Каменный плот - Жозе Сарамаго

Еще затемно Жоакин Сасса поднялся с охапки пшеничной соломы, послужившей ему в ту ночь постелью, отправился к машине, оставленной отдохнуть на площади, под финиковыми пальмами, у фонтана. Чтобы кто-нибудь, несмотря на ранний час — в сих земледельческих краях принято вставать ни свет ни заря — не заметил их с учителем вместе, решено было встретиться за городом, подальше от самых крайних домиков. Жозе Анайсо пройдет туда окольными дорогами, еле заметными во мраке тропинками, а Жоакин Сасса, постаравшись не привлекать к себе внимания, — по торной, так сказать, дороге, поскольку он — человек нездешний, и до него дела никому нет, и его ничего не касается, а что поднялся проезжий в такую рань, так это для того, чтобы, не теряя времени попусту и насладясь утренней свежестью, пуститься в путь по холодку, как водится у туристов, снедаемых вечным беспокойством, неисцелимо страдающих от краткости земного бытия, а потому старающихся лечь попозже, встать пораньше — это вредно для здоровья, зато жизнь удлиняет. Хорошо отрегулированный движок его автомобиля заводился, что называется, с пол-оборота, так что услышали его лишь те, кто страдал бессонницей, а услышав, подумали, что вот наконец-то они заснули и видят сон, и тихое ритмичное урчание не нарушило рассветного безмолвия. Выехал Жоакин Сасса из городка, миновал первый перекресток, миновал второй, затормозил и стал ждать.

В серебристой глубине оливковой рощи начали вырисовываться стволы отдельных деревьев, и вот уж в воздухе пронеслось некое влажное и смутное дуновение, словно утро выбиралось наружу из подернутого туманом озерца, и раздалась птичья трель, а, может быть, это был всего лишь обман слуха, ибо в такую рань и жаворонки не поют. Время шло, и Жоакин Сасса пробормотал про себя: Неужели передумал и не явится, не такой вроде бы человек, а, может, пришлось дать больший крюк, чем он рассчитывал, да и чемодан тяжелый, не сообразил я, надо было мне его взять в машину. Но вот показался меж олив Жозе Анайсо, а над ним вились, пронзительно галдя и беспрестанно хлопая крыльями, неразлучные с ним скворцы — двести? Какое там двести! Считать, моя дорогая, не умеешь! — мне лично стая напомнила рой огромных черных пчел, но Жоакин Сасса вспомнил при виде их классический фильм Хичкока, правда, там это были злобные твари-убийцы. Увенчанный своей пернатой и крылатой короной, Жозе Анайсо остановился у машины, рассмеялся и потому, наверно, кажется теперь моложе Жоакина — известно ведь, хмурость старит зубы у него белые, что нам стало известно ещё накануне; ничем его худое лицо не примечательно, но эти обычные черты ладно пригнаны друг к другу, да и нет ведь такого закона, чтоб всем быть красавцами. Он бросил чемодан в машину, опустился на переднее сидение и, прежде чем захлопнуть дверцу, высунулся, поглядел на скворцов: Ну, едем, видно, хотел узнать, что они предпримут, Жалко, ружья нет, шарахнуть бы в них дробью из обоих стволов. Вы что — охотник? Да нет, так просто, к слову пришлось. В самом деле, жалко, что нет ружья. Попробуем отделаться от них иначе — разгонимся, они и отстанут, у скворцов короткие крылья и короткое дыхание. Что ж, давайте попробуем. Автомобиль прибавил ходу, благо впереди был длинный отрезок прямого шоссе, быстро оставил скворцов позади. Предрассветные сумерки уже просквозили нежно-розовым и алым, и воздух стал голубоватым — воздух, я не оговорился, воздух, а не небо: мы ещё вчера, когда начинало смеркаться, могли заметить нечто подобное, ибо час начала почти неотличим от часа конца. Жоакин Сасса выключил фары, сбросил газ — он знает: его коню такой аллюр не под силу, он не из кровных жеребцов, да и года не те, и даже в том, как ровно, без захлебов и перебоев, гудит мотор, слышится не сдержанная мощь, а философическое смирение. Ну, все, отстали наконец, слова эти принадлежат Жозе Анайсо, но в них заметен оттенок сожаления.

Часа через два, когда оказались уже в Алентежо, сделали привал, выпили по чашке кофе с молоком, закусили черствыми плюшками с корицей, потом вернулись в машину и продолжили путь, обсуждая все те же, нам уже известные проблемы. Если не пустят в Испанию — это ещё полбеды, беда, если возьмут на границе. За что? За это самое место — найдут, к чему прицепиться: задержат до выяснения обстоятельств. Да ладно тебе, до границы ещё далеко, придумаем чего-нибудь. Вот какой вышел у них разговор, никакого отношения к сути нашей истории не имеющий и, вполне вероятно, вставленный в неё для того лишь, чтобы уведомить нас — путники-спутники перешли на «ты». Давай, что ли, на «ты», сказал один, а другой ответил: Я как раз хотел тебе предложить. Жоакин Сасса открывал дверцу, когда вновь появились скворцы ну, форменная туча, пчелиный рой, смерчем вертящийся и жужжащий оглушительно, видно, разозлились птички, и люди задирали голову, тыча пальцем в небеса, и кто-то уверял: Сколько лет живу на свете, а такого не видал — а по возрасту говорившего можно было заключить, что уж он-то всякого навидался. Их больше тыщи, добавил он и был совершенно прав: по крайней мере, тысяча двести пятьдесят скворцов подняты были в воздух по такому случаю. Догнали, промолвил Жоакин Сасса, ну-ка, газанем и оторвемся от них раз и навсегда. Жозе Анайсо окинул внимательным и сосредоточенным взглядом торжествующе галдящих птиц, летевших широким кольцом, и сказал: Не надо, поезжай потише, отныне и впредь двигаться будем медленно. Почему? Не знаю, есть у меня предчувствие, что не зря они нас преследуют. Не нас, а тебя. Пусть так, тем больше у меня прав просить, чтобы ты не гнал, кто знает, что там случится.

