Тень быка - Майя Войцеховская

— Быков! Что покалечится, что погибнет!

— Что?

— Быков, смерти и боли! — закричал он уже со слезами.

— Твой отец был великим тореро, — гордо проговорила она и засеменила на кухню принести ему печенья.

Ждать он не стал.

Глава 12

Когда шестеро мужчин вернулись из Севильи, они стали его избегать. Не замечали на улицах, как незнакомца или невидимку. Он знал, что они о нём не забыли; они слишком хорошо помнили, что время почти пришло. Обучение закончилось.

За три дня до проверки быков на ферме графа де ла Каса Маноло зашел за Хуаном Гарсия. Он не мог больше оставаться один на один со своими страхами и сомнениями. Назад дороги не было, но ему хотелось увериться получше, что он не разочарует тех, кто в него верил. Он думал, что Хуан сможет сказать по его работе с плащом и мулетой, будет ли от него хоть какой-то толк. Но увидев Хуана, он не смог об этом спросить. Смысла не было: ведь главное — не работа с плащом. Он хотел знать, задрожат ли у него на арене колени, хватит ли в нём силы, чтобы выйти и вызвать быка на бросок. А такой ответ не получишь от Хуана.

Хуже того, Хуану ужасно не терпелось дождаться решающего дня.

— Думаешь, граф разрешит мне поиграть с коровой? — взволнованно спрашивал он Маноло. — Я знаю, он пригласил Эмилио Хуареса, чтобы делать именно это. Может быть… может быть, они и мне дадут? Понимаешь, — честно продолжил он, — дело не в том, что там будут люди, которые могли бы мне помочь, если я того стою. Об этом я и не думаю. Дело в животных. Не меньше десяти коров для проверки. Десять коров, с которыми надо поиграть, чтобы выяснить, насколько они храбрые. Десять! Понимаешь, по меньшей мере сорок выпадов с каждой. Четыре сотни! Четыреста раз на тебя бросается животное! Знаешь, что бы я дал за то, чтобы попробовать со всеми? Жизни не жалко.

«Как же это возможно?» — тоскливо размышлял Маноло. Этот мальчишка счастлив умереть ради того, чего сам он хотел бы избежать пусть даже ценой смерти.

— Ведь нам тяжелее всех, — продолжал Хуан. — Боксёр, например, может схватиться с кем угодно и хоть когда. Но что толку нам тренироваться, если нет животных? А их нет. Знаешь, Маноло, сколько раз на меня бросался бык? Не больше пятидесяти. Пятьдесят украденных раз — ночью, с племенными быками, чересчур тяжёлыми и злыми. Почти всегда толку не было. А потом ещё раз, когда я выскочил на арену в Севилье. Успел проделать три выпада, пока меня не поймали. И тот раз, с тобой. Я боялся испортить Великолепному зверя. Знаешь, в моём возрасте отец уже сразился в десяти бескровных боях. Конечно, с теми быками сражались и до того, — но хотя бы люди смотрели. Знаешь, что бы я ни говорил, а без публики — никак. Это важно, очень важно. Без этого — всё равно что без быка. Надо, чтоб люди кричали, подбадривая тебя, или даже на тебя кричали. Маноло, — добавил он с улыбкой, — можно подумать, ты сам не понимаешь, как тебе повезло. Можно подумать, ты не знаешь, что ты самый везучий мальчишка в Испании. И вот ещё что — можно подумать, ты сомневаешься, что будешь так же хорош, как твой отец.

— Да я же знаю, что не буду! — он вообще-то не собирался кричать. — То есть, — продолжал он потише, не глядя на Хуана, — вроде и толку нет. Когда заставляют… вынуждают что-то делать, а я чувствую, что не смогу.

— Не надо так думать. Убеждай себя, что будешь великолепен. Знаешь, ведь не только весь Арканхело, а вся Андалузия, даже вся Испания ждет, когда родится тореро…

— Но почему это я? — слова вырвались прежде, чем он сам осознал их. И вдруг ему захотелось открыть Хуану всё, кроме разве что своих страхов. — Почему не ты?

— Потому что твой отец…

— Хуан Оливар? Ну хорошо, я его сын, но и только. Пойми ты, у Колумба тоже был сын, но никто же не ждал, что он откроет ещё одну Америку!

— Ну, нет, конечно, но…

— Им надо ждать тебя или кого-то вроде тебя. Талантливого, любящего корриду, кого-нибудь, кто спит и видит, как бы стать тореро.

— А ты? Ты что, не хочешь им быть?

Когда Хуан об этом спросил, Маноло пришло в голову нечто совершенно замечательное.

— Ой, Хуан! Я знаю, что надо делать. С моим быком будешь сражаться ты!

— Что?!

— Нет, подожди. Это только честно; сражаться должен ты, а не я. Там соберутся богачи, они смогут тебе помочь…

— Но…

— Ну пожалуйста! Просто твоему отцу не везло, — а иначе, может, это он был бы самым лучшим. А теперь ты… я же тебя видел, у тебя очень хорошо выходит! У тебя всё есть, только ты не можешь показать, кто ты. А тут вдруг будет и это, понимаешь?

