Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? - Лев Айзерман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«В современной жизни люди забыли слово “мы”, они помнят только “Я”. Они забыли, что местоимение “мы” такое же личное, как и “я”, что оно относится ко всем и каждому».
«Девять из десяти моих знакомых живут, не думая об окружающем мире».
«Иногда мне кажется, что чья-то злая воля поставила над нами какой-то жуткий эксперимент. Что нам дала новая жизнь? Какое нам место в ней?»
Через год, в мае 2009 года, эту же задачу решают ученики десятого моего так называемого базового класса. Большинство писавших со статьей Быкова не согласны. «Рассказ актуален для современной России. Сейчас в нашей стране множество людей, которые ради своего крыжовника готовы идти по трупам». «Крыжовник» не устарел и вряд ли устареет, пока есть «наглость и праздность сытых и невежество и скотоподобие слабых». «Видеть не только свое счастье, но и других – это и есть своего рода цель и радость».
Но семь человек (а это 33,3% от числа писавших в тот день, то есть каждый третий) уверены в том, что «кто не смог вырастить свой крыжовник, сам виноват в этом».
...«Что плохого в том, что человек стремится добиться своего счастья?»
«Нет прекрасней человека, который стремится к цели».
«Каждый человек имеет право на счастье, и лишь от человека зависит это счастье. Полностью согласен со статьей».
Но тут нужно учитывать вот какое обстоятельство. В статье Быкова (а перед учениками лежала не выписка из нее, которую я привел выше, а весь текст статьи) десятиклассники прочли:
...«Счастливые, по крайней мере, не умножают количества несчастных: не из рта у кого-то он крыжовник вырвал, сам собрал!»
Эту мысль подхватили и несколько учеников:
...«Ведь по сути Николай Иванович не сделал ничего плохого».
Но вот что написано у Чехова:
...«Потом, слышу, женился. Все с тою же целью, чтобы купить себе усадьбу с крыжовником, он женился на старой, некрасивой вдове, без всякого чувства, а только потому, что у нее водились деньжонки. Он и с ней тоже жил скупо, держал ее впроголодь, а деньги ее положил в банк на свое имя. Раньше она была за почтмейстером и привыкла у него к пирогам и к наливкам, а у второго мужа и хлеба черного не видала вдоволь; стала чахнуть от такой жизни, да года через три взяла и отдала богу душу. И, конечно, брат мой ни одной минуты не подумал, что он виноват в ее смерти».
Но на этот аргумент в споре с Быковым обратили внимание только четыре десятиклассника.
Чехов вовсе не спорит в рассказе с желанием иметь свою усадьбу и свой крыжовник. В конце концов у него было свое имение Мелихово и в нем крыжовник, что я установил абсолютно точно. Рассказ о другом. Но, читая ученические сочинения, не всегда можно отличить нравственные смещения от эстетической незоркости. А может быть, вообще так вопрос ставить нельзя? Не проявляются ли в эстетической незоркости сдвиги в нравственной подоснове?
Но были высказывания и абсолютно однозначные по своей этической сути.
...«В “Крыжовнике” Николай Иванович поставил перед собой цель и, неважно каким способом, добился ее. Это достойно похвалы. Каждый человек сам себе господин и сам выбирает, на какую дорогу стать. Каждый человек имеет право на личное счастье, и лишь от человека оно зависит».
«Я полностью согласен с автором статьи. Хотя и считаю, что на чужом счастье построить свое нельзя, но в нашем обществе выжить можно только одним путем: это всегда думать только о себе, в этом мире никто не поможет тебе, кроме себя самого».
«Устарел ли “Крыжовник”? Я говорю ДА.Человек может добиться чего угодно. Главное действительно захотеть. В нашем обществе многие злятся на богатых, образованных, успешных, а за что? Злиться на то, что человек поставил цель в жизни, добился ее – глупо и бессмысленно. Почему я должна думать о тех людях, которые в свое время не приложили никаких усилий, чтобы стать выше по социальной лестнице?»
Отсюда и отношение к словам о человеке с молоточком.
...«Чехов хочет помочь бедным, это его право, но каждый имеет право на личное счастье».
«Разве был бы полезен человек с молоточком, всякий раз напоминающий о чужой болезни, бедности, старости?»
