Земля в ярме - Ванда Василевская

Она засуетилась вокруг свиней. Налила в черепок молоко. Как раз в это время из избы выполз заспанный Владек. Он засунул пальцы в рот и удивленно смотрел на происходящее.

— Молоко?

— А ты тут не путайся под ногами! Молоко для свинок, потому что они есть не хотят, понимаешь?

Он замолчал. Стоял в своей короткой рубашонке и смотрел, как мать подставляет черепок прямо к свиным рылам. Та, что поменьше, чуть приподнялась и понюхала.

— Пьет! Пьет!

— Э, куда там, пьет!

— Подожди, вот осмотрится и выпьет…

Но свиньи не обращали внимания и на молоко. Они лежали неподвижно и время от времени тихонько стонали. У Агнешки сердце разрывалось.

— Окурить их, что ли?

— Не поможет! — сплюнул Матус. — Все равно сдохнут.

Она вскрикнула от негодования.

— Не болтай невесть что! Жара такая на дворе, пот им дух и сперло. Нажрались, может, какого-то зелья. Да это пройдет…

— Так тебе и пройдет! Зараза на свиней напала, вот и все. Точнехонько так и Марцыновы свиньи хворали, на третий день и загнулись.

— У Марцына?

— Ну да. Будто не знаешь?

Нет, она не знала. Никого как-то не встречала в эти дни.

Но это был последний удар по хилому деревцу надежды. Если зараза — тогда пропало. Она присела около животных и попыталась приподнять голову одной из свиней.

— Совсем чистые. Никаких пятен нет.

— Пятна не обязательно. Печенка вспухнет — и все. Свиной кровавый понос.

Она осторожно гладила жесткий щетинистый бок.

— Дышат чуточку. Может, их водой полить?

— А, брось ты! Нож тут требуется и больше ничего!

Она всхлипывала в грязный фартук.

— Господи Исусе! Как же так? Может, им еще полегчает!

— Ничего им не полегчает, а только подохнут без всякой пользы, вот и все.

— Да что ж ты с двумя свиньями делать будешь?

— Купят, может. Сбегаю сейчас к Стефановичу.

— Ну, иди, коли так. Может, хоть по тридцать злотых даст…

— Марцыну по двадцать заплатил, а те лучше были!

Агнешка тяжело вздохнула, посидела еще несколько минут и пошла за дом, окучивать капусту. Мимоходом она кинула взгляд, где ребенок. Владек дорвался до картошки, оставшейся от завтрака, взял несколько штук в подол рубашонки и не спеша жевал. Но как только мать склонилась над грядками капусты, он соскользнул с порога и на кривых ножках тихонько направился к хлеву. Крепко держась за косяк, осторожно переступил порог. Свинья шевельнулась и застонала. Он в испуге попятился. Но животные снова замерли в неподвижности. Мать, видно, совсем забыла о молоке, а оно, беленькое, стояло в глиняном черепке. Тяжелое дыхание свиней слегка шевелило его, как дуновение ветра шевелит поверхность спокойной воды. Вместе с молоком слегка шевелилась и соломинка из свиной подстилки, упавшая в черепок.

Владек предусмотрительно обернулся. Матери не было видно. Из-за дома время от времени доносились удары мотыги в твердые комья земли. Он протянул руку, зорко следя за мутным взглядом свиней.

Те не протестовали. Владек обеими руками схватил черепок. Немного молока пролилось на свиное рыло, но животное и не шевельнулось. Тогда он поднес черепок к губам и стал пить. Молоко громко булькало в пустом желудке, он глотал его, захлебываясь и давясь, белая струйка стекала по подбородку на рубашку, он чувствовал влагу на животе, пить становилось все труднее, но он пил, пил, громко глотал, переводил дыхание и снова погружал губы в белую жидкость. Молоко пахло коровой, коровником, теплым навозом. Наконец, он выпил все и поставил черепок на прежнее место, под свиное рыло.

— Вла-аадек!

Звала мать. Он отер губы рукавом и медленно пошел, слыша, как у него булькает в животе.

— Где ты прячешься? Загляни-ка к свинкам, как они там?

Он послушно направился к хлеву, постоял возле него минутку и снова засеменил к матери.

— Спят.

Она ужаснулась.

— Спят? Не смотрят глазами?

— Смотрят, только мало. Стонут.

— Так что ж ты говоришь, что спят? Да не стой ты, не стой, иди набери травы для кроликов!

Он отправился ко рву у дороги и стал собирать в подол рубашонки листья конского щавеля и мелкие листочки белого клевера, который неведомо откуда там взялся, — засеялся самосевом и вырос густым ковриком сердцевидных, тройных листиков.

Владек рвал траву, пока не вернулся отец. Он шел злой. Мать, видимо услышав его шаги на дороге, выбежала из-за дома с мотыгой в руках и в подоткнутой до колен юбке.

— А Онуфрий не пришел?