— Полная чушь. Это твоя тьента и бык твой.

— Кто это решил? Покажи им великого тореро, и плевать им будет, как его зовут!

— Вот тут-то ты и неправ. Он должен быть Оливаром.

— Да ладно тебе, Хуан. Дай я поговорю с графом. Уж как-нибудь я сумею его убедить. Мне-то что в том, чтоб сразиться с этим быком? Честное слово, я бы в миллион раз больше хотел, чтоб ты мог попробовать.

— Я бы никогда не принял такую жертву, — Хуан положил руки на плечи Маноло. — Твоего права прожить жизнь как тореро ты мне не отдашь. Ты, должно быть, ещё не знаешь, как бывает, когда тобой восхищаются. Я хочу стать героем, стать очень знаменитым матадором. Я хочу всего, что с этим связано, — тяжёлого труда и денег, хороших быков и плохих, хороших дней и плохих, машин и костюмов света, аплодисментов и шиканья. Но время сейчас не моё. Наступает твой час. Мой тоже придёт, я знаю. Я совершенно в этом уверен. Но эта тьента — твоя, потому что ты — сын Хуана Оливара. А ещё ты теперь мой лучший друг, — серьёзность его испарилась, и он снова улыбнулся. — Ты предложил мне такое, что только самый лучший друг и мог бы предложить.

«Гордость ему не даёт согласиться», — подумал Маноло. И гордость же не позволяла ему самому настаивать. Он был уверен, что им не будут довольны, что он никогда не станет тем, чего от него ждут. Но сказать такое он не мог никому.

В этот вечер он гулял один вдоль Гвадалквивира. Он больше не мог ни учиться, ни думать о чём-то другом. Теперь его беспокоил уже не страх, а неверие в то, что он сможет сразиться с быком хотя бы на приемлемом уровне. Гуляя вдоль чёрной реки, он думал о том, что прочитал об отце. Получалось, что отец был одержим корридой и не хотел в жизни ничего, кроме как противостоять быку. Смог бы кто-нибудь, задумался Маноло, заставить отца стать кем-то, кем он не хотел быть? Но, возразил он самому себе, отца даже не интересовала fiesta brava, пока он не встал против первого быка. Почему же он столь успешно сражался в первый раз, а ты, Маноло, так уверен, что не сумеешь?

Ворота кладбища были закрыты, и все же при свете луны он разглядел памятник отцу. Он долго стоял, глядя на него и пытаясь найти ответ. Когда ему это удалось и он понял, что вся разница — в предсказании цыганки, холодок пробежал у него по спине.

Глава 13

В последний вечер он почти не ужинал, только немного поел, чтобы мама не волновалась. Она не упоминала о тьенте, сидела тихонько и ела, не глядя на него. Это ему нравилось, очень нравилось, что она не говорила о завтрашнем дне и на него не смотрела. Ещё ему нравилось, как она горда и спокойна. И вообще он просто знал, что у него замечательная мама.

— Пойдем погуляем, — предложил ей Маноло после ужина.

Она тут же поднялась к себе и вернулась с чёрной мантильей[14]. Её иссиня-чёрные волосы сделались ещё темнее, а лицо, бледное даже летом, было очень белым и очень красивым. Маноло был горд идти с ней рядом. Они пошли к реке, а потом повернули направо, спиной к кладбищу.

— Расскажи мне про отца, — попросил он.

Некоторое время она молчала.

— Очень усталый он был человек, — она говорила с сильным андалузским акцентом. — Никогда не жаловался, но усталый был всегда в те последние два года. Слишком много от него требовали, всё больше и больше. И никто не был разочарован. Он отдавал и отдавал. Каждый раз предполагалось, что он будет лучше, чем в предыдущий. Оттого-то, что он стремился никого не разочаровать, он так и уставал. Очень часто в те два последних года я недоумевала, как же он может продолжать. Из города в город, от битвы к битве, когда почти не спит и не ест.

Хуже всего было летом. Жара изматывала его больше, чем недостаток сна. Знаешь, Маноло, я думаю, твой отец был счастлив, когда понял, что умирает. Я была там за несколько минут до конца. Он посмотрел на меня и узнал. Он ни разу не потерял сознания. Так вот, он взглянул на меня и сказал: «Как хорошо отдохнуть!» Он улыбался, и даже умер спокойно, а его глаза, печальные, никогда не улыбавшиеся глаза, наконец-то улыбались.

Он всегда ждал зимы. В первый год после свадьбы, до твоего рождения, целая зима была нашей. Он собирался сражаться на двух благотворительных боях, но был простужен и не мог встать. Я помню, как он болел и как радовался оттого, что болен. Нет, он хотел быть тореро, всегда хотел! Это было у него в крови. Но зимой он любил отдыхать. К марту ему не терпелось сражаться вновь, но целых три или даже четыре месяца он был счастлив, что не работает.