Оптимистическая трагедия одиночества - Ольга Порошенко

На языке Камю человек находится по отношению к миру в «пограничной ситуации», ситуации разлада, принципиальной несовместимости с миром в пространстве и времени. Его внутреннее «Я» и внешнее бытие – две чужеродные среды. Мир изначально античеловечен, но существование в нем неизбежно, а отсюда и трагично. Неограниченность жизни в этом мире вызывает необходимость каким-то образом приспосабливаться к нему: человек вынужден играть роль, не свойственную его сущности, стремлениям, желаниям. Он играет эту роль как трагический актер в случайном, молчащем, непроницаемом для познания мире. Отсюда возникает не только тотальное одиночество, но и неизбежная двойственность, лицемерие перед самим собой и миром. Мир остается непостижимым, поскольку на протяжении веков мы понимали в нем лишь те фигуры и образы, которые сами же в него и вкладывали. Становясь самим собой, мир ускользает от нас. Поэтому другой человек всегда остается для нас непознанным, в нем есть что– то несводимое к нашему познанию, ускользающее из него. Но практически мы знаем людей и признаем их таковыми по поведению, совокупности их действий, по тем последствиям, которые порождаются их поступками. Все недоступные анализу иррациональные чувства могут практически определяться, практически оцениваться, объединяться по своим последствиям в порядке умопостижения. «Я могу уловить их лики, дать очертания вселенной каждого чувства»[43]. Человек определяется разыгрываемыми им комедиями ничуть не меньше, чем искренними порывами души. Речь идет о чувствах, которые нам недоступны во всей своей глубине, но они частично отражаются в поступках, в установках сознания, необходимых для того или иного чувства. Это метод анализа, а не познания. Он дает возможность перечислить видимости, почувствовать душевный климат. То, о чем говорит Кант, как о «границах познания», предполагает ограниченные возможности человеческого ума. Кантовская проблема, писал М. К. Мамардашвили, – это проблема «пограничных состояний», то есть тех состояний, которые на границах и существуют. Одинокие люди, ставшие лицом к лицу с бездной в себе, и находятся в подобном состоянии. «Чтобы было что-то в мире, достойное того, что называется прекрасным, справедливым и т. д., должны быть указанные осознанные состояния. Подобные состояния наиболее близки к состоянию предельного познания»[44].

Для трагедии важно не «каковы люди», а то, что происходит с человеком, не тот или иной образ действия, а те превратности деятельного осуществления человека, их трагическая связь успеха и поражения, счастья и несчастья. Цель трагедии – изобразить какое-то действие, а не качество, между тем как характеры придают людям именно качества, а счастливыми или несчастливыми они бывают только в результате действий. Сцепление действий, образующее целое и законченное событие – сущность, «что» трагедии, момент, без которого нет трагедии, а характеры – качества, нечто вторичное и определяемое этой сущностью. События, в которых жизнь оказывается обозримой в целом как нечто законченное и свершившееся, и есть смысловой и структурный центр трагедии. «Тот образ достаточен, внутри которого при непрерывном следовании событий по вероятности или необходимости происходит перелом от счастья к несчастью или от несчастья к счастью», – писал Аристотель[45]. Действие, создающее законченный в себе образ сбывшегося, предполагает позицию вне переживаемой жизни и соответственно по природе свой эстетично.

Страдание, предметно переживаемое изнутри самого страдающего, для него не трагично; жизнь не может выразить себя и оформить изнутри как трагедию. Изнутри переживаемая жизнь не трагична, не комична, не возвышенна как для самого предметно переживающего, так и для сопереживающего ему. «Лишь поскольку я выступаю за пределы переживающей души, займу позицию вне ее, активно облеку ее во внешне значимую плоть, окружу ее предметной направленности ценностями, ее жизнь загорится для меня трагическим светом»[46]. Представим данную схему: чистая форма – внутреннее «Я» – граница – внешнее. В нашем контексте расшифровать ее можно следующим образом: чистая форма – онтологическое одиночество – позиция вне переживаемой жизни, по своей природе эстетично: внутреннее «Я» – субъективность, сознание, самость; граница – осознанное, переживаемое чувство одиночества; внешнее – внешняя направленность индивида, окружающий мир.

Итак, одиночество можно рассматривать как трагедийное переживание, как непримиримость с хаосом бытия, как форму борьбы с отчаянием. Парадоксально звучит вывод – одиночество как трагедийное переживание и есть способ избавления от трагедии одиночества!

1. Одиночество рассматривается в рамках эстетической категории трагического, согласно которой, одиночество – не только психологическое переживание, но модус трагедии, заложенный в природе мира и человека, вследствие чего одиночество сущностно непреодолимо.

2. Индивидуализация есть источник и первооснова всякого страдания.

3. Путь к гармонии – осознание человеком своего изначального онтологического одиночества.

4. Одиночество как трагедийное переживание и есть способ избавления от трагедии одиночества.

Одиночество как «пограничная ситуация» и как переживание

Мудрец спросил ученика: «В чем состоит самая ужасная трагедия человеческой жизни?» «Наверное в том, что человек не находит ответов на свои вопросы?» – ответил ученик.

«Нет, – сказал мудрец, – в том, что он не находит вопросов, на которые следует искать ответы».

«сущностное одиночество» и «одиночестве в мире» – трагическая раздвоенность мира и человека – экзистенциальное одиночество – неотвратимость и тотальность одиночества – феноменология одиночества – бытие «сущностного одиночества» – «потаенный язык одиночества» и «немота» одиночества – Solitude vs Loneliness

Человеческое бытие всегда вступает в какие-либо отношения с сущим. Кроме того, сам человек соответствующим образом относится к своему бытию. Исходя из этого, Хайдеггер различает онтологический страх (Angst) как боязнь не найти предназначение, ради которого «Я» могло пожертвовать своей жизнью и благами и житейский страх (Furcht) как боязнь потерять жизнь или определенные жизненные блага. Эти два вида страха, направленные друг против друга, представляют собой драматическое противоречие, наивысшей формой которого является одиночество: причем, в первом случае необходимо говорить о «сущностном одиночестве» (Solitude), а во втором – об «одиночестве в мире» (Loneliness). Отношение неустранимого антагонизма рождает одиночество. Это аналогично понятию «тоски» Сартра, но тоска, по Сартру, это осознание, переживание человеком своего положения. Тоска представляет собой «непсихологическую эмоцию» – такое переживание, которое не может быть «отстранено» (вынесено в область извне наблюдаемых душевных состояний) и не указывает ни на какое иное кроющееся за ним переживание. В этом отношении к тоске приближаются еще две негативные эмоции: «дурнота» – ощущение «абсолютной зыбкости мира, беспочвенность всех ожиданий и «скука» – предчувствие заведомой несостоятельности, суетности любых практических начинаний. Именно в тоске, по Сартру, человек осознает свою свободу в качестве сознания бытия.

Если сартровская «тоска» есть изначальное метафизическое переживание, то одиночество есть изначальное состояние, вернее, со-стояние – «место встречи» субъективного и объективного, Бытия с сущим, рациональности и не-рациональности, Я и не-Я. Человек не может схватывать все сущее во всей его совокупности, но все-таки, по Хайдеггеру, мы нередко «видим себя стоящими посреди так или иначе приоткрывшейся совокупности Сущего». Охват совокупности сущего отличается по своей природе от ощущения себя среди сущего в целом. Первое в принципе невозможно. Второе постоянно совершается в человеческом бытии. Сколь бы расколотой, фрагментарной ни казалась повседневность, она хотя бы «в виде тени» содержит в себе сущее как единство «целого». Когда индивиды не заняты непосредственно вещами и самими собой, их охватывает это «в целом». Более всего именно в состоянии одиночества. В одиночестве приоткрывается сущее в целом, так как такое состояние – ощущение не есть ни мимолетный «аккомпанемент» мыслительной или волевой деятельности, ни побуждение к таковой, ни случайно, набегающие переживания, какие приходится каким-то образом преодолевать индивиду.

С точки зрения экзистенциалистской методологии, данное состояние можно определить как «пограничную ситуацию» – безысходные, предельные жизненные обстоятельства. По Ясперсу, такие ситуации являются «шифром», символом человеческого положения в мире. Свидетелем истины считается нетранслируемая индивидуальная субъективность сознания, выражающаяся в настроениях, переживаниях, эмоциях человека. Постигнуть мир как он есть – значит выявить смысл единого мироощущения личности, непроизвольно присутствующего в этих настроениях, переживаниях, эмоциях. Одиночество в целом – это не просто «пограничная ситуация», а решающий момент, основа всех других «пограничных ситуаций». Недоступный рациональному пониманию опыт одиночества как «пограничной ситуации» может стать поворотным моментом в жизни индивида и отвечает за развитие его аутентичности. Сартр считает, что бытие может быть обнаружено нами лишь немногими средствами прямого доступа, скажем, через переживание скуки, отчаяния и т. д. Переживания никогда не бывают полностью обусловленными и всегда несут в себе нечто общее всем людям и выражающие самое существо человеческого положения в мире. Эта не обусловленная тенденция переживания становится видимой либо тогда, когда пробудившая его ситуация является трагически острой (т. е. несет в себе черты только трагического), либо тогда, когда само переживание возникает со спонтанной непроизвольностью.