Блондинка в озере - Реймонд Чандлер

Я вылез из машины, вернулся к воротам, а оттуда — к дому Билла. Окно на этот раз распахнулось от одного толчка. Я взобрался на него, опустил ноги на пол и зажег фонарь. Высветив им настольную лампу, я включил ее и прислушался. Все было тихо. Я двинулся на кухню и щелкнул выключателем висящего над раковиной светильника.

В дровяном ящике у печки аккуратно лежали колотые дрова. Никаких сальных тарелок в раковине, никаких грязных кастрюль на печи. Билл Чесс, даром что один, следил за порядком в доме как надо. Дверь из кухни вела в спальню, а там, еще за одной узенькой дверкой, была крошечная ванная, пристроенная, судя по свежей фанере, совсем недавно. Ванная не дала мне ничего интересного.

В спальне стояла большая кровать, туалетный столик с круглым зеркалом, комод, два стула и жестяная корзинка для мусора. С обеих сторон кровати на полу были тряпичные коврики. К стене Билл Чесс приколол несколько карт военных действий из географического журнала. На столике валялись идиотские, красные с белым ленты.

Я покопался в ящиках. Нашел коробку из кожзаменителя с кучей безвкусной бижутерии, всякую женскую ерунду и косметику. Мне показалось, что косметики слишком много, но поди знай. Там же лежало женское и мужское белье — не особенно густо. Среди вещей Билла в глаза бросалась яркая клетчатая рубашка с крахмальным воротничком. А вот под листом голубой папиросной бумаги в углу одного из ящиков я увидел то, что мне совсем не понравилось — новую шелковую комбинацию персикового цвета с кружевами. Шелковую комбинацию в такие времена женщина в здравом уме навряд ли бы забыла.

Дела Чссса были хуже некуда. Хотел бы знать, что подумал о комбинации Паттон.

Я вернулся на кухню и начал разглядывать открытые полки на стене у раковины, где пылилось множество банок и коробок с продуктами. Сахарная пудра была в квадратной коричневой картонке с оборванным углом, а вокруг белели остатки того, что рассыпал Паттон. Около пудры стояли банки с солью, питьевой содой, бурой, крахмалом, сахарным песком и тому подобным. Что-то могло лежать в любой из них.

Что-то, что было срезано с ножной цепочки, концы которой не сходились.

Я закрыл глаза, ткнул пальцем наугад и попал в соду. Взяв из ящика с дровами газету и расстелив ее, я вытряхнул всю банку на бумагу и покрутил в куче ложкой. Такого непристойного количества соды я в жизни еще не видел, но никаких интересных примесей в ней не обнаружилось. Собрав соду, я проделал ту же операцию с бурой. Опять ничего, одна бура. В третий раз, решил я, должно повезти, и взялся за крахмал. Поднялась мелкая пыль, но и там ничего не оказалось.

Внезапно до меня донеслись отдаленные шаги. Я застыл на месте. Потянулся к выключателю, погасил свет, затем прокрался в гостиную и погасил настольную лампу. Поздновато, конечно. Шаги раздались снова, глухие, осторожные. По спине у меня забегали мурашки.

Я ждал в темноте с фонарем в левой руке. Две минуты тянулись чудовищно долго. Я почти не дышал. Это был явно не Паттон. Тот сразу бы открыл дверь и выгнал меня отсюда. Тихие, осторожные шаги, казалось, двигались то в одну, то в другую сторону. Пара шагов — и тишина, еще шаг — опять тишина. Я подкрался к входной двери, неслышно повернул ручку замка, и, распахнув дверь, включил фонарь.

Сверкнула пара золотистых глаз, что-то скакануло, и раздался быстрой стук копыт среди деревьев. Любопытный олень.

Я закрыл дверь и, освещая путь фонарем, вернулся на кухню. Круглый луч уперся в коробку с сахарной пудрой.

Включив снова верхний свет, я сиял ее и вытряхнул на газету.

Паттон, ясное дело, в ней не копался. Случайно найдя браслет, он решил, что больше там ничего нет. Ему и в голову не пришло искать дальше.

Однако в кучке тонкой белой пыли хранился еще один комок папиросной бумаги. Я отряхнул его и развернул. В нем было крошечное, не больше ногтя, золотое сердечко.

Переложив ложкой пудру назад, я поставил коробку на место, а газету сунул в печь. Потом вернулся в гостиную и включил настольную лампу. В ее ярком свете на обратной стороне сердечка даже без лупы можно было прочесть мелкую гравировку прописными буквами:

«Милдред от Эла. 28 июня 1938. С любовью».

Милдред от Эла. Милдред Хэвиленд от какого-то Эла. Милдред Хэвиленд — это Мьюриел Чесс. А Мьюриел Чесс погибла через две недели после того, как ее искал полицейский по имени Де Сото.

