Почему и я христианин - Сергей Желудков

Итак, Христос "был", а Евангелия появились уже в середине и конце 1 века. "КТО–ТО ПРОШЕЛ"… Случайно мне досталась запись из конспекта одной лекции известного "обновленческого митрополита Александра Введенского:

"….Проф. Гримм делился воспоминаниями о профессоре Теодоре Момзене, что Момзен никогда не говорил о Христе в лекциях и в своих книгах, хотя писал о царствовании Августа Тиверия — эпохе Иисуса Христа. Спрошенный по этому поводу своим учениками, Момзен отвечал: Я МОЛЧУ, ТАК КАК НЕ МОГУ РАЗГАДАТЬ ЕГО, КАК ВСЕ, И ПОЭТОМУ ПРЕДПОЧИТАЮ МОЛЧАТЬ…"

Знаменитый историк мог позволить себе эту великолепную искренность. Этого никак нельзя сказать об антирелигиозной исторической науке, которая явно стремится преуменьшить значение Личности Основателя христианства. "Один из многих проповедников"… Вздорность такой аттестации очевидна. Но можно войти в положение неверующего историка, для которого абсолютно неприемлемы чудесность евангельской истории и "обожествление" в ней Личности Иисуса Христа. Приходится "подойти к Евангелиям как к источнику, в котором вымысел сочетается с историческими фактами, истолкованными в духе религиозной идеологии" (проф. Немировский, там же). Эта обтекаемая формула ничего не объясняет. Другие авторы продолжают указывать на формальное сходство некоторых евангельских событий с мифами других религий. Охотно ссылаются на Цельса (II в.), обличавшего христиан в том, что они будто бы "трижды, четырежды и многократно переделывают первую запись Евангелий" (М. Кубланов, цит. соч., стр. 130). В общем у них выходит, что наши Евангелия — многослойное мифотворчество, возникшее вокруг воспоминаний об Иисусе. Но если первые три Евангелия были уже написаны "через двадцать — тридцать лет" после распятия — то как могло за столь короткий период образоваться многослойное мифотворчество?

Научно–историческая НЕРЕШАЕМОСТЬ личной тайны Христа вполне соответствует принципу христианской СВОБОДЫ (об этом — потом, ниже). Сейчас мы увидим, что НЕРЕШАЕМОСТЬ эта одинакова как для неверующих, так и для верующих.

Прежде всего мы должны признать, что в Евангелиях действительно можно усмотреть иногда различные слои записей. Известно, что в наиболее древних из сохранившихся пергаментов с полным текстом Евангелий (IV и V века) НЕТ некоторых текстов, попавших позднее в нынешний общецерковный вариант Евангелий: нет нынешнего окончания Евангелия по Марку (стихи 9–20 последней главы); нет явления ангела в Гефсиманском саду (по Луке, гл.22) нет "Вознесения на небо" Христа воскресшего (по Луке, гл.24) нет "ангела" в купели Вифезда (по Иоанну, гл.5)… И Евангелия отнюдь не проигрывают в этом более древнем варианте. Зато нет в древнейших рукописях и столь волнующего нас эпизода "Кто из вас без греха — первый брось в нее камень" (по Иоанну, гл.8); может быть это когда‑то не понравилось ригористам?.. Во всяком случае — это примеры, как МОГЛИ происходить и другие неизвестные нам изменения текстов. Что благочестивое усердие способно "исправлять" документы — это мы уже видели и здесь на примерах с текстами Флавия и Эйнштейна.

Есть определенные признаки, что Евангелия по Матфею, по Марку, по Луке заимствуют друг у друга целый ряд мест или, может быть, используют какой‑то утраченный общий источник. Совсем особое место занимает Евангелие по Иоанну. Самая речь Христа там заметно разнится по стилю и содержанию от других Евангелии, и непроизвольно складывается впечатление, что многое в этой речи — творчество автора, а Сам Христос вряд ли так вот будто бы и препирался с иудеями насчет Своего Божественного достоинства или проповедовал о Причащении. Например, стихи 16–17 главы УIII или стихи 55–56 главы УI — прямое свидетельство против такой вероятности… Вообще "противоречия" Евангелии, о которых твердит вульгарная пропаганда, вроде расхождений в "родословных" Христа и тому подобного — сущие пустяки в сравнении с действительной противоречивостью евангельских сообщений. Непримиримые разноречия Евангелий в описаниях призвания апостолов, последней вечери, Гефсиманской ночи, Голгофы, первых явлений Воскресения. Или вот в Евангелии по Луке мы читаем, как перед арестом Иисус говорит ученикам: "продай одежду твою и купи нож (гл.22) — так даже совсем уж, кажется, фантастические теории о "неудавшемся заговоре Иисуса" получают формальное подтверждение. Но у другого евангелиста Учитель говорит другое: "взявшие нож от ножа и погибнут" (по Матвею, гл.26)… Основное же внутреннее противоречие Евангелий — в изображении личного Самосознания Иисуса. С одной стороны — это вполне Человек, Который подвергается великим искушениям и ужасающим страданиям; но если, с другой стороны, по тем же Евангелиям, он ясно СОЗНАЕТ Свою Божественность, ПОМНИТ о Своем предвечном существовании, ПРЕДВИДИТ Свое Воскресение и Божественную славу, — то все Его искушения и страдания оказываются только как бы инсценировкой, в которой Бог, так сказать, "переодетый" в наше тело, только временно, исполняет роль Человека… Это противоречие безысходно, рационально необъяснимо.

