Ж… замечательных людей - Эльвира Барякина

Грешников на земле убавилось бы, наверное, вполовину. Например, затеет какое-нибудь правительство войну, спросит, можно ли, а им ответ: «Таблетку примите, болезные».

А еще надо бы завести дневник Господа в интернете. Интересно, сколько бы человек стали его читать? Сколько бы смогли распознать Его и поверить Ему? И ЧТО бы он писал нам?

Кстати, я обнаружила, что bog по-английски означает «болото» или вообще «сортир». А god для русского уха звучит как «гад».

ЗВЕЗДА

18 апреля 2007 г.

Сегодня опять была в Голливуде. Специально сходила на Променад Славы, где в асфальт впечатаны имена звезд. Мне тоже надо впечататься – где-нибудь рядом с Годзиллой и лягушонком Кермитом.

Я даже знаю, за что мне эту звезду дадут: за сценарий боевика. Сюжет я пока не придумала, зато изобрела наиколоритнейших персонажей:

Место действия:

многоквартирный дом

Жильцы:

Мойша Израильман – молодой человек, адвокат. Живет в крошечной коммуналке, которую постоянно делит с Али абу Палестином.

Али абу Палестин – почтенный человек неопределенного возраста. Обременен многочисленным семейством. Профессии необучен. На что живет – неизвестно. Не так давно к нему подселили Израильмана, потому что раньше в палестинской квартире была прописана Мойши-на бабушка. С тех пор Мойша вытесняет Али абу в сторону кладовки, а Али абу плюет Израильману в суп, не моет за собой ванну и специально включает радио погромче.

Джордж Америкос – самопровозглашенный председатель домоуправления. Бизнесмен. Богат и умен. Дом – полная чаша. В семье мир и покой, но за пределами своей роскошной квартиры Америкос ведет себя вздорным хамом: то к Афган-Паше заявится и всем морды набьет, то у Ираклия Саддамыча пропишет родственников… Жильцы Америкоса не любят, но терпят. Ибо половина из них работает на него, а у другой половины кишка тонка.

Ки Тай – жилец большой, отдельной квартиры. Все семейство Ки Тая производит мелочный товар. Денег торговля приносит довольно, но ртов в квартире столько, что все равно не хватает. Ки Тай и его Ки Тайчата живут замкнуто, сами ни к кому не лезут и в гости никого не зовут. По дому ходят слухи, что нрав у Ки Тая крутой. Чуть кто проштрафится – сразу хватается за ремень. Что там творится за железной дверью, неизвестно. Ки Тайчата никогда никому не жаловались.

Сэр-Пэр Британец – самый хитрый жилец. Когда-то ему принадлежало полдома, но то ли Британец не уплатил налоги на недвижимость, то ли перессорился со всеми жильцами… В общем, Сэр-Пэр отказался от собственности в пользу домоуправления. Дружит с Америкосом, но прямо в драку за него не лезет. Любит манипулировать и оставаться чистеньким. Профессиональный дипломат.

Руссия Ивановна – владелица огромной квартиры с шикарным видом. Капитальный ремонт в квартире не делали с момента постройки дома, но Руссия Ивановна уверена, что ее жилье – самое лучшее. С соседями отношения напряженные, ибо они, по мнению Руссии Ивановны, ее не уважают. Имеет кучу дипломов, похвальных грамот и удостоверение почетного донора. Руссия Ивановна – специалист широчайшего профиля. В принципе, умеет делать все, но ленится. Распродает антикварную мебель из собственной квартиры – тем и живет. Часто просит в долг у домоуправления, мадам Европы, Америкоса и Британца. Те дают, за что Руссия Ивановна ругает их на общем собрании жильцов.

Иран Персинеджад – дебошир, хулиган и истязатель жены и детей. По совместительству заведует котельной. Кровный враг Америкоса. Америкос сначала увещевал его подавать тепло за зарплату, установленную домоуправлением, но Персинеджад его на хер послал. Сказал: «Моя котельная: захочу – вообще без тепла останетесь. А будешь выпендриваться, я на тебя порчу нашлю». Америкос требует отдать ключи от котельной и пугает Персинеджада полицией.

Мадам Европа – образцовая дама. Обладает изящными манерами и высокооплачиваемой профессией. Квартира обставлена с выдающимся вкусом. Америкоса презирает из принципа, но из принципа с ним же и дружит (так как с остальными дружить еще противнее). Перси-неджада, Али абу и Ки Тая на словах уважает, но в душе тоже презирает, как незнакомых с работами Рафаэля. В молодости была крайней оторвой, но сейчас успокоилась, остепенилась и старается по возможности не участвовать в конфликтах.

А Сам Был Ладен – штатный призрак дома. Все о нем говорят, но никто его не видел. Ходят слухи, что он Америкосу окно разбил. Теперь обещается под дверь нагадить.

