Боец. Лихие 90-е [СИ] - Валерий Гуров

этого зарекся, что не буду больше к выступлениям так наплевательски относиться. Сейчас-то что произошло… вроде же нормально все было?

— Ну что тут у вас? — я узнал голос Хрюшкина.

Начальник залетел в салон «РАФика». К бабке не ходи, шеф злой, как черт, взмыленный весь, галстук тряпочкой болтается.

— Поехали! — скомандовала Хрюшкин.

Он увидел, что я пришел в себя и лежу на носилках с открытыми глазами, как филин ими хлопаю.

— В себя пришел… — прошептал он, незаметно перекрестившись и тяжело выдыхая. — Слава богу, боженька услышал. Как ты себя чувствуешь, Кресов?

— Проиграл? — я все-таки приподнялся на локтях.

— Тит твою мать, — шеф отмахнулся, как могло показаться, раздосадовано. — Проиграл, блин. Ладно бы проиграл… Вырубил тебя Зубокол в начале второго раунда!

Я, заслышав эти слова, даже губу закусил от досады. Зевнул таки плюху, нехорошо как. Вообще, конечно, странно, что меня надолго вырубило, что до скорой успели донести, пока без сознанки был. Даже тогда, на вспомнившихся соревнованиях по АРБ, я уже через несколько минут очухался и с татами ушел на своих двоих. А тут даже в «РАФик» упаковать успели.

— Вот я дурак старый повелся на твои эти «буду второй раунд драться, выпустите товарищ начальник», — выпятив челюсть, передразнил меня шеф на манер Хазанова, но уже более примирительно добавил. — Хорошо хоть жив-здоров, это самое главное в нашем непростом времени. Думал на венок деньги собирать.

— Это еще проверить надо, все ли с ним в порядке. Товарища Кресова следует доставить в БСМП-2, — вмешалась «Аллегрова», которая закончила готовить укол. — Поворачиваемся на живот, сможете? Или вас перевернуть?

Смогу, чего нет, хотя особо не хотелось, чтобы мне укол ставили. Вроде вполне даже ничего себя чувствую. Но раз надо, так надо — я перевернулся на живот, ощущая, как фельдшер снимает с меня штаны и холодит спиртом верх полужопицы.

— Не дергаемся, а то игла останется, — предупредила она и в следующий миг эту самую иглу мне в задницу засандалила, тяжелая таки у нее рука. — Терпим, товарищ Кресов.

Укол был действительно крайне болючий, пришлось даже зубы стиснуть, слезы выступили. Благо мука длилась недолго, через несколько секунд фельдшер вытащила иглу. Я развернулся обратно к шефу.

— Товарищ начальник, как я удар пропустил-то? Не помню ни хрена.

— Как-как, крюком левым тебе ка-ак двинет, бац! — Хрюшкин стукнул кулаком о ладонь.

— Да, нехорошо получилось, думал до конца боя отстою.

Я вдруг вспомнил момент пропущенного крюка. Погорячился я, не рассчитал, что тело нетренированное.

— Нехорошо это мягко сказано, — шеф тяжело вздохнул. — У меня сегодня после обеда ответственная сдача ремонтного изделия, а мне с тобой теперь надо переться в больницу! Ты хоть понимаешь, что мне теперь придется производственную травму оформлять?

Ответить было особо нечего. Придется, значит придется, если так положено, я то тут причем. Но в целом меня немного смущал такой прямой и наглый наезд Хрюшкина, который как будто старался на меня что-то переложить. Привычныйход для чиновников и вот таких начальников, как мой шеф, когда они пытаются всю возможную ответственность с себя на кого-то сбросить.

— Может это… — Хрюшкин ко мне приблизился, на шепот перешел. — Скажешь, что сам упал, а я тебе премию выпишу?

— Давайте все как положено, — поморщился. — Травма-то на производстве получена…

— Как положено, ну ладно, — шеф коротко плечами пожал, начал на сидушке ерзать. — Не хотел тебя расстраивать раньше времени, но короче, Кресов, я только что разговаривал с начальником корпуса и у меня для тебя плохие новости.

— Так? — уточнил я, чувствуя как от укола, который мне вколола фельдшер по телу разливается тепло.

— Он сказал, что не подпишет тебе разряд.

— С чего бы вдруг? — я твердо помнил, что одним из условий участия в межзаводских соревнованиях, был как раз таки более высокий разряд, чем есть сейчас.

— Потому что сегодня после обеда проходят экзамены в учебном центре, на разряд, а ты пролетаешь со своей больницей. Специально под тебя никто ничего делать не будет, и тут я никак помочь не могу, — скороговоркой выдалшеф, как будто скорее хотел все это донести до меня.