— Не хочет. Позавчера, мол, у Марцына взял, а сегодня ему привезли из украинской деревни. Говорит, хватит с него, да и боится, как бы кто не донес.

— До сих пор небось не боялся? Мало он дохлятины покупал? Хотя бы и в прошлом году?

— Покупать — покупал. А теперь не хочет.

— Так что же теперь будет?

— А ничего. Прирежем. Что съедим, то съедим, а остальное кинем в навоз, только и всего.

Она стиснула губы. Со злостью взглянула на мужа. Как ему легко говорить! Известно — мужик. Ему всегда легче жить на свете.

— Пойду загляну к ним. Может, еще как-нибудь выцарапаются.

— Бабьи глупости! Выцарапаются! Вон от Плазяков тоже были у Онуфрия.

— Батюшки! Этакий кабанчик!

— Был, да сплыл. Утром прирезали.

— Надо было в ту ярмарку продать.

— А не ты ли мне в уши гудела: «Ждать! ждать!» Вот и дождались. Поднялась цена!

— У тебя тоже своя голова должна быть.

— Ну да! Кабы кто знал, что зараза кинется, так никогда и убытков бы не было. А я не господь бог, чтобы все наперед знать!

— Все равно надо было продать.

Он остановился, сжав кулаки.

— Иди ты к…! Не доводи до греха!

Она открыла было рот, чтобы что-то ответить, но Матус не стал дожидаться и направился к хлеву. Свиньи уже едва дышали.

— Помоги, тащи за ноги!

Они с трудом вытащили животных из хлева. Те уже даже не визжали, безвольно позволяя перетаскивать себя через порог. Колыхались их жирные туши. Но разложенные на траве, они все же казались меньше, чем в ограниченном четырьмя плетневыми стенками хлеву.

— Дышат все-таки!

— Может, с той, что поменьше, еще подождем?

Не отвечая, он принес длинный остроконечный нож.

— Смотри, они молоко выпили!

— Как же, выпили! На сыночка погляди!

Она оглянулась. Владек стоял в мокрой рубашонке, прядки волос надо лбом тоже были мокрые.

— Ты молоко вылакал?

Мальчик попятился.

— Оставь его! Выпил так выпил. Жалеешь ему, что ли?

Она отодвинула ногой пустой черепок.

— Подержи!

Свинья позволяла делать с собой все. Матусиха взяла ее за ноги и придержала. Матус ловким движением воткнул нож в сердце. Животное дрогнуло.

— Подержи голову.

Она оттянула рыло. Матус полоснул ножом по белому жирному горлу. Кровь начала медленно сочиться темная и запекшаяся. Агнешка ловила ее в горшок.

— Самое время было! Ну, теперь другую!

Владек стоял и смотрел.

— Мясо будет, — сказал ему отец.

— Ой, будет, боже милостивый, будет! — заголосила Матусиха. Она присела на землю возле мертвых свиней и раскачивалась взад и вперед, сотрясаемая рыданиями.

— Не ори! В деревне слышно!

Она отерла глаза. Пощупала свиной зад.

— И жирная же! Пудов десять, наверно, весит…

— Может, и больше.

— Господи Исусе, господи Исусе! Такие деньги!

— Не скулила бы ты. Я схожу к Скочекам за корытом, а ты воды нагрей.

Она набила печку сосновым хворостом, огонь весело потрескивал под лопнувшей плитой. Матус вскоре вернулся со старым Скочеком.

— Вот и пошло все прахом. Счастье еще, что успели прирезать. Вон у Параски за речкой ночью околели, баба и не заметила.

— И как же?

— Да никак. Закопали, и все.

— Боже ты мой, что только делается! — Она тяжело вздохнула.

— А хороши свинки!

— Ну, так как? Берете?

— Разве ту, что поменьше. А то жара, протухнет сразу.

— У вас погреб холодный, полежит.

— Полежать-то полежит, а все же…

Матусиха незаметно отозвала мужа в сторонку.

— Почем дает?

— По восемь. Только не все сразу. И мешок картошки.

— Матерь божья! Уж лучше собакам бросить!

Он пожал плечами.

Долго спорили они со Скочеком, щупали, осматривали, пока, наконец, сторговались. Пес Лапай, чуя запах крови и мяса, визжал в своей будке и отчаянно рвался на цепи.

Матусиха вырезала кусок сала на заправку к обеду.

До поздней ночи копались они в мясе, в синих кишках, в кусках белого сала. Владек заснул на кровати, объевшись чуть не до обморока, весь вымазанный лоснящимся жиром. Он стонал и покряхтывал. Матусиха заглядывала к нему время от времени и опять возвращалась в сарай, где солили мясо в деревянной кадке.

Старый Матус беспомощно суетился вокруг.

— Вы, папаша, тоже взялись бы за что-нибудь, — со злостью накинулась на него невестка. — Работы уйма, рук не хватает, а вам хоть бы что! Как почуяли мясо, так небось сразу прибежали, не понесло вас на деревню, как в другой день!