Оттенки страсти - Барбара Картленд

А сколько цветов необыкновенной красоты радовало глаз по обе стороны дороги: пурпурно-красные дикие орхидеи, белоснежные маргаритки, ярко-желтые лютики, которые деревенские дети обычно называют «курочки-цыплятки».

А потом они находили укромную полянку в тени какого-нибудь раскидистого дерева и начинали пиршествовать на природе. Питер извлекал из машины огромную корзину с провизией, и там всегда было полно вкуснятины. Холодные цыплята, лобстеры, свежая клубника, завернутая в прохладные зеленые листья салата, шоколадная помадка и даже немного необычные на вкус американские леденцы. Всякий раз чудо-корзинка являла миру новые чудеса, удивляя обилием и разнообразием продуктов. Но одно оставалось неизменным: большая аппетитная косточка для Вогса. После ланча Мона и Питер с удовольствием укладывались прямо на траву и могли так лежать часами, бездумно глядя в небо или предаваясь приятному полузабытью. Они лежали молча, и ничто вокруг не нарушало тишину окрестных лугов, разве что негромкое жужжание пчел, перелетающих с цветка на цветок, да стрекотание кузнечиков в траве. Изредка Вогс, оторвавшись от своего лакомства, с громким лаем устремлялся в погоню за какой-нибудь бабочкой. А иногда в нем вдруг просыпался охотничий инстинкт, и он начинал остервенело рыть землю в надежде обнаружить там кролика.

Но вот пикник близится к завершению, они пакуют остатки провизии, собирают вещи, еще немного прогуливаются пешком, разговаривают о самых разных вещах на свете. И каждый раз эти разговоры помогали им открыть что-то новое в собеседнике. Мону поражали обширные познания Питера, а он восхищался ее умением схватывать все буквально на лету. Она моментально вникала в суть и безошибочно выносила свое суждение о предмете разговора. Сама же Мона в глубине души отлично понимала, что ей предстоит еще многое узнать и многому научиться. Воистину, ее путешествие в мир знаний еще только началось. Конечно, образование, полученное в школе, нельзя сбрасывать со счетов. Но это всего лишь прочный фундамент, на котором предстоит возвести само здание. Иногда ей казалось, что Питер – это самая настоящая гора знаний, она сидит у подножия этой горы, а ее вершина теряется высоко в небе, где-то за облаками, а она, задрав голову, с восхищением взирает на эту красоту. Все, о чем рассказывал ей Питер, находило немедленный отклик в ее душе. Сострадание, жалость к слабым и униженным, неприятие свободных нравов, которые многие склонны оправдывать издержками темперамента или специфическими условиями климата. Надо сказать, что пространные разговоры обо всем на свете сблизили их теснее любых самых пылких и страстных объятий. Воистину, они идеально дополняли друг друга, а на лоне природы идеально сливались с окружающим их миром.

Правда, бывали моменты, когда Питер чувствовал, что роль умудренного жизнью и познаниями наставника легко соскальзывает с него, и он незаметно для себя превращается в прилежного ученика. Сказочный мир фантазий никогда не волновал его, он привык иметь дело только с реальными вещами и фактами, которыми полнится взрослая жизнь. Тем интереснее было ему открывать теперь этот сказочный мир вместе с Моной. Она все еще по-детски искренне верила в реальность волшебных фей и духов, видя в них более полнокровных созданий, чем исторические личности, чьи портреты красуются на каждом шагу. Да и знала она о них куда больше, чем, скажем, о прославленном короле Генрихе VIII вместе со всеми его женами. С самым серьезным видом она рассказывала Питеру поэтические истории и легенды об этих волшебных существах, и он уже почти начинал верить, что они действительно существуют, а потом спохватывался и говорил себе: «Что за чушь! Как можно верить во все эти сказки?»

Но тут его глаза встречались с простодушным взглядом ее темных глаз, он вслушивался в ее нежный голосок, исполненный такой веры в то, о чем она говорит, и снова робел и отметал прочь холодные доводы рассудка. Ох уж это здравомыслие, которое мы часто называем «взрослостью». И как многое отдал бы каждый из нас за то, чтобы хотя бы на день вернуться снова в волшебную страну сказок нашего детства. Именно туда и возвращала Питера своими рассказами Мона, и он чувствовал, как им снова овладевает наивная жажда приключений и рыцарских подвигов, которой он был снедаем подростком.

На обратном пути они обязательно останавливались в каком-нибудь придорожном пабе. Выпивали по чашечке чая прямо в палисаднике среди сладковатого аромата роз. А еще их с удовольствием потчевали свежеиспеченным хлебом, домашним вареньем, сдобными булочками прямо из печи и вкуснейшим молоком, жирным и густым, как самые настоящие сливки.

Если леди Вивьен позволяла Моне отлучиться на весь день, тогда они и вовсе не спешили с возвращением в город. В небе уже загорались первые звезды, густые тени ложились на близлежащие холмы, когда они трогались в обратный путь. Дорога стелилась перед ними подобно серебристой реке, устремленной куда-то вдаль. Но вот на горизонте замерцали огни большого города. Лондон все ближе и ближе, огромный город со всеми его соблазнами и пороками, все слышнее шум и гам его площадей и улиц, так резко диссонирующий с тишиной и покоем деревенских пейзажей.

Машина останавливается на Белгрейв-сквер возле помпезного дома, отпугивающего своим чопорным видом случайных прохожих. Дом встречает их настороженным холодным безмолвием, еще мгновение, и Мона исчезнет, растворится в этой бездонной тишине. Мимолетный взгляд на бледное лицо, на хрупкий силуэт, четко обозначившийся в свете фонарей, освещающих массивное крыльцо, прощальное рукопожатие, когда ее нежная тонкая рука замирает на секунду в его руке, слова прощания, звучащие для него, словно музыка.

– Ах, Питер! Я так благодарна вам за этот день!

И она исчезает за массивной дверью, которая в насмешку над ним бесшумно возвращается на прежнее место. А он остается стоять на ступеньках с видом человека, только что понесшего невосполнимую потерю.

Ему хочется закричать, что есть сил: «Мона! Вернись! Не уходи!» Но разве так следует вести себя английскому джентльмену? «Стыдись, – тотчас же укоряет он себя. – Умей справляться с порывами своей души».

Их пикники не имели ничего общего с тем, что называется любовными свиданиями. Они, словно дети, вырвавшиеся на волю, были просто счастливы, что, наконец, предоставлены сами себе и могут играть в любые игры, которые им нравятся. Питер, и без того сдержанный в выражении чувств, и вообразить не мог, как это он заведет речь с Моной о своих чувствах к ней. Да, его любовь к ней была столь велика, что ради этой девушки он готов был достать с неба все звезды и сложить их к ее ногам. А на деле даже стеснялся сказать ей, как он восхищается ее красотой. Он не без иронии наблюдал за собой со стороны и горько усмехался в глубине души, когда вел с Моной умные разговоры о всяких малопонятных вещах, еще вчера представлявшихся ему сплошной заумью. Но ни слова о любви! Более того, стоило им вскользь затронуть тему человеческих чувств, как он немедленно делался косноязычным, начинал заикаться и спотыкаться на каждом слове, тщательно контролируя интонации и выражение лица. Словом, очередной удобный момент для признания в любви безвозвратно ускользал прочь.