Складывалось впечатление, что ему самому не нравилась тема, о которой приходится говорить. Мне она тоже не нравилась, потому что еще вчера в кабинете у Хрюшкина он пообещал мне вагон и маленькую тележку в виде разряда, решения вопроса с общагой и премии. Пусть я и не имел отношения к прежним договоренностям реципиента, но часть обязательств Сереги выполнил. А у шефа явно сквозил формат «обещать — не значит жениться». Не хотелось допускать, чтобы все это были слова, сказанные по ветру. Что хотелось, так это верить — это просто заминка и недоразумение, связанное с надобностью съездить в больницу и сделать рентген.

— Едем? — спросил водила у фельдшера, когда та вернулась в кабину.

Та, видимо, кивнула в ответ, «РАФик» завелся и через несколько секунд мы уже ехали в БСМП. Хрюшкин сидел совершенно понурый, уткнувшись подбородком в ладони. Признаюсь, что после нокаута я еще неважно соображал, поэтому свой вопрос задал не сразу.

— Товарищ начальник, выйду и сдам экзамен, в чем проблема то?

— Хе, — хмыкнул тот. — Сказал же тебе, Сережа, что ученики сегодня экзамены сдают, завтра тебя на завод уже никто не пустит.

— А при чем здесь ученики? — я брови сдвинул к переносице.

— Как причем, а кто учеником после армии работает почти три месяца? — шеф руками развел, глядя на меня выразительным взглядом. — Печкин что ли?

— Какой Печкин?

— Почтальон! Говорю передумал начальник корпуса тебя на работу брать! Считай, что срок не прошел испытательный.

Я подвис, переваривая новую порцию информации. Начну с того, что я понятия не имел о своем статусе на заводе учеником. Полагал, что трудоустроен… А тут, получается, что на испытательном был? Потом вспомнилась пометка о демобилизации прошлой весной. Если так, то все совпадало. По всей видимости, мой реципиент пришел на завод после обучения в ПТУ со вторым разрядом и все три месяца учился без отрыва от производства, чтобы получить третий или как обещал начальник сразу четвертый слесарный разряд.

— Почему он передумал-то? Мы же договаривались, что если я на соревнованиях выскочу…

— Так мы о чем договаривались, Кресов! — шеф не дал мне договорить, перебил. — Что ты выйдешь, таблом пощелкаешь и снимешься с боя! Кто тебя заставлял на рожон лезть, на второй раунд выходить! Ты же цех собственный опозорил.

Я промолчал. Логику Хрюшкина не понимал, хоть убей. То есть сдаться и сняться с боя — это лучше, чем проиграть нокаутом. Логика явно хромала, но шеф продолжил.

— Начальник корпуса говорит, что после сотряса тебя на станок может намотать, да еще по жаре такой — сознание потеряешь… — на этот раз куда спокойней и даже как-то расстроенно пояснил начальник. — А у нас на третьем-четвертом разрядах все на сверлильном работают, на точило ходят. Извини, Сережа, не вышло, ты сам виноват, и на встречу не идешь. Ребята второго разряда на заводе не нужны, работы по такому разряду нет, сам видел.

Получалось, что из-за моего желания показать себя на соревнованиях, собственное начальство в ответ решило меня за забор выкинуть. Вот так, не делай людям добра, как говорится. Но бог с ним с разрядом, я все равно не умел слесарить, и работать бы не смог. Бог с ней даже с премией, богато не жили, нечего и начинать. Смущало другое, я отчетливо помнил, что у реципиента существуют проблемы с жильем, которые достались мне в наследство.

— С общагой-то как быть?

— Пфу… — за наш разговор Хрюшкин тяжело выдохнул раз в четвертый. Он положил ладонь себе на грудь. — Вот руку на сердце положа, я не знаю как быть, Сережа. Чесс слово…

— Вы меня на улицу выставляете? — чересчур спокойно для человека, который оказался на грани краха, спросил я. — Самому не стыдно?

У шефа после моих слов на щеках выступил румянец.

— Прости, я действительно ничем помочь не могу.

Можешь ты, козел старый. Все можешь, просто не хочешь свою жирную жопу напрягать, незачем тебе это. Живешь в своем мирке, где хорошо устроился, и не желаешь рисковать, дабы не подставляться. Это были первые мысли, которые пришли мне в голову, вслед за пониманием, что меня выставляют как собаку на улицу, нисколько не интересуясь как мне придется жить