Я стоял с сердечком в руке и размышлял, имеет ли оно отношение к моим делам. Никаких идей в голову не приходило.

Я снова завернул находку, вышел из дома и поехал в поселок.

Паттон сидел в своей конторе и разговаривал по телефону. Дверь была заперта. Пришлось подождать, пока он кончит. Через некоторое время он положил трубку и открыл мне.

Я вошел, положил бумажный сверточек на стойку и развернул его.

— Зря вы внимательно не проверили сахарную пудру, — сказал я.

Паттон глянул на сердечко, на меня, прошел за стойку и вытащил из стола дешевую лупу. Изучив оборотную сторону сердечка, он отложил лупу в сторону и нахмурился.

— Мне бы сообразить, что раз уж вы решили обыскать дом, то обыщете, — заворчал он. — А с тобой еще намучаюсь, да, сынок?

— Вы просто не заметили, что концы цепочки не сходятся, — сказал я.

Паттон печально посмотрел на меня:

— Мне бы твои глаза, сынок.

Заскорузлым толстым пальцем он молча повозил сердечко по стойке.

— Вы, видно, думали, — сказал я, — что браслет мог дать Биллу повод для ревности. Я тоже так думал. Но теперь готов спорить, правда, лишь в долг, что он про него ничего не знал, да и имя Милдред Хэвиленд никогда не слышал.

— Придется принести этому Де Сото извинения, — выдавил из себя Паттон.

— Если вы его когда-нибудь увидите.

Он снова посмотрел на меня пустыми глазами:

— Обожди, сынок. Насколько я понимаю, у тебя появилась совсем новая версия.

— Точно. Никого Билл не убивал.

— Нет?

— Нет. Мьюриел убил кто-то из прошлого. Кто-то, кто потерял ее след, потом нашел, выяснил, что она замужем за другим, и затаил злобу. Кто-то, кто знает эту местность и сообразил, где лучше спрятать машину с одеждой. Кстати, местность эту знают сотни людей, даже если они не живут здесь. И этот «кто-то» умеет скрывать ненависть. Он уговорил Мьюриел уехать с ним, а когда все было собрано и записка написана, задушил, утопил в озере и уехал. Ну как версия?

— Что ж, — заметил он рассудительно, — хотя все это малость осложняет дело, но ничего невероятного тут нет. Вполне правдоподобно.

— Когда эта версия вам надоест, дайте мне знать. Придумаю что-нибудь еще.

— За тобой не заржавеет, сынок, это уж точно! — сказал он и в первый раз за время нашего знакомства расхохотался.

Я попрощался и вышел, оставив его ворочать мозгами — ворочать с упорством, с каким переселенец выкорчевывает на своем участке пни.

12

Около одиннадцати я спустился с гор и поставил машину на диагонально расчерченной стоянке у гостиницы «Прескот» в Сан-Бернардино. Я вьшул из багажника сумку, но не успел сделать и трех шагов, как ее подхватил коридорный в штанах с лампасами и светлой рубашке с бабочкой.

Дежурный администратор выделялся белым полотняным костюмом, похожей на яйцо головой и полным равнодушием ко всему на свете. Протянув мне самописку, он зевнул и уставился вдаль, словно решил вспомнить детство.

В большом лифте мы поднялись с коридорным на второй этаж и, поворот за поворотом, долго тащились куда-то в глубь здания. С каждым шагом становилось душнее. Наконец он открыл дверь в игрушечного размера комнатку с одним окном, выходящим на вентиляционную шахту. Решетка кондиционера в углу потолка казалась не больше дамского носового платка, а привязанная к ней ленточка шевелилась как-то совсем вяло, скорее, для виду.

Немолодой коридорный был высок, очень худ и холоден, как заливная рыба. Он поставил мою сумку на стул, бросил взгляд на решетку и, двигая челюстями, вперился в меня водянистыми глазами.

— Мне надо было требовать номер подороже, — сказал я. — Этот узковат в бедрах.

— Повезло, что нашелся хоть такой. Город от публики трещит по швам.

— Тогда принесите-ка нам имбирного пива, лед и стаканы.

— Нам?

— Если вы, конечно, не трезвенник.

— Ночью, пожалуй, рискнуть можно.

Он ушел. Я снял пиджак, галстук, рубашку, майку и попытался устроить хоть какой-то сквозняк. Воздух из раскрытой двери попахивал раскаленным железом. Боком мне еле удалось втиснуться в ванную комнату — такого она была размера — побрызгать на себя тепловатой водой. Поэтому, когда долговязый дистрофик вполз в номер с подносом, дышалось чуть легче. Он закрыл дверь, и я вынул бутылку виски. Смешав напитки в двух бокалах, мы, неискренне улыбнувшись друг другу, глотнули. По спине у меня тут же прокатилась струйка пота — от самой шеи и до самых носков, но почувствовал я себя лучше. Сев на кровать, я спросил: