Мария Каллас - Клод Дюфрен

Нам следует с осторожностью относиться к откровениям матери, однако другие свидетели заставили нас поверить, что в словах Евангелии была доля правды. Строптивую необузданность ее дочери могла бы укротить только любовь к мужчине. Однако в сердце Марии не было места для любви… И тем не менее ее новая внешность, недавно свалившаяся на нее известность создавали предпосылки для того, чтобы девушкой начали интересоваться мужчины, но она, похоже, не придавала этому значения. Итальянский полковник Бональти был не прочь поухаживать за ней, но я искренне верю, что он не имел никакого успеха.

Приходится только гадать, почему столь юное создание, нуждавшееся, по ее собственному признанию, в любви, отказывалось удовлетворить столь естественную в ее возрасте потребность? Тут мы касаемся еще одной сердечной тайны, которую Каллас хранила за семью печатями. Она так и не открыла ее. Нам остается лишь строить гипотезы. Однако любые догадки относительно этой выдающейся певицы имеют право на жизнь, поскольку позволяют лучше узнать ее как личность: в двадцать лет, как и всю последующую жизнь, Мария, подобно всякой девушке, ждала прекрасного принца. Однако в отличие от других Мария предъявляла к своему избраннику повышенные требования. Какой-нибудь завалящий принц ей был вовсе не нужен. Много лет спустя она решила, что в лице Аристотеля Онассиса она нашла наконец принца своей мечты. Нам уже известно, к чему привела эта роковая ошибка. Двадцатилетняя Мария не могла влюбиться к тому же еще по одной причине: несмотря на свой изменившийся облик, она по-прежнему ощущала себя в глубине души неуклюжей долговязой девицей, грызущей ногти и безуспешно пытавшейся скрыть выступавшие на лице подростковые прыщи. К двадцати годам ей так и не удалось избавиться от этого комплекса. Она будет недовольна своей внешностью и тогда, когда восторженные толпы поклонников во всех концах земли принялись во весь голос превозносить ее красоту и в глазах многих мужчин она увидела тому подтверждение… Наконец, возможно, она пренебрегала вниманием сильного пола еще и потому, что оставляла в театре все свои силы и эмоции по мере того, как вживалась в образ своего персонажа, чье душевное состояние должна была воспроизвести на сцене. Когда чувствуешь себя Тоской, Джокондой или Лючией ди Ламмермур, то не сможешь ответить на ухаживания уличного музыканта, играющего на бузуки в квартале Плака! Со временем Мария настолько слилась со своими персонажами, что перестала отличать реальную жизнь от вымышленной. Когда же она захотела вернуться к действительности, то было уже слишком поздно.

Однако не будем торопить события. Мария с каждым днем все больше и больше сил отдавала искусству, и это вскоре стало приносить плоды. В то лето 1944 года, когда на фронтах Европы кардинально изменилась расстановка сил и предчувствием скорой победы была пропитана атмосфера, она впервые исполнила главную роль в «Фиделио», единственной опере, написанной Бетховеном.

В декорациях величественного античного амфитеатра эта двадцатилетняя девушка слилась со своей героиней; она не играла Леонору, она была Леонорой. Публика, пришедшая послушать эту немецкую оперу, конечно же состояла преимущественно из немцев. Эти вояки доживали последние дни своих побед и вот-вот должны были познать горечь поражения и все связанные с ним унижения и лишения. О скором крахе немцев возвещала Мария посредством своей героини, освободившей своего супруга от оков тирании. Она бросала в лицо оккупантов страстный призыв к свободе… Ее пение настолько впечатлило публику, что по окончании спектакля весь зал аплодировал ей стоя. Под магическим воздействием музыки и вокальной интерпретации образа героини угнетатели и угнетенные смешались в общем восторженном порыве; это был первый триумф Каллас, каких, как мы знаем, впереди ее ждало великое множество.

