ДЕВОЧКИ - Надежда Лухманова

Килька, с перекошенным от злости лицом, дотрагивалась своими сухими пальцами до ног виноватых и говорила только: "Du, du, du und du, steht auf!"(Ты, ты, ты и ты, встать!) И, как после арии Роберта: "Восстаньте из гробов!", с кроватей поднялись шесть девочек в белом, которые начали сконфуженно приводить в порядок свои шутовские наряды, вытирать полотенцем лица и кутаться в зеленые байковые платки (платье при ночных экскурсиях не надевалось), затем покорно двинулись в путь за классной дамой.

- Und morgen werde ich alles Maman erzДhlen! (И утром я все расскажу Maman!) - громовым голосом добавила Корова.

Это была действительная угроза. Maman докладывалось только о больших преступлениях, и кара за них полагалась серьезная, например "без родных", то есть без допуска на свидание с родственниками в ближайшее воскресенье.

Девочки стихли, непойманные привели себя в должный порядок, убрали все и улеглись. Вскоре дортуар погрузился в настоящий, глубокий сон. Провинившиеся были расставлены почетным караулом по углам и у дверей обитательниц "Чертова переулка". Баярд попала на часы к дверям Метлы. За спиною девочки был кувшин с большим букетом цветов. Надя вдруг с необыкновенной злостью выхватила цветы из воды, своими тонкими нервными пальцами развязала шнурок, стягивавший толстую связку корней, затем смяла, скомкала все головки цветов, туго перетянула их шнурком и сунула в воду. Освобожденные же корни безобразной щетиной топорщились сверху.

- Метле нужна метла, а не цветы! - заявила Баярд под одобрительный смех из всех углов.

Дверь комнаты музыкальной дамы тихонько отворилась, и на пороге показалась Метла. Она подошла к окну, протянула руку к цветам и быстро отдернула ее, видя взъерошенное чудовище, затем, поняв злую шутку стоявшей рядом девушки, она повернулась к ней. Выцветшие, но добрые глаза старой девы встретились в упор со злым взглядом серых глаз Баярда.

- Вы поступили очень скверно, - сказала она по-немецки, - эти цветы мне прислала старуха-мать из своего сада. Она слепа, но каждый цветок она сорвала своими слабыми старческими руками и сама связала их в букет.

Слезы закапали из глаз музыкальной дамы, и она бережно, как больного, унесла к себе в комнату изуродованные цветы.

- Воображаю себе маменьку этих трех граций! - начала в своем углу Бульдожка.

- Молчи, дура! - вдруг крикнула ей Надя Франк.

- Mesdames, mesdames!(Сударыни, сударыни!) - захохотала Чернушка. - Не ссорьтесь, Bayard, ne montez pas sur vos grands chevaux!(Баярд, не заноситесь!)

Но Надя Франк вдруг двинулась из своего угла и смело открыла дверь в комнату музыкальной дамы. Она вошла в крошечную прихожую и через открытую дверь увидела в комнате стол, на нем лампу с большим самодельным абажуром из сухих цветов, затем большой поднос, на котором лежал пестрый букет, и бледные руки Метлы, старавшейся спасти менее пострадавшие цветы. При входе Нади она подняла голову и поглядела на нее с недоумением и почти со страхом.

Девочка сделала еще несколько шагов и вдруг, подняв голову, с тем ясным и честным взглядом, за который ее и прозвали Баярдом, заговорила:

- Mademoiselle Билле, Вильгельмина Федоровна, простите меня…

Руки, державшие цветы, затряслись, бедная музыкальная дама, так несправедливо, так беспричинно травимая всем этим молодым поколением, слышала в первый раз искренний, мягкий голос, называвший ее по имени. Она подошла к девушке и обняла ее. Рыжая головка припала к ее впалой груди, и горячие губы девушки прижались к ее желтой сморщенной щеке. Затем Надя круто повернулась, выбежала в коридор и спокойно встала в свой угол.

Девочки не успели прийти в себя от ее выходки, как открылась вторая дверь и появилась Килька.

- Ну, большой благовоспитанный девушка, который через год будет in старший класс, может теперь идти наверх и спайть, а завтра Maman будет знайт, что ви вели себя как глюпый маленький мальшик…

Классная дама всегда по ночам, по выражению Чернушки, "переходила в христианскую веру", то есть говорила почему-то, на потеху девочек, по-русски.

Девочки сделали торопливый книксен и, пробормотав какое-то извинение, побежали наверх, молча разделись и легли спать.

На другой день, в первую же рекреацию, когда классная дама ушла в свою комнату выпить чашку кофе, девочки вернулись в свой второй класс и заперли двери.

Тридцать голосов гудели, как рой раздраженных пчел. Всем был смутно известен поступок Баярда, и класс хотел знать окончательно: зачем девушка ходила к музыкальной даме, "оборвать" ее или извиниться?