ЖИЗНЬ

19 апреля 2007 г.

Перебирала старые фотографии и в альбоме, доставшемся от бабушки, нашла пожелтевшую карточку. Молодая женщина с темной косой через плечо. Не глаза – а очи, не губы – а уста.

Антонина, сестра деда. Бабушка говорила, он запирал эту карточку в столе, а как умер, она ее в альбом переложила. Что ей без толку валяться?

Тяжелая, роковая красота. За такую в иные времена отправляли на костер. Антонину же направили в парикмахерскую, стричь головы трудящимся. Зеркала, сверкающий инструмент… В витрине – портреты Сталина и Орловой.

Антонина накидывала на клиента простыню и лаского спрашивала:

– Одеколон «Тройной» желаете?

– Желаем! – выдыхал клиент. – Все желаем!

Холод ножниц, нежность пальцев… А в зеркале такая красота – хоть бросай портфель с ответственными документами и беги за ней на край света. Впрочем, зачем бежать? Товарищ Романова всегда здесь – с 8 утра до 5 вечера.

Раз в парикмахерскую зашел человек в гимнастерке с малиновыми петлицами – высокий, седой, с пистолетом. Велел обрить себя наголо, а потом – дать адресок. Антонина засмущалась.

– Я вечерами на рабфаке учусь, так что меня все равно дома не бывает.

Человек не настаивал. Поблагодарил и вышел.

– Тонька, глянь!

Подруга из дамского зала подтащила Антонину к окну. Человек отъехал от парикмахерской на роскошном «Паккарде».

– Дура ты, прости господи! Такого мужчину упустила!

Но Петр Кондратьевич (так звали человека) вскоре опять появился. Был в отличном расположении духа, шутил, предлагал девушкам папироски. А потом сказал, что теперь знает не только Антонинин адрес, но и почему ее во дворе «Царевной» дразнят.

– У нас фамилия – Романовы, – поспешно сказала она.

– Да знаю я, знаю. Ты меня не бойся. Я ж не зверь.

Свадьба была тайной, но пышной – на загородной даче Петра Кондратьевича. Стол ломился от кушаний. Антонина, видавшая такое лишь на натюрмортах, так объелась, что у нее разболелся живот.

– Привыкай, Царевна! – посмеивался муж. Она его почти не видела: Петр Кондратьевич оставлял ее на даче и уезжал в Москву. Единственное, что требовалось от Антонины – это беречь себя. Она была беременна.

Дочь нарекли Эльвирой. Так звали даму из американского фильма,[10] который смотрел Петр Кондратьевич.

– «Свободна и легка», – повторял он название. – Пусть будет такой.

Однажды Петр Кондратьевич приехал и велел собираться.

– Куда?

– На Север.

Разболтанный поезд притащил их в Архангельск. Оттуда грузовой машиной по бесконечному проселку. Петр Кондратьевич курил и смотрел мимо лица. Спросить о том, что случилось, было немыслимо.

Деревня в снегах. Люди в форме.

Им выделили просторную избу.

– Разбирай вещи и… почисти тут все, – сказал Петр Кондратьевич, брезгливо глядя на чужие, только что оставленные вещи.

Посадив Эльвиру играть, Антонина принялась устраивать быт. Кружилась с тряпкою по избе, выкидывала ненужное, расставляла нужное.

В красном углу висели иконы. Антонина подумала и решила их убрать: все-таки муж – офицер НКВД. В засохших цветах за иконой лежала бумажка с молитвой: «…угаси горящий в нас пламень греховный и покаянием ороси из-сохшая сердца наша».

Она не сразу осознала, куда приехала. И только увидев людей, роющих за околицей котлован, поняла – лагерь. На улице – сорокоградусный мороз. А они, дохлые, беззубые, ломами били землю. И каждое лицо – как обугленное.

Петр Кондратьевич был назначен начальником лагеря.

– Дешево отделался, – цедил он нервно. Вешал шапку и шинель, обтирал голову платком и садился обедать.

Лагерь находился совсем рядом, минут двадцать пешком, но Антонина обходила его как чумной дом. Его присутствие ощущалось разговорами, собачьими голосами, следами на снегу, но она так никогда и не видела ни колючей проволоки, ни вышек.

Петр Кондратьевич был то хмур, то нарочито весел.

– Терпеть, Царевна! Терпеть.

Иногда в избу влетал розовощекий, в сливочном тулупе молодец, кидал руку к козырьку и радостно спрашивал:

– Товарищ Басыров! Разрешите обратиться! Куда жмуриков будем складывать?

Петр Кондратьевич распоряжался и, вздыхая, включал радиоприемник – слушать хор Пятницкого.

Антонина боялась проситься домой. Зажимала в себе тоску, давила как клюкву в стакане. Кислые брызги, красные пятна. Весной у Эльвиры обнаружился бронхит, и муж сам предложил: