Рассказы - Виктор Сидоров

Вихрастый парень отметил с комичной серьезностью:

— Встреча произошла в сердечной обстановке… Так и передам Ольге Андреевне. Ну, а я, простите, побежал. Тороплюсь. До свидания, чижики.

И застучал каблуками вниз по лестнице.

Пока ребята о чем-то перешептывались, умывались и приводили себя в порядок в ванной, Евгений Андреевич взволнованно ходил по комнате. Как ни ждал гостей — все-таки они приехали неожиданно. Молодец Оля — сдержала обещание, отпустила ребят.

Оля — младшая и единственная сестра Евгения Андреевича. Сколько сил он отдал ей, сколько дум передумал о ее будущем. И все оказалось напрасным. Нет, не по его вине…

Трудное было время. Умерла мама. Оля училась тогда в седьмом классе. Едва закончила его — заболела. Больше двух месяцев она находилась на краю гибели. Выходили. Евгений Андреевич сделал все, чтобы Оля закончила десятилетку, чтобы была сытой и одетой не хуже других, чтобы, наконец, когда она получила аттестат зрелости, могла спокойно подготовиться в архитектурный институт, о котором всегда мечтала.

И она поступила туда. Но проучилась недолго: совсем неожиданно для Евгения Андреевича собралась замуж за выпускника-сельхозника, длинного, тощего, конопатого агронома.

Евгений Андреевич даже заболел от этой новости. Он просил, умолял Олю не глупить, не ломать своей жизни, получить образование, крепко встать на ноги и потом уж, если никак не обойтись, делать этот шаг.

Оля все-таки не послушалась, вышла замуж и уехала в какую-то глухую деревню, куда не ходили поезда и не летали самолеты.

Евгений Андреевич довольно холодно простился с сестрой, а ее «конопатому сельхознику» не только не подал руки, но даже не взглянул в его сторону.

С тех пор прошло много лет. Оля изредка писала письма, скупо сообщала о своем житье-бытье, о детях, о том, что закончила какое-то там училище, что ли, и работает заведующей птицефабрикой; что у нее пропасть всякой работы, так что не только скучать, но и письма написать некогда. Евгений Андреевич морщился и мрачно хохотал, читая про «заведующую» и про «птицефабрику». «Что за любовь к гиперболам! Любой курятник, любую ферму называют фабрикой, комбинатом! Заведующая!.. Эх, Оля, Оля…» И снова хохотал невесело и горько.

Он отвечал ей кратко и сухо, а мужу — ни слова, ни поклона, будто и не было его на свете. Никак не проходила обида на «конопатого сельхозника», погубившего жизнь сестры, упрятавшего ее в какой-то дикой дыре.

За это время Евгению Андреевичу довелось увидеться с Олей всего лишь трижды. Последний раз — месяц назад. Забежала она к нему буквально на час — торопилась на завод за каким-то оборудованием для своей птицефабрики.

Оля очень волновалась, то и дело всхлипывала, глядя на крепко сдавшего брата, на его холостяцкую квартиру. Сквозь слезы, с пятого на десятое, сообщала все, какие вспомнились, новости. Евгений Андреевич слушал Олю, глядел на ее натруженные обветренные руки, на ноги в заляпанных грязью сапогах, на пестренький платок, спадавший с плеч, на поношенный плащ, который она держала на коленях, и жалость жгла его сердце.

Евгений Андреевич вздохнул трудно, заглянул участливо в глаза сестры.

— Нелегко, поди, живешь, а? Поди, концы с концами не сводишь?

— Да нет, все в порядке. — А потом неожиданно засмеялась смущенно и доверчиво. — Ты же знаешь, какие мы все, женщины: сколько ни будь денег — всё кажется мало. И одеться хочется покрасивее, и в квартиру мебель получше…

«Ну, ну, вижу, — подумал Евгений Андреевич. — Вижу, как приоделась, и в квартире, наверное, не краше». Сказал вслух:

— Обижает тебя?

— Кто, Федя? Ну что ты! Нет. Он славный…

— Ладно, ладно, — буркнул Евгений Андреевич. — Знаю я их, этих славных… За воротник-то закладывает?

— Бывает. Но в общем он не очень большой любитель.

«Пьет, — решил Евгений Андреевич. — Пропивает, наверное, последнюю копейку. А она скрывает. Да и что ей остается делать?»

— Ты вот что, Оля… Ты только не стесняйся… У меня есть деньги… Если нужно…

Оля прикусила губу, в глазах сверкнули слезы.

— Почему ты не веришь мне? Мы живем не хуже других. Нисколько… А он — хороший человек, работящий, внимательный… Любит меня, детей…

— Ну, полно, полно. Чего уж там… — хмуро согласился Евгений Андреевич и, чтобы переменить разговор, спросил о детях.

Оля сразу повеселела, заулыбалась.

— Да что дети? Бегают, шалят, учатся. Паша уже в шестой класс пойдет, а Леня — в четвертый. Послушные, по дому все делают…

Евгений Андреевич представил себе почему-то замурзанных, с большими грязными ушами и мокрыми носами, запуганных и туповатых мальчишек. «Да и что они могут узнать, что смогут доброго увидеть там? Бедные дети. Дорого же платят они за безрассудство своих родителей».

— Знаешь что, Оленька, я через две недели иду в отпуск, отправь ко мне ребят. Пусть поживут у меня, пусть мир, как говорится, посмотрят. Ребята уже совсем взрослые, а в городе еще не были. Нехорошо.

Оля запротестовала, что-де трудно ему будет с мальчиками, что они еще все-таки маленькие, принесут много лишних забот и помешают ему, но Евгений Андреевич не захотел слушать никаких возражений.

И Оля уступила. Она сказала, что отправит ребят попутной машиной.

Евгений Андреевич нетерпеливо поджидал племяшей и готовился к их встрече, придумав и расписав на бумаге грандиозный план походов по городу и его окрестностям. Он даже прочел историю своего края, изданную местным издательством, чтобы быть вооруженным до зубов.

И вот они приехали, его племяши.

Евгений Андреевич с интересом разглядывал их. Вид у ребят был никак не туповатый и не запуганный. Уши и носы оказались тоже вполне нормальными и чистыми. Это не столько обрадовало дядю, сколько удивило.

— Ну, хлопцы, — сказал он, закончив осмотр, — давайте обживайтесь, а я — на кухню. Будем готовить, как говорят немцы, фриштик. Знаете, что это?

Пашка рассмеялся:

— Завтрак.

— Ого, молодец!

Фриштик оказался не очень вкусным и обильным: глазунья, масло, кофе.

Евгений Андреевич бодро призывал:

— Нажимайте, нажимайте, братцы, не стесняйтесь.

Однако ребята не торопились нажимать, выпили по чашке кофе и полезли из-за стола.

— А глазунью?

Ленька поморщился и довольно откровенно заявил:

— Яйца нам дома надоели. И масло тоже.

У Евгения Андреевича дернулась правая бровь.

— Вот как?! Чем же, извольте, вас кормить?

— А не знаю, — беспечно ответил Ленька. — Мороженым. — И захохотал.

Пашка ткнул брата в бок:

— Ладно тебе…

Евгений Андреевич пожевал губы, решительно тряхнул головой.

— Ну-с, братцы, — сказал он, оглядывая комнату, как полководец поле предстоящей битвы. — До обеда отдохнем, а потом двинем в походы по городу… У нас есть что посмотреть, есть чем гордиться. Познакомлю вас со всеми историческими местами, с архитектурными памятниками и так далее. Побываем, конечно, в музее, в театрах, на стадионе, на выставке. Совершим экскурсию на «Ракете» по Оби. Ну как, устраивает вас такой план?

У ребят загорелись глаза:

— Устраивает, дядь Женя!

Евгений Андреевич прошел в «красный» угол, где было средоточие его радиотехнических средств, хлопнул ладонью по телевизору, спросил небрежно:

— Надеюсь, вы знаете, что это за аппарат?

Ленька засмеялся, а Пашка ответил скромно:

— Конечно, знаем… только у нашего «Атланта» экран немного побольше. Сорок пять сантиметров по диагонали. А у вашего «Рекорда»?

Евгений Андреевич несколько смутился:

— Понимаете ли, как-то не довелось… Не поинтересовался… В общем аппарат хоть и старенький, но надежный, работает, как часы…

— А это магнитофон? — спросил с любопытством Ленька. — Ух ты, не видел еще такого. «Нота»… Наверно, последней марки?

Евгений Андреевич медленно потер подбородок, ответил как-то виновато:

— Это магнитофонная приставка. Она, так сказать, работает только в содружестве с этой вот радиолой…

Ленька протянул разочарованно:

— А-а!..

Евгений Андреевич решил защищаться.

— Воспроизводимость звука радиолой лучше и чище. Когда я брал «Ноту», именно этим руководствовался…

Племяши охотно согласились: может быть. Но так и остались равнодушными и к «Ноте», и к радиоле «Сириус». Пашка направился к книжному шкафу, а Ленька подошел к окну, лег грудью на подоконник и заглянул вниз.

— Ух ты — высоко как! Дядь Жень, а сколько метров отсюда до земли?

Евгений Андреевич тяжело сел в кресло.

— Не знаю, брат, не мерил… Метров двенадцать, пожалуй.

— Ну да! Больше. У нас пожарная вышка — двенадцать.

— Ну, пятнадцать.

— Нет, метров двадцать.

Ленька с минуту повертел головой и соскочил на пол.

— Высоко, а ничего не увидишь: дома и дома. На нашу вышку заберешься — ахнешь! Даже Макаровку видно. Тринадцать километров от нас. И озеро Малиновое…