Бульдожка, получившая вчера "дуру", лезла из себя и находила последнее "подлой изменой", "подлизываньем".

- Если извинилась, - кричала она, - то класс должен наказать ее - перестать с ней говорить!

Надя Франк вдруг отделилась от толпы и взбежала на кафедру. Рыжеватые волосы ее, попав в луч солнца, горели червонным золотом, лицо с тонкими чертами было бледно, серые глаза, с расширенными зрачками, глядели сухо и злобно.

- Вы хотите знать, в чем дело? Извольте: я просила прощенья у Вильгельмины Федоровны, да, затем и ходила, вот что!

- Вильгельмина Федоровна! Это еще что за новости?! Скажите, какие телячьи нежности! Ах дрянь этакая Франк, да как она смеет? Рыжая, хитрая! Франк вечно из себя разыгрывает рыцаря!

Девочки окружили кафедру и кричали все разом. Просить прощения было делом унизительным, более того - чудовищным, и злило всех, как измена традициям. А Франк стояла на кафедре и повторяла:

- Да, да, просила прощения, и она меня простила, пусть теперь сунется кто-нибудь ее травить. Вы знаете, что это за цветы и кто их собирал! Она при вас сказала: ее старая слепая мать. Вы только поймите, слепая, рвала цветы и прислала их своей дочери. Вчера ты фыркнула, Бульдожка, на это, ну а вот теперь, здесь, днем, перед всем классом фыркни-ка еще раз! Ага, не можешь? Свою маму вспомнила? Вот так-то и я, как подумала, что у нее мама добрая, да слепая, да как увидела, как она бережно цветы расправляет, вот так у меня сердце и повернулось. И чего мы ее травим-то? Что она нам сделала?

Девочки молчали.

- Она мне раз дала пастилу, - объявила Бульдожка.

- А за меня раз просила прощенья у Кильки, которой я нагрубила, - проговорила Пышка.

- Да, она не злая, - пробормотала Назарова.

- Все равно! Все равно! - крикнул кто-то из задних рядов. - Она живет в "Чертовом переулке", значит, нам враг, и ты не смела просить прощенья, если она нас обидела!

- Ну, в этом мне никто не указ! - Франк соскочила с кафедры. - А ты, Вихорева, не должна была бы этого кричать, помнишь, ты солдата за пеклеванником и за патокой посылала. Он нес да мне и передал, а меня Корова поймала, я стоя за отдельным столом обедала. Что, хорошо было? А ведь я тебя тогда не выдала! Что же ты теперь на меня накидываешься?

- По-моему, Надя права! - сказала молчавшая до сих пор Шкот. - Ведь она не за вас просила прощения у нее, а за себя, дайте же каждому свободу судить самому свои поступки. По-моему, Вильгельмина Федоровна никогда нас не трогает.

"Какая эта Шкот умная и как хорошо говорит!" - подумала Франк.

- На месте Франк я бы сделала то же самое, - заявила Лосева, - она не имела права трогать чужие цветы.

Франк снова вернулась на кафедру и, опершись на нее локтями, следила за классом. Поднялся горячий спор, мнения разделились, девочки одна за другой переходили на сторону Шкот и Франк, наконец на стороне негодующих осталось только пять-шесть учениц, бравших уроки музыки у Метлы и не любивших ее. только за то, что не любили и обязательные, скучные уроки музыки, к которой не имели ни малейших способностей.

- Вы только посмотрели бы на нее во время урока музыки, какая она злющая! - доказывала Вихорева.

- Да ведь тебя можно роялем по голове ударить, когда ты дубасишь свои гаммы!

- Три года врешь все на одном и том же месте!

Спор перешел в хохот.

- Вот что, mesdames! - на кафедру рядом с Франк забралась Назарова. - Травить или не травить Метлу?

И общим голосом решено было не травить.

Резкий звонок прервал шум, в класс вошла классная дама и почти вслед за нею учитель русской словесности Попов.

Это был уже далеко не молодой человек, маленького роста, с большими, выпуклыми, как пуговицы, глазами, в очках, с носом попугая, но толстым и красным от постоянного нюхания табака. Пестрый фуляр (шелковый носовой платок. Первоначально фуляром называлась мягкая и легкая шелковая ткань), засморканный и пропитанный табачными пятнами, всегда, как флаг, болтался у него в левой руке или висел из кармана. Говорил он ясно и витиевато, стихи читал прекрасно и, в сущности, был добрый человек и хороший, полезный учитель. Сочинения были его коньком, и он их задавал на всякие темы.

Войдя в класс, он положил на кафедру связку тоненьких синих тетрадок с последним классным сочинением на тему "Восход солнца".

- Ну-с, - начал он, семеня по обыкновению коротенькими ножками, разгуливая между кафедрой и первым рядом парт. - Сегодняшние сочинения меня не обрадовали. Как, никто из вас не видал восхода солнца? Никто не наблюдал величественной картины оживления природы?