Этот новый успех Марии и бойцовские качества ее характера вызывали волну зависти. Между певицей и ее товарищами по сцене — это расхожее выражение, не надо понимать его буквально — все больше расширялась пропасть, однако она, кажется, не придавала этому значения. «Эти люди наводят на меня тоску, — говорила она матери, — и я нисколько не боюсь их».

Не было ли это началом печально известной в театральных кругах «звездной болезни»? Нет, она вовсе не ставила себя выше других, а ее порой шокировавшее окружающих поведение можно было объяснить тем, что она понимала свое особое предназначение. Она словно предчувствовала, какую роль суждено ей сыграть в эволюции оперного искусства. Вот почему она отвергала все, что могло отвлечь от достижения поставленной цели или стать препятствием на ее пути. Впрочем, «звездная болезнь» ей будет несвойственна и в будущем. Резкие перепады настроения, вспышки гнева и раздражительность на гребне славы были вызваны отнюдь не манией величия, а, напротив, свидетельствовали о терзавшей ее постоянно неуверенности, что со временем превратилось в навязчивую идею.

Как бы там ни было, Мария не имела в то время возможности заняться восстановлением своего душевного равновесия. Если дамы Калогеропулос сравнительно безболезненно пережили период вражеской оккупации, вскоре на их долю выпали страдания, без которых они предпочли бы обойтись. Однако вначале все складывалось для них как нельзя лучше: немцы наконец разбиты, Греция дышала воздухом свободы. Солдаты союзников прибывали с карманами, набитыми столь любимыми Марией лакомствами. Мария благодарила вновь прибывших своим пением. Она пела с таким же радостным подъемом, как несколько месяцев раньше пела для итальянцев. Короче, на улице Патиссон был праздник…

Но недолго музыка играла. Когда американцы и русские делили в Ялте зоны влияния, они договорились, что Греция останется в западном секторе. Однако, как известно, у Сталина были далеко идущие планы по захвату территорий. Он вынашивал их, когда еще вступал в сговор с Гитлером. Получив Гитлера в качестве противника, Сталин ничуть не умерил свои аппетиты. Он решил наверстать упущенное и направил на захват власти своих коммунистических вольных стрелков. Так, Греция после мук оккупации познала ужасы гражданской войны. 3 декабря 1944 года в исключительно холодную погоду — Мария надолго запомнила этот день, когда ей исполнился двадцать один год, — греческие коммунисты предприняли попытку военного переворота. Довольно быстро они захватили ключевые позиции в столице и потребовали отречения короля от престола. Королевские и английские подразделения сосредоточились в центре Афин вокруг крупных гостиниц и посольства Великобритании, откуда могли контролировать обстановку в городе. И тем не менее произошла нешуточная стрельба. К несчастью, дом на улице Патиссон оказался, что называется, на линии пересечения огня. Если Джекки повезло — ее жених Милтон, будто предвидев подобный поворот событий, переселился вместе с ней в гостиницу «Отель де Парк», находившуюся под надежной защитой греческих и британских войск, то Мария с матерью целых три недели жили без света, отопления и воды. Женщины оказались на грани нервного срыва, поскольку были оглушены не прекращавшейся стрельбой, к тому же из еды у них осталось только несколько банок консервированной фасоли. Можно представить, как такая еда пришлась по вкусу Марии. Кроме того, сцены кровопролитных боев вряд ли радовали взгляд девушки, имевшей двадцать один год от роду. Несмотря на то, что Мария была отнюдь не робкого десятка, но когда однажды вечером увидела труп молодого английского солдата, долго не могла прийти в себя от страха. Со своей стороны, Евангелия, отличавшаяся, как мы успели заметить, в своих воспоминаниях особой эмоциональностью, рассказала нам, что трое мужчин были убиты на ее глазах на крыше соседнего здания. Как всегда она описывала события на грани правды и вымысла. Так, она повествовала, как однажды ночью к ней в дом явился один человек и попросил убежища: речь шла ни больше ни меньше, как о министре внутренних дел греческого правительства генерале Дурентисе, которого коммуниста хотели уничтожить.