начинать раздеваться, и она оттягивает решительный момент. Однако, отказаться от рискованного эксперимента из-за престижа революции Коллонтай не решалась. Наконец, она окончила рассматривать мини-юбку, положила ее на место и начала, не спеша, расстегивать пуговицы на блузе.

Я отвел взгляд от картины и откинулся в кресле. За моей спиной заманчиво шелестела одежда и тихо переговаривались женщины. Не выдержав неизвестности, я искоса глянул в отражение — революционерка уже освободилась от верхнего платья и начала расшнуровывать лиф. Внизу на ней были надеты пышные панталоны до колен с оборочками и кружевами. Подробностей в импровизированном зеркале было не разглядеть, и я опять умерил неприличное любопытство.

— А можно я померю? — раздался голос Ольги. — Это же супер!

Коллонтай ей что-то ответила и через минуту возни и смеха Ольга окликнула меня:

— Леш, глянь, ты такого еще не видел.

Я не заставил себя упрашивать и тут же обернулся, Ольга напялила на себя кружевные панталоны и крутилась посредине комнаты, а у стола, боком ко мне, стояла голая революционерка. Она со смутной улыбкой смотрела на танцующую девушку и не сразу заметила, что я смотрю не только на Ольгу, но и на нее.

Пожалуй, ситуация для начала двадцатого века создалась слишком крутая, но я постарался сгладить ее спокойным, будничным выражением лица, как будто каждый день видел раздевающихся перед собой женщин.

— Очень мило, — сказал я Коллонтай, — Ольге ваше белье идет.

После этого, как ни в чем ни бывало, отвернулся, не дав ей времени отреагировать.

Надо сказать, что обнаженная революционерка была из себя очень даже ничего. Может быть, для нашего времени формы у нее были немного тяжеловаты, но это опять-таки, на чей вкус. Во всяком случае, сказать, что «ее мало», я бы не решился, как и то, что «ее слишком много», Теперь, когда наш «зрительный контакт» состоялся, я без прежнего неудобства уперся взглядом в картину, наблюдая, как Александра Михайловна прилаживала на себе белье незнакомой конструкции. Ольга, все еще оставаясь в панталонах, помогала ей застегивать лифчик. Белье конца XX века революционерку потрясло. Она, больше не обращая на меня внимания, надевала то боди, то бюстье, поднимающий грудь, то «Анжелику», собирающую груди «в кучку».

— А это можно надеть? — негромко спросила Коллонтай, указывая на заинтересовавшую ее мини-юбку.

К сожалению, про меня дамы больше не вспомнили и не пригласили полюбоваться надетым бельем. Пришлось удовлетвориться их неясным отражением. Юбка была Александре Михайловне мала, но желание прикинуть на себя одежду будущего пересилило неудобство и совместными усилиями дамы ее таки натянули. После этого и роскошная грудь скрылась под каким-то топиком: Коллонтай превратилась в нормальную современную девушку. Единственной дисгармонией была пышная прическа с тяжелым узлом волос на затылке. В наше время таких причесок не встретишь.

— Леш, можешь посмотреть, — оповестила меня Ольга.

Я встал и прошел в середину комнаты. Александра Михайловна была явно смущена, на ее щеках выступил румянец, и она старалась не встречаться со мной взглядом.

— Знаете, Александра Михайловна, одежда будущего вам идет, — вполне искренне сказал я. — У вас красивые ноги!

Невинный комплемент, который не вызвал бы никакой реакции у наших современниц, заставил запылать щеки революционерки. Женщины девятнадцатого века, носившие глубокие декольте, показывать ноги не привыкли.

— Вы находите, — только и нашлась она что сказать. — Неужели в таком виде женщины будут ходить по улицам?!

— Если у них красивые ноги, или они хотя бы думают, что они у них красивые, то будут, — ответил я.

— Ну, ладно, Леш, полюбовался, и хватит, — вмешалась в разговор Ольга. — Ты нам мешаешь.

Мне не оставалось ничего другого, как оставить женщин наедине. Я решил, было, примкнуть к мужской компании, продолжавшей заседать в диванной комнате, но оказалось, что пока я читал и любовался прекрасными дамами, оба пожилых джентльмена уже успели солидно набраться ликерами. Разговор их стал более оживленным, но менее вразумительным. Теперь они нашли общую точку соприкосновения и в два голоса ругали террористов-революционеров, дестабилизирующих русское общество.

Я тоже был против индивидуального и, тем более, публичного террора, но не против давления на власти со стороны левого спектра социума. В конце концов, если бы люди не боролись за свои права, мы бы до сих пор жили в рабовладельческом обществе. Это я и попытался сказать, но услышан не был. Александр Иванович для того, чтобы принять мою точку зрения, был слишком консервативен, а Аарон Моисеевич слишком пьян.

Однако, Александр Иванович, как представитель старшего поколения, не смог отказать себе в удовольствии поделиться своими глубокими наблюдениями по поводу правильного подхода к решению социальных задач:

— Когда я был молод, — сообщил он, — нам и в голову не приходило касаться каких-нибудь политических или социальных текущих дел, мы занимались только учебою. Для правильного и глубокого обсуждения таких общественных вопросов нужно быть человеком уже практическим, нужно много видеть, много знать, многое самому испытать. Иначе это будет обычный дилетантизм и профанация. Молодому человеку нужно многое испытать на практике, чтобы правильно и не односторонне судить о направлении и руководстве властей, а где же возможность этого правильного суждения, когда не выработано еще собственное миросозерцание, когда не приобретена еще твердая научная подготовка!

Я пожалел, что с нами нет стенографистки записать такие правильные и глубокие мысли.

— Абсолютно с вами согласен, — подтвердил позицию царского генерала пьяный профессор Гутмахер. — Учиться они толком не хотят, а «Мерседесы» им подавай. Вы знаете, что вот этот ваш потомок не уважает отечественные автомобили? Вы бы слышали, как он недавно ругал «Москвич»!