Нефритовые сны - Андрей Неклюдов

Лист XX

Эля… Все в ней возбуждало меня и доставляло ни с чем не сравнимую радость – и то, как она, лизнув большой и указательный пальчики, подправляла ими на ресницах тушь, и то, как дивно колыхалось в складках халата ее до времени скрытое от меня тело, когда она появлялась из ванной с рассыпанными по плечам влажными волосами, покрасневшими белками глаз и сохранившейся во впадинке над ключицей прозрачной линзочкой воды. И ее аккуратная изящная стопа, достойная кисти великих живописцев. И даже ее торопливо сброшенные в прихожей черные лаковые босоножки с крылообразным изгибом подошвы, в которых было столько от нее, столько от женщины вообще!..

Я мог по часу рассматривать, пока она спала, ее сосок – розовато-палевый, трогательно сморщенный, медленно, почти неприметно для глаза меняющий форму, как бы поеживающийся в сладкой неге. И пигментный кружок вокруг, цвета кофе со сливками, окруженный хороводом мелких пупырышек. Или мочку уха, полупрозрачную, словно сердолик. Или ее милую, такую интимную родинку у губ… К чему все потуги человечества в искусстве, когда лучшее произведение уже создано? Вот оно передо мной!

– Женщина – творческая удача Бога, возможно, для него самого неожиданная, – пытался я выразить Эле свои чувства. – Эти бедра, груди… не говоря уже о прочих штучках… Как же вам повезло!

– Мужчинам тоже повезло. По крайней мере, некоторым, – и она лукаво глядела на меня прищуренным глазом. – Ведь это все для них.

Ее саму возбуждало, когда я присаживался перед нею, раздетой, и не таясь разглядывал, как разглядывают добытый клад. Под моим пристальным взором она открывалась все более, всю себя до последнего волоска отдавая мне. А между тем, как сейчас понимаю, она отдавалась не столько мне, сколько своему наслаждению.

В Эле я находил всех тех девочек, женщин, каких знал и о каких грезил – Настю, Эмму, Вику, и старшеклассницу с четвертого этажа родительского дома, и мою маленькую безымянную подружку из романтических сновидений мальчишеской поры, и тех роскошных недоступных полубогинь с репродукций старинных картин, и тех покорных, немного странноватых красавиц, каких я любил и ласкал в своих более поздних снах.

Они все смотрели на меня ее глазами, ласкали меня ее руками, и я, обнимая ее, обнимал их всех. С Элей последовательно, шаг за шагом, но с ошеломляющей и фатальной быстротой стали обращаться в реальность мои самые безумные фантазии.

Первым звеном в этой цепи стал «бархатный» секс, как называл я оральные ласки. Именно с Элей мы достигли в нем того высочайшего уровня, той открытости и свободы, каких мне не удавалось достичь с другими и какие до сей поры казались возможными только в воображении и снах. (Хотя никогда я не забывал и наш первый опыт с Аленкой.)

По обыкновению, Эля сперва уклонялась, хотя в ее зрачках уже зажегся огонек дьявольского искушения, укрощать который ей, очевидно, становилось все труднее и труднее, и вот однажды она вся, разом, раскрылась для моих ласк, забыв ложный стыд. Лицо ее, когда в изумлении от новых изысканных ощущений она приподнимала голову, чтобы взглянуть на меня, было бледно и искажено гримасой, прекраснее которой я ничего еще не видывал. Я приостановился, зачарованный.

– Ну же… – со слабой улыбкой простонала она. – Не отлынивай.

Не знаю, как я не умер от разрыва сердца в тот первый раз, когда она, сидя сверху на моей груди, продвигалась по мне – все ближе и ближе, с томительной медлительностью, дразня меня и себя, приближалась к самым моим губам, и я, прежде чем потерять себя, забыться в безудержной страсти и нежности, видел перед собой полураскрытый нежнейший бутон, отдающий сдобой и дурманом. Я едва не лишался рассудка от мысли, что это явь, что этот бутон предназначен мне, что он ждет моих трепетных касаний.

С того вечера Эля вновь и вновь жаждала повторения испытанного. Всякий раз ее пальцы мягко, но настойчиво направляли мою голову в желанную область, и я блаженствовал от этой ее настойчивости, ее очаровательного бесстыдства.

Да, как в давних моих мальчишеских грезах, так теперь в нашем с Элей полуреальном мире земные законы и запреты утрачивали силу. Вместе с одеждами мы сбрасывали с себя последнюю тень стыда и неловкости. Эля усаживалась, например, мне на шею, я обхватывал руками ее упругие ноги, поцеловав попутно одну и другую, и катал ее голышом по квартире, даже подбегал смеха ради к раскрытому настежь окну. Я ложился навзничь на скользкий паркет, а она выполняла надо мной поперечный шпагат (тут же вспоминаю, как в детстве проезжал на санках между расставленных ног подружек, хотя те и были в штанах, да к тому же зимних). Мы завязывали один другому глаза синей атласной лентой. И вот я кружил по комнате, натыкаясь на подыгрывающие хозяйке предметы, пытаясь поймать ее саму, невидимую и голую, по легкому дуновению, по запаху стремясь проследить ее беззвучные перепархивания. В свою очередь Эля, слепо расставив руки и плотоядно приоткрыв рот, ловила меня, а я старался легонько шлепнуть ее по попке или даже поцеловать и быстро отскочить. Мы пробовали одновременно доставлять друг другу оральное наслаждение, превращаясь в диковинную буддийскую фигуру, в клубок тел, ног и рук. И в эти фантастические минуты предельной оголенности и нежнейшего пения нервов мне чудилось, будто мы и впрямь единое, само себя ласкающее обоеполое существо.

А еще, экспериментируя, мы по предварительной взаимной договоренности, прерывали, бывало, нашу близость почти на самом ее пике. Элино – оторванное от моего, переполненное любовью – тело уезжало на работу, а мое – невероятно чувствительное, как будто лишенное кожи – отправлялось бродить по городу. Но удивительное дело: наша связь ни на миг не прерывалась, на каком-то ином уровне продолжалось весь день незримое творение любви. Наша страсть сочилась из нас, постепенно увеличивая напор, как сочится под давлением вода сквозь преградившую поток плотину. Малейшая мысль о любимой подбрасывала мои чувства к самому небу. Весь мир казался невероятно эротичным, возбужденным, даже трепещущие деревья, даже вихрящиеся и сталкивающиеся в небе облака. Не знаю, что при этом выражало мое лицо, но встречные женщины бросали на меня растревоженные шальные взгляды. И Эля признавалась, что в такие дни все сделки у нее проходили «на ура», а мужчины терлись вокруг, как наэлектризованные.

А вечером!.. Захлебнувшись в объятиях, соединившись, слившись наконец в одно, мы жадно глядели друг другу в глаза и, пока только лишь глядя в глаза – только лишь глядя в глаза! – едва не плакали от пронизывающих нас тончайших вибраций, сродни тем, что выступают предвестниками мощнейшего землетрясения.