«Крокодил» - Коллектив авторов

В углу сада, на ветвях старой липы, сидит стайка чижиков, и один из них вдохновенно поет товарищам где-то слышанную им песню о Буревестнике.

Здесь кончается текст, запрещенный царской цензурой, и начинается песня о Буревестнике. «Над седой равниной моря» и т. д.

Лев Кассиль

В ЧАДУ ЧАДОЛЮБИЯ

Незадолго до школьных каникул в редакции одной из московских газет собрались артисты, ученые, педагоги, детские писатели, представители клубов. Мы обсуждали, как бы устроить детворе каникулы поинтереснее, повеселее. Совещание подходило к концу. Председатель заглянул в список желающих поговорить и сказал:

— Дадим слово… э-э… товарищу Востролябьеву!

У стола возник свежий мужчина, с ласковыми черными глазами, небольшой аккуратной плешью и с такими полными лоснящимися губами, словно он только что плотно поел масляных блинов. На нем была не то морская, не то военная, не то дирижабельная, а может быть, брандмейстерская форменка. Объемистое брюшко перехватывал широкий брезентовый пояс с огромным металлическим крюком-карабином. Бряцая и улыбаясь, он снисходительно склонился к стенографистке:

— Востролябьев. Ве-Ве — инициалы… Клуб «Красные факелы».

Он выпрямился и бодро оглядел собравшихся.

— Да простят мне уважаемые товарищи, — сказал Востролябьев, — но у меня такое получается ощущение, что дело, как говорим мы, пожарники, полундра… Я позволю себе начать с того, что меня удивляет, я бы сказал, даже несколько поражает то, если можно так сказать, недопонимание специфики детской психики, которое я мог вынести из высказываний, раздавшихся здесь… Вы, товарищи, я вижу, вы еще не перешагнули через тот, как мы говорим, брандмауер, который еще частично кое-где подчас разделяет взрослую психику от детского сознания.

Нет, товарищи, недосовсем вы изучили внутренний мир ребенка. Нет, — вздохнул Востролябьев, — недоразбираются у нас еще в этом подчас.

Мы расходились слегка подавленные. Мы чувствовали, что чего-то мы недоучитываем и Востролябьев затюкал нас…

На пятый день каникул Востролябьев позвонил мне:

— Честь имею, дорогой! Вадим Витальевич говорит. Дядя Вадя! Не узнаете? Ай-ай-ай, забыли уже. Все равно не отвертитесь. Нам никто не отказывает на нашем пожарном фронте. На линии огня, хе-хе!.. Ну, словом, Востролябьев говорит. Ждем. Вас ждем. На елочку ждем. Дети покоя не дают. Давай и давай им! Слышать не хотят. Давай им дядю-писателя. Нет, нет! Именно вас. Читаем и почитаем… Слышать не хотят никого другого. Чувствуют свою специфику… Так, значит, я завтра за вами пришлю. Не беспокойтесь, ровно в четыре часа. Минута в минуту. Без задержки. Как на пожар. Да, забыл!.. Если отличия имеются, орденок там, то прошу прихватить на себе… Для отчетности потребуется, да и детям нагляднее.

Пришлось поехать. Правда, машина из клуба «Красные факелы*, спешившая, как на пожар, опоздала на два часа, и я уже медленно догорал, когда наконец явились посланцы Востролябьева — двое довольно развязных юношей из детской дружины песни и пляски.

— Дядя! Вы заслуженный деятель или народный артист? — спросила меня маленькая школьница, как только я вошел в клуб.

— Ну, как? Довезли вас в целости мои пеногоны? — приветствовал меня Востролябьев. — Ребята! — закричал он, вводя меня в зал, где стояла елка. — Ребята, давайте поприветствуем!.. К нам приехал ваш любимый, вам всем известный орденоносец… поэт… Что? Виноват!.. Да, да, именно писатель… Э… э… Лев, э… э… Квитко… Что? Виноват…

Кое-как мы разобрались, кто я.