В том году слова о человеке с молоточком процитировал каждый второй, и большинство из них слова эти принимают. Но все до одного слова эти обрывают, не доводя цитату до конца. Перечитаем это место еще раз:
...«Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные (здесь цитата обрывается, а между тем во многом смысл ее в том, что сказано дальше. – Л. А.), что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других».
Посмотрите: здесь нет апелляции к высшим материями, будь то христианские идеалы, гуманистические устремления или голос совести. Здесь другое: это нужно тебе, для тебя самого, это в твоих интересах. Слова эти звучат как предупреждение. Как и сон Раскольникова о моровой язве. Сегодня, когда многие и многие глухи к нравственной проповеди и когда падают доверие и авторитет самих проповедующих, такой подход – напомнить о благоразумии, о собственных интересах – представляется особо важным. Может быть, я сейчас скажу не очень удачно, тут ведь дело в своеобразном социально-нравственном страховании.
Через год я прочту книгу Людмилы Улицкой «Человек попал в больницу». Книгу о волонтерах в детской клинической больнице. В конце ее Улицкая пишет, что она сделала «печальное открытие: наше общество гораздо эгоистичнее и жестче западного. В Европе и Америке несравненно больше людей участвуют в волонтерском движении». Думаю, что дело тут не только в волонтерском движении. Но и во многом другом. Ограничусь одним, но выразительным примером. Отношение французов к вернувшимся из Алжира французам, отношение израильтян к евреям, переселившимся в страну отовсюду, отношение к немцам Советского Союза, которые уехали на свою историческую родину, отношение американцев к постоянно подпитывающим страну иммигрантам небезоблачно и порой напряженно. Но уж не такое, как отношение в России к бежавшим из вчера еще братских республик русским.
Лет тридцать тому назад на день рождения ученики мне подарили молоточек с этими словами Чехова на ручке (а это было до изучения Чехова на уроках литературы).
Я был тронут пониманием роли литературы и значения уроков литературы в школе.
Но это было лет тридцать тому назад. А почти через четверть века в 32 номере «Новой газеты» за 2002 год была напечатана статья Елены Иваницкой, посвященная моему выступлению во втором номере «Знамени» за этот же год, в которой я рассказывал о сочинениях десятиклассников по «Крыжовнику». Не буду сейчас говорить о нечистоплотности этой статьи: из 17 ее страниц вырваны из контекста полстранички, мне приписаны мысли, которые я не высказывал, цитаты смонтированы, факты искажены.
Но суть дела не в этом. Для Иваницкой неприемлемы слова одного из героев Чехова об этом самом человеке с молоточком. Приговор Иваницкой жесток и однозначен: «Надоело». На этой же полосе большая фотография: памятник Достоевскому в Москве, на его парапете юноша читает книгу. Мне казалось, что смысл этой фотографии абсолютно однозначен. Ан нет. Под ней вот такая подпись:
...«Молоточек русской литературы тюкает по головам школьников».
С точки зрения госпожи Иваницкой, все эти «молоточки» истребляют «в учениках стремление к жизненной самостоятельности и трудовой активности», ибо заставляют «думать о несчастных». А для Иваницкой существует лишь один путь для молодого человека: «трудовая инициатива, усердие, активность, энергия и – в результате усилия – успех и благосостояние».
Естественно, во всем виновата русская литература:
...«В русской литературе много чего есть и помимо стремления во мрак и нищету, она – штука сложная, но кое-чего в ней определенно нет: нет апологии трудового успеха, реализации через профессиональную активность, нет “русской мечты”, подобной “американской мечте”». [8]
На эту статью Иваницкой публично, в печати ответил только один человек – Андрей Турков. Ответил и я:
...«Ну хорошо, в русской литературе этого нет. Но, может быть, все это есть в “Гамлете”, “Человеческой комедии”, “Милом друге”, “Мартине Идене”?»
Я сразу же вспомнил заявление одного из очень крупных наших руководителей, который изрек, что, поскольку русская литература не рыночная, то такая литература нам не нужна. После чего угодливые чиновники сократили время на изучение русской классики в старших классах. У меня все тот же вопрос: а что, «Маленький принц» или «По ком звонит колокол» – это рыночная литература?