Начать рассказывать, как ползли они по раскаленной духовке Алентежо, под не синим даже, а каким-то белесым от зноя небом и под неумолчный треск цикад, как по обе стороны шоссе слепило глаза жнитво, как лишь изредка встречались на голой земле каменные дубы да стояли скирды соломы — так выйдет новая история, притом ничем не хуже той, что мы уже завели в свое время. Вокруг и вправду на много километров не было ни души, однако же хлеба были сжаты, зерно обмолочено, а эти и подобные им труды требовали людей. Стало быть, где-то были эти люди, мужчины и женщины, но не узнаем мы ни про тех, ни про других, ибо это перебьет плавное наше повествование, а сказано недаром: Кто с перебивом, тому кнут с перевивом. Зной и духота, сущее пекло, но Парагнедых не торопится, часто останавливается постоять в тенечке, Жоакин Сасса и Жозе Анайсо выходят, всматриваются в горизонт, ждут, и вот по прошествии определенного времени наконец дожидаются возникает на небе единственное облачко, все эти остановки были бы не нужны, если б летели скворцы по прямой, но, признав, что утверждение «сколько людей, столько и мнений» справедливо и по отношению к птицам, поймем, почему скворцы, хоть и сбились в стаю, сбились и с пути: одни считали, что пришло время сделать привал, другим хотелось поклевать плодов или испить водицы, так что всеобщее и главное желание то и дело уступало место мелким надобностям, личным потребностям, вот потому и рассыпался сомкнутый строй, нарушался единый фронт. По дороге, помимо всяческого коршунья, занятого свободной охотой, встречали наши скворцы и своих, так сказать, соплеменников, но те не присоединялись к стае, оттого, наверно, что были не сплошь черные, а с белыми хвостами, а, может, и оттого, что имели другую цель в жизни. Путники снова сели в машину, Парагнедых затрусил по дороге, и так вот, перемежая пробег и остановку, остановку и пробег, добрались они до границы. Сказал Жоакин Сасса: Как теперь быть, что если меня задержат? Рули, рули, отвечал ему Жозе Анайсо, глядишь, скворцы нам помогут.

В точности, как бывает в волшебных сказках и рыцарских романах и в других, не менее восхитительных и невероятных преданиях, где благодаря вмешательству доброй феи, злой колдуньи, покровительству высших сил или какому-нибудь могутному и сверхъестественному аксессуару вроде шапки-невидимки все иной раз может пойти наперекор обычному и привычному порядку, в тот самый миг, когда наши путники, затормозив у поста пограничной стражи, в просторечии именуемого караулкой, предъявили — один Господь ведает, в каком душевном смятении пребывая — документы, вдруг, откуда ни возьмись, как снег на голову, черным смерчем обрушилась с неба, свища и галдя, вся орава скворцов, снизилась до уровня крыш, рассыпалась во всех направлениях, очень напоминая собой не на шутку разыгравшуюся грозу, причем мелькавшие в воздухе тела играли роль сполохов и зарниц. Пограничники в замешательстве принялись отмахиваться, кинулись спасаться под крышу — и вот вам, пожалуйста: Жоакин Сасса вылезает из машины, чтобы подобрать свое удостоверение, впопыхах оброненное представителем власти, и никому уж никакого дела нет до того, что охрана границы прекратилась сама собой: подумать только — по стольким дорогам пробирался наш герой тайком и с оглядкой, а тут вдруг такое совершенно невиданное происшествие, и из ложи рукоплещет нам Хичкок, а уж он понимает в подобных делах. Превосходство его методов находит себе дальнейшее подтверждение, ибо испанские пограничники повели себя в вопросах орнитологии вообще и черного скворца в частности точь в точь как их португальские коллеги. Без малейших препон въехали путешественники на сопредельную сторону, а несколько десятков птиц остались лежать на земле, поскольку, на их беду, в испанской караулке оказалось заряженное охотничье ружье, и, выпалив наугад и навскидку из обоих стволов, не промахнулся бы по такой мишени даже слепой, но зря отдали скворцы свои жизни, потому что, как нам с вами известно, в Испании Жоакин Сасса не разыскивается. Обидно, что португальские скворцы, родившиеся и возросшие под небесами Рибатежо, окончили свои дни на чужбине, пав от безжалостной руки андалусийских стражей границы, а ещё досадней, что те и не подумали пригласить алентежанцев на жаркое из дичи, как полагалось бы поступить добрым соседям и товарищам по оружию.