"…В то время Ирод тетрарх услышал молву об Иисусе и сказал служащим при нем: это Иоанн Креститель; он воскрес из мертвых, и потому чудеса творятся им" (по Матвею, гл.14), если даже злодей Ирод верует в Воскресение мертвых — то не такова ли была тогда и общая атмосфера народного легковерия, и не проникла ли она и в Евангелия? Соображение это подтверждается странным сообщением, что в момент Смерти Христа "могилы отверзлись, и многие тела усопших воскресли" (по Матвею, гл.27). Подобно этому всех нас, вероятно, смущает недоброе чудо с засохшей смоковницей (по Матвею, гл.21). Смущает это странное множество бесноватых в Евангелиях (почему нет их теперь?). Смущает столь неправдоподобное исцеление уха при аресте Иисуса (по Луке, гл.22)…Выше уже сказано, что в древнейших рукописях Евангелий по Луке и по Марку нет "Вознесения на небо"; а то, что написано об этом в главе 1 Деяний, крайне примитивно выражает тогдашние донаучные представления о физическом мироздании… Это примеры сомнений, которые мог бы высказать по поводу евангельских чудес самый благонамеренный современный христианин.

Евангельская проповедь. Дивное учение об Отце Небесном, Который бесконечно милосерд и о всем промышляет; но Учитель ничего не сказал — почему же Отец Небесный попускает такое зло, такие страдания в Своем мире?…Учитель призывает нас к личному совершенству — богоподобному. доступному разве только редчайшим избранникам ценою безграничного самоотречения; но мы не слышим ничего в научение нам, обыкновенным, средним людям, для которых невозможна такая личная святость, но которые хотели бы все‑таки прожить людьми хотя бы просто "порядочными", исполнить долг, завещанный от Бога нам, грешным — в семье, в труде, во всем нашем малом призвании. Напротив, нам предлагается ужасная заповедь — "возненавидеть" родных… Учитель проповедовал близость конца мира — и ничего, ничего не сказал о задачах культурного и социального творчества, "строительства" человека на этой земле. Как будто и в самом деле так все и должно было для всех закончиться с разрушением еврейского Иерусалима! К этому разрушению Иерусалима в евангельских пророчествах привязаны космическая катастрофа и Второе Пришествие Христа. Но предсказанья не сбылись — и наступившая столь трудная и ответственная история христианских народов осталась в евангельских поучениях совсем не предусмотрена…Личное богатство осуждено; но как же было не осудить рабства? В Евангелиях оно упоминается без тени упрека, как явление нормальное, едва ли не должное. Странные заповеди — подражать беззаботности птиц небесных (хотя они вовсе не беззаботны), не противиться злу. Или эта похвала оскопившим себя ради Царства Небесного. А в некоторых местах явственно проглядывает национальная ограниченность, иудейская провинциальность Учителя. Или это приписано Ему евангелистами? Но от допущения такой вероятности становится в этом смысле проблематическим любое другое место евангельской проповеди. Выходит, что вообще не можем быть уверены — что сказал Сам Христос, а что приписано Ему в устном предании, а потом при составлении, даже при последующей переписке Евангелий… Да и кто это мог "подслушать" искушения в пустыне, Гефсиманскую молитву? Не являются ли Евангелия в этих местах произведениями религиозно–творческого воображения?

"Бесчисленны и страшны сомнения мыслящего христианина"… Так не знаю по какому поводу, написал в конце XVIII века Лафатер. И мы теперь можем сказать это же, в частности, о наших "евангельских сомнениях". Тот, кто испытал их полную меру, никогда уже не станет превозноситься перед неверующими. Наших сомнений не знали древние учители Церкви, святые отцы, и мы сегодня обязаны без их помощи найти решение этой проблемы.

"Бесчисленны и страшны сомнения мыслящего христианина; но, — продолжал Лафатер, — все они побеждаются невозможностью изобрести Христа". Здесь — таинственная ПРАВДА, которую можно примитивно понять так, что в самом деле — не могли же евангелисты "выдумать" дивный Образ Христа. В более глубоком смысле эта "невозможность изобрести" есть реальность нашего интимно–личного отношения ко Христу, духовный опыт Церкви, к которому и мы приобщились. Об этом говорилось в предыдущей главе. Мы приняли "поцелуй" благодати, таинственное откровение Личности Христа. Наши евангельские сомнения не "побеждаются" — нет, они остаются в полной силе; но они как‑то НЕ ПРИКАСАЮТСЯ К НАШЕЙ СВЯТЫНЕ. Мы можем сколько угодно сомневаться по поводу того или иного текста Евангелий — и мы тут же готовы, по слову святого Франциска, "преклониться с простотой", и воздать молитвенную славу нашему Господу… Как осмыслить нам эту двойственность?