Обезьяна и сущность (litres) - Олдос Хаксли

Тень от лапы бабуина приближается к камере, растет, становится все более угрожающей и в конце концов закрывает все тьмой.

В кадре – лос-анджелесский Колизей изнутри. В дымном и неверном свете факелов видны лица членов Великой Конгрегации. Ярус над ярусом, они напоминают ряды гаргулий, извергающих из черных глазниц, трепещущих ноздрей, полуоткрытых губ под монотонное пение: «Слава Велиалу, Велиалу в безднах!» – продукты ритуальной религии: беспочвенную веру, сверхчеловеческое возбуждение, коллективное слабоумие. Внизу, на арене, сотни бритоголовых девушек и женщин, каждая с маленьким уродцем на руках, стоят на коленях перед главным алтарем. Жуткие в своих ризах из англо-нубийского меха и тиарах с золочеными рогами, на верху лестницы, ведущей к престолу, двумя группами стоят патриархи и архимандриты, пресвитеры и послушники и высокими дискантами поют антифоны под аккомпанемент флейт, сделанных из костей, и целой батареи ксилофонов.

Слава Велиалу,

Велиалу в безднах!

Пауза. Мелодия песнопения меняется: наступает новая часть службы.

Это ужасно,

Ужасно, ужасно

Попасть в руки –

Огромные и волосатые –

В руки живого зла!

Аллилуйя!

В руки врага человеческого –

В любимые нами руки

Мятежника, восставшего против порядка вещей.

С коим мы вступили в сговор против самих себя;

Во власть Великой Мясной Мухи – Повелителя Мух,

Вползающего в сердце;

Нагого червя, что бессмертен,

И, бессмертный, есть источник нашей вечной жизни;

Князя воздушных сил,

Спитфайра и Штукаса, Вельзевула и Азазела. Аллилуйя!

Владыки этого мира

И его растлителя,

Великого Господина Молоха,

Покровителя всех народов,

Господина нашего Маммоны,

Вездесущего,

Люцифера всемогущего

В церкви, в государстве,

Велиала

Трансцендентного,

Но столь же имманентного.

В руки Велиала, Велиала, Велиала, Велиала.

Пение замирает; два безрогих послушника спускаются с лестницы, хватают ближайшую бритоголовую женщину, ставят на ноги и ведут ее, оцепеневшую от ужаса, наверх, где на последней ступени лестницы стоит патриарх Пасадены и правит лезвие длинного мясницкого ножа. Замерев от страха и раскрыв рот, коренастая мать-мексиканка смотрит на него. Один из послушников берет у нее ребенка и подносит патриарху.

Крупным планом: типичный продукт прогрессивной технологии – маленький монголоид-идиот с заячьей губой. За кадром пение хора.

Вот знак враждебности Велиала –

Мерзость, мерзость;

Вот плод благоволения Велиала –

Нечистоты из нечистот;

Вот кара за послушание Его воле –

На земле, равно как и в аду.

Кто источник всех уродств?

Мать.

Кто избранный сосуд греховности?

Мать.

Кто проклятие нашего рода?

Мать.

Одержимая, одержимая –

Изнутри и снаружи:

Ее инкуб – объект, ее субъект – суккуб,

И оба они – Велиал;

Одержимая Мясной Мухой,

Ползущей и жалящей,

Одержимая тем, что непреоборимо

Толкает ее, гонит ее,

Словно вонючего хорька,

Словно свинью в течке,

Вниз по наклонной

В невыразимую мерзость,

Откуда после долгого барахтанья,

После множества больших глотков пойла

Выныривает через девять месяцев мать

И приносит эту чудовищную насмешку над человеком.

Каково же будет искупление?

Кровь.

Как умилостивить Велиала?

Одной лишь кровью.

Камера переходит от престола к ярусам, где бледные гаргульи голодными глазами уставились вниз в предвкушении экзекуции. И вдруг они разверзают черные пасти и начинают петь в унисон – сначала неуверенно, потом все тверже и громче.

– Кровь, кровь, кровь, это кровь, кровь, кровь, это кровь…

В кадре снова престол. За кадром – бессмысленное, нечеловеческое пение.

Патриарх передает оселок одному из прислуживающих ему архимандритов, берет левой рукой младенца за шею и насаживает его на нож. Младенец взвизгивает и умолкает.

Патриарх поворачивается, выпускает с полпинты крови на алтарь и отбрасывает трупик в темноту. Пение вздымается неистовым крещендо:

– Кровь, кровь, кровь, это кровь, кровь, кровь…

– Увести, – повелительно скрипит патриарх.

Охваченная ужасом мать поворачивается и сбегает по ступеням. За нею спешат два послушника, яростно бичуя ее освященными воловьими жилами. Пение перемежается пронзительными криками. Со стороны аудитории слышится стон – полусоболезнующий, полуудовлетворенный. Раскрасневшись и немного задыхаясь от столь непривычных усилий, послушники хватают другую женщину – на этот раз юную девушку, хрупкую, стройную, почти девочку. Они тащат жертву по ступеням, лица ее не видно. Но вот один из послушников отступает чуть в сторону, и мы узнаем Полли. Ребенка – без больших пальцев на руках и с восемью сосками – подносят к патриарху.

Мерзость, мерзость! Каково же будет искупление?

Кровь.

Как умилостивить Велиала?

На этот раз отвечает весь зал:

– Одной лишь кровью, кровью, кровью, этой кровью…

Левая рука патриарха сжимается на шейке ребенка.

– Нет! Нет! Пожалуйста, не надо!

Полли бросается к малышу, но послушники ее оттаскивают. Под ее рыдания патриарх рассчитанно неторопливо насаживает ребенка на нож, после чего отшвыривает тельце во тьму за алтарем.

Слышится громкий крик. Средний план: в первом ряду зрителей доктор Пул теряет сознание.

В кадре «Греховная Греховных» изнутри. Это небольшое святилище, расположенное вдоль длинного края арены, сбоку от алтаря; оно представляет собой продолговатое здание из необожженного кирпича с престолом в одном конце и раздвижными дверьми в другом. Они сейчас приоткрыты, чтобы было видно происходящее на арене. Посреди комнаты на ложе развалился архинаместник. Неподалеку от него безрогий послушник жарит на угольной жаровне поросячьи ножки; чуть поодаль двурогий архимандрит выбивается из сил, пытаясь привести в чувство доктора Пула, который без признаков жизни лежит на носилках. Наконец холодная вода и несколько хлестких пощечин производят желаемый эффект. Ботаник вздыхает, открывает глаза, уклоняется от очередной пощечины и садится.

– Где я? – спрашивает он.

– В «Греховная Греховных», – отзывается архимандрит. – А это – его высокопреосвященство.

Доктор Пул узнает великого человека и догадывается почтительно склонить голову.

– Принеси табурет, – командует архинаместник.

Появляется табурет. Наместник кивает на него; доктор Пул с трудом встает на ноги, пошатываясь, пересекает комнату и садится. И сразу же особенно громкий вопль заставляет его обернуться.

Дальним планом – главный алтарь, снятый с точки доктора Пула. Патриарх как раз отшвыривает очередного уродца в темноту, а его прислужники бичуют воющую мать.