— Ну, конечно, Квитко же у нас по графику завтра, — нимало не смущаясь, объяснил Востролябьев, — мы в таком масштабе елочную кампанию развернули, что всех не упомнишь, кто перебывал, а кто еще недоперебывал… Двоих Героев Советского Союза уже привозил, одного народного артиста СССР, трех народных РСФСР, четырех заслуженных… Вчера академика одного, заслуженного деятеля науки, вывез для младших классов! Уломал кое-как… Пошел навстречу, стариченция… Но, знаете, не на высоте задачи оказался. Дети, между нами, очень разочарованы. Как-то не учел он нашей специфики… Мы его просили немножко про эти самые, ну, что ли, атомы, научно потрепаться под елкой. Рассердился, представьте себе! Отряхнул конфетти и уехал. Да, достается мне из-за моей любви к детям… Зато сам товарищ Птоломак в приказе отметил. Да еще бы! Вот у текстильщиков рядом клуб «Красная основа», — так там на елках только один стахановец был да два заслуженных артиста, а Героя ни одного! Сильно недовыполнили до нас.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Ребята смотрели на меня снисходительно. Вокруг елки бродил умаявшийся Дед Мороз в медной ахиллесовой каске, надетой ради пожарной специфики. Дед был похож на пожилого будочника времен Достоевского. Дети, взявшись за руки, ходили вокруг елки и старательно пели под баян: «Он готов потушить все пожары, но не хочет тушить только мой». Я пробормотал было, что песенка, мол, не совсем как будто по возрасту.

— Хо! — воскликнул Востролябьев. — Это уклон в специфику, вы не знаете моих пеногонов! Огонь, вода и медные каски! А кто им все это создал, спросите их! Все он же, я! Дядя Вадя!

Потом мы снимались вместе с дружиной песни и пляски. Востролябьев собрал ребят и зычно возвестил:

— А ну, пеногоны! Слушай дядю Вадю!.. Кто хочет сняться с живым писателем?

И хотя от суетливой болтовни, от наседания и хвастовства Востролябьева я чувствовал себя уже полуживым, однако снимались мы долго и обстоятельно. Востролябьев, вспотевший от зудящего усердия, сам рассаживал нас, придавал нужные позы, заказывал выражение лица, улыбки, настраивал, вытаскивал на передний план ребят понаряднее, девочек посмазливее.

— Снимаемся, снимаемся! — кричал он. — Годовой фотоотчет. Только без инсценировки. Пусть как в жизни. Смотрите на товарища, как будто он вам читает свои произведения! Больше благодарности, больше внимания в глазах. Горите душой!

Как только нас общелкали со всех сторон, Востролябьев сразу заметно остыл ко мне. Я почувствовал, что моя миссия закончена.

— Торопитесь, наверное? — спросил он меня. — Только, извините, машины нет. Ушла как раз… За Жаровым поехали. И, представьте себе, недозапомнил: не то за поэтом, не то за артистом. Помню только, что за орденоносцем… Ну, да разберемся, как приедет. Будьте здоровы! Спасибо, что побывали. А ну, пеногоны, давайте похлопаем на прощанье…

Пеногоны безучастно захлопали мне вслед, провожая меня вялыми глазами, которые уже видели огонь, воду, медные каски, двух Героев, трех народных, четырех заслуженных…

— Устали, ребятки? — посочувствовал я.

— Ничего, потерпим, — сказал один из пеногонов. — Скоро каникулы кончаются. Тогда уж передохнем…

Константин Симонов

БОЕВЫЕ ДРУЗЬЯ

Мы врагов своих согнули В эту ночь в бараний рог. Чтоб они не улизнули. Стерегли их все, кто мог. У заставы, окруженной, Стали в караул ночной Даже повар батальонный, Парикмахер и портной. И сказал один: «Отлично. Я меню переменю, Поварам всегда привычно Быть поблизости к огню. На земле богатой нашей Я голодных не люблю. Так и быть, свинцовой кашей Всех пришельцев накормлю!» И сказал другой: «Ну что же, Что тут даром говорить: Парикмахер — он ведь тоже И врагов умеет брить. Только б встретить поскорей. Пусть хоть ночью, пусть хоть днем, Я не хуже батареи Сбрею их своим огнем!» Третий сжал винтовку туже: «Все покрыто серой мглой. Но винтовкою не хуже Я владею, чем иглой. Раз уж им необходимо, — Без примерки тут, в бою. Саван из огня и дыма Неприятелю сошью!» ………………………………………… Мы врагам и в самом деле На обед свинца нашли, В саван их стальной одели, Сбрили их